виртуальный клуб Суть времени

 
Я все больше и больше убеждаюсь, что в нашей жизни, особенно в ее клубящихся новых потоках, вообще проблема правильного и неправильного не встает. Никто из нас не понимает, насколько стерта грань между правильным и неправильным, должным и недолжным, положенным и неположенным. [Стерта] не ластиками, а неизвестно чем, понимаете? Мы с вами каждый день с этим сталкиваемся, это – предлагаемое всем нам обстоятельство. И если бы мы оценили это обстоятельство по достоинству, мы покрылись бы холодным потом, не спали бы ночами. Но мы просто привыкли, что этого нет! Мы к этому никак не относимся!
И постепенно даже те люди, у которых у самих правила внутри есть, не относясь никак к их отсутствию рядом с собой, подписывают себе смертный приговор. Они как бы говорят: «Я, нижеподписавшийся, свидетельствую, что никакой острой реакции на отсутствие правил рядом со мной в сфере моего социального окружения я не испытываю, у меня нет этой реакции вообще». Тогда возникает вопрос: а чего стоят эти правила, если вы так или иначе соглашаетесь с их отсутствием даже рядом с собой? В ответ на это люди спрашивают: «А как нам этот максимализм проявлять и не оказаться в одиночестве или не сойти с ума?».
И возникает спутанный клубок российской жизни, внутри которого размещены все конкретные политические проблемы. Они ведь существуют не в безвоздушном пространстве.
Вот у вас есть какая-нибудь конкретная, суперконкретная проблема. Того же самого Бирюлево. Но вокруг этой проблемы существует столько давящих на эту проблему контекстов, что уже почти нет проблемы. Потому что если эти контексты, которые врываются в нее, меняют ее контур, задают вокруг нее какие-то поля, не обсуждать, то вы про нее вообще ничего не поймете. Ничего! Ее нет! Ну, вышли какие-то люди, что-то побухтели, потом перестали бухтеть, и на этом все закончилось.

В условиях сегодняшнего постоянного оскудения аппарата и полной неспособности ввести в рассмотрение какие-то параметры ситуации, даже самые очевидные, невозможно обсуждать с людьми картину происходящего.
Есть темы – и темы. Например, когда обозначается тема «Угроза расчленения Российского государства», я всегда считаю, что я должен прийти на телевидение, хотя мне вот так [проводит рукой по горлу] осточертело на него ходить. Одна из тем, на которую нужно прийти, - это американская исключительность. Я не могу не прийти! Иначе у меня будет внутреннее ощущение, что я не то чтобы струхнул, но что я перестал сражаться на некоторых главных направлениях. А почему это я перестал? То ли устал, то ли что случилось? И я прихожу.
И перед тем, как начинается дискуссия (это программа «Мнение», которую, видимо, покажут «Вести-24» завтра) я сижу в гримерке, где сидят милые люди, в отличие от меня не вылезавшие из Соединенных Штатов, проработавшие там по нескольку лет, а кто-то по десять лет... Есть такой Таратута, он там сидел все время, выпускал какую-то программу. Другой – молодой, очень патриотичный парень, он там работал несколько лет, снимал какие-то телевизионные сюжеты на их авианосцах... Вы понимаете – они все в гуще событий! А у меня как-то так получилось в моей жизни, что я в Соединенных Штатах не побывал ни разу. И мне не хочется, удивительно – но не хочется! И хотя моя организация – ассоциированный член Организации Объединенных Наций, я должен бы был приехать в Нью-Йорк хотя бы на эту ооновскую систему, и никаких у меня противопоказаний туда ехать нет – но не хочется!
Когда-то, когда еще я был советником Рыжкова и руководителем [Центра при] Совете министров, у меня были диалоги с рядом советников Буша, Бейкера и так далее. И в Америку я должен был ехать, но так и не получилось. Потом Советский Союз рухнул – и я перестал понимать: зачем мне к ним ехать? Учить их жить? Чему учить? Как подминать это оставшееся пространство и его утилизировать? В качестве кого мне ехать? В качестве представителя самого себя? Мне нечего там делать, по большому счету.
Я понимаю, что я делаю в Европе. Я понимаю, что я делаю в Израиле. Я понимаю, что я делаю в Китае. Я понимаю, что я делаю в Иране. А здесь – не понимаю.
А эти люди – там живут. У них передо мною фора раз в сто. Они в эту ситуацию погружены. Я ничего плохого не хочу про них сказать – это милейшие люди.
Начинает обсуждаться Обама. Я слушаю это обсуждение. Герой он – или не герой, хочет он воевать – или он не хочет воевать. Идет такое унылое пережевывание некоей жвачки за чашкой чая перед передачей, для которой не нужно ни ездить в Америку, ни что-то про нее знать. Вообще ничего не нужно.
Я могу так это «сено» жевать на любую тему: о Марсе, о Сатурне, об Альфа-Центавра. Могу про все, что угодно – задайте мне любую тему. Вега! Вега... не знаю, древнегреческий миф... я буду что-нибудь вспоминать: «Открылась бездна, звезд полна; звездам числа нет, бездне – дна»... Проходит время – перехожу на Ломоносова. Говорю о том, был ли спор с немцами у Ломоносова правильным или неправильным... Глядишь – и обсудил Вегу. Потом я перехожу на что-то еще.
Не нужно ничего знать, чтобы так разговаривать. И одна из черт современного разговора заключается в том, что всё, что ты знаешь, почти неприлично вводить в оборот. Это неприлично, понимаете? Родились некие новые формы приличия. И если раньше было неприлично быть некомпетентным, то теперь, в каком-то смысле, неприлично быть компетентным, да еще эту компетентность каким-то способом задействовать в беседе с людьми.
Я слушаю этот разговор за чашкой чая 5-7 минут и, наконец, робко говорю о том, что почтенная публика, которая все это так знает и так сильно в это погружена, не может же не знать, что Обама был в Церкви Иеремии Райта. И что есть такая Церковь Иеремии Райта.
Они смотрят на меня, выпучив глаза: «Кого?» Я говорю: «Иеремии Райта». – «Когда?» Говорю: «Ну, как когда? И Мишель была». – «Что вы, что вы такое говорите? Кто он такой?» – «Проповедник» – «Чего?»... Я говорю: «И в аппарате Обамы много "братьев-мусульман"». – «Кто – шофер?»...
И становится понятно величие фразы Сталина, сказанной им о Крупской, которую всё время очень вульгаризируют – по поводу того, что «она лучше всех знает Ленина». Он сказал, без всякого оскорбления, что «спать с вождем – еще не значит знать вождя». То есть, что погруженность в бесконечные бытовые детали жизни еще не означает, что вы что-то об этом вожде знаете. Вы знаете, на какие куски он режет куриную котлету, и какими махровыми полотенцами – или не махровыми, а вафельными – ему нравится вытираться по утрам? Но это не значит, что вы его знаете! И при том, что я бесконечно ценю погруженность людей в среду, ценю компетентность, чувство этой среды, перцепцию, ощущение непосредственного ее запаха, цвета, да и сам мой метод все время строится на том, что это есть основное – но таков уровень способности крутиться в этом, погружаться в это, плыть в этом – и ничего из этого не извлекать, что действительно становится страшно!
И какой бы вопрос ты ни начал обсуждать – всё то же самое: постоянное, упорное, агрессивное игнорирование всех интеллектуально очевидных обстоятельств, вне которых предмета не существует. Нет ни философского аппарата, позволяющего это осмыслить, ни профессионального реального аппарата, позволяющего осмыслить, ни аналитического... Философский аппарат, профессиональный аппарат, исторический аппарат, аналитический аппарат – и никакого Бирюлева не будет.

А если этих аппаратов вообще не существует? И никакой параметр перечисленных аппаратов нельзя задать, для того чтобы увидеть события? Нет ни этой оптики, ни этой оптики, ни этой. Значит, просто – всё в тумане. И происходить будет что угодно и когда угодно. И все будут в ответ на это дружно блеять. Одни – про то, что русские правые их ущемляют, другие – про то, что «чурок» надо бы согнать с земли, из Москвы или откуда-нибудь еще. А другие – про то, что не сметь обижать инородцев: это есть фашизм и не надо это трогать. Всё!
Вот на эту тему с вариациями можно написать сто статей. И я их сто прочитал – про Бирюлево! Сто! Раньше я говорил: «Это же самый высокообразованный народ мира». Теперь я говорю: «Когда-то это был, наверное, самый высокообразованный народ мира».
Я начну с профессионального аппарата. Поставлю его на первое место. И там опять всё то же самое, что с Иеремией Райтом:
- Есть Церковь Иеремии Райта.
- Да нет никакой Церкви.
- Да Вы что?..
Если это люди с улицы – понятно! Но это – пришедшие эксперты! И это отправная точка разговора.
Теперь я хочу пояснить. Иеремия Райт – это довольно радикальный деятель негритюда, движения, так сказать, мщения чернокожего населения Соединенных Штатов за всё то страшное, что совершили по отношению к этому населению «проклятые белокожие». Это такая специальная Церковь, внутреннее сообщество полусектантского типа, в котором нет людей, которые, например, не топтали бы и не жгли американские флаги. Они все это делают вместе под музыку, с криками: «Не забудем, не простим! Помним каждого убитого белыми! Восхваляем каждого чернокожего, который убивал белого!». Ну, может быть, я чуть-чуть сгущаю краски.
Существование в этом вареве, в этой атмосфере ненависти к белым – очень много говорит о человеке. И он [Обама] очень долго за это держался. Он выпрыгнул из этого уже тогда, когда совсем было неприлично не выпрыгивать. Я не точно помню про Мишель, но, по-моему, они там и познакомились. Это, так сказать, такие внутримировоззренческие браки. [Реплика из зала.] Нет. Не утверждаю как раз этого. Но насчет него и этой Церкви – всё это совершенно так. И это несомненный факт политической жизни, который очень многое говорит о человеке.
Теперь – три события, которые я предлагаю в этом смысле рассмотреть вместе. Первое – «закон Димы Яковлева».
Все здесь сидящие, думаю, в большинстве своем, не намного ближе меня к погружению в американскую среду, естественному плаванию в этой среде... Вот поэтому я пользуюсь друзьями-экспертами, которые там «плавают» по 10-15 лет: читали лекции, жили там, у них там приятели и всё прочее. Я потому что-то такое тонкое могу уловить, что я этим людям верю. Про Иеремию Райта – не надо! Просто наберите в Интернете – и вы увидите: Иеремия Райт, Обама... Никаких проблем нет. Нужно только взвесить фактор.
А вот тонкие вещи – их очень трудно понять. Мои друзья, которые долго там жили и всё это знают до молекул (в общем, они «знают вождя», как вождь кушает котлетки и какими полотенцами он вытирается), – они говорят, что никакого более смачного плевка в лицо Америке, чем «закон Димы Яковлева», быть не могло. Потому что им всем сказали, что они – народ детоубийц. Им просто плюнули в физиономию. Это слова моих друзей, которые там жили подолгу. И еще – что никто из тех, кто плевал, не мог, в сущности, «понять в сей миг кровавый, на что он руку поднимал». Не понимал, насколько сочен плевок, каково содержание слюны, каков, так сказать, уровень яда, болезненность ответной реакции. То есть это был такой удар – под дых.
И американцы зарычали. А когда они очень сильно зарычали, то вся наша к ним примыкающая гоп-компания – просто исступленно завыла. И вопрос был уже не в том, вызывали ли ее в американскую резидентуру и говорили: «Надо выть так, так и так». Это было потом. «Ведомости» что-то недели через две опубликовали, не помню, семь или двенадцать возражений против «Закона Димы Яковлева».
А тут они просто выли, потому что когда воет господин, то лакей тоже воет, и даже громче, чем господин, потому что наших обидели, своих. Они исступленно выли. Они очень злопамятные люди. Они это забыли? Нет. Они абсолютно этого не забыли. Это не мелочь. Такое оскорбление – и непонятно от кого.
А маленький кораблик с гордым названием «Москва», стоящий в Средиземном море, - это тоже не мелочь. Он ядерный – кораблик. И чёрта, что его можно потопить за 10 минут с какой-нибудь соответствующей посудины. А он перед этим два раза «плюнет» ядерными ракетами – и это абсолютно не те издержки, которых хочется. Американцы – очень осторожные люди.
Итак, там встал флот. Или, грубо говоря, его остатки, всё, что можно было собрать – не знаю, какие-нибудь десантные корабли, что-то еще и вот эта самая «Москва» («Москва! как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось»). Всё это встало, и стало намекать, что хрен вам, а не Сирия. Очень обидно.
Но тут выяснилось, что американский народ сильно струхнул от этого дела... То есть, он струхнул в каком смысле? Он, может быть, очень храбрый народ (наверное, каждый народ внутренне храбр), но он народ, очень просчитывающий издержки. Он не хочет сильных издержек. Он желает получать победы при минимуме издержек, как во Второй мировой войне: чуть-чуть крови – и много-много гешефта. А не так, чтобы 20 миллионов погибших – и «гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается». Вот так он не хочет. Он остановился. Дальше он начал говорить: «А на фиг нам это всё вообще сдалось-то – семь лет в обед?!»
Увидев, что русские, типа, стоят и вполне себе могут нажать на кнопку – народ-то дикий: известно, что там они все спят с медведями, и соответственно набираются всякой дикости от этих бесконечных медведей, шастающих по Арбату (особенно где-нибудь в Завидово или в ресторане «Царская охота» все занимаются только этим). Итак, значит, в них есть какое-то это медвежье «ы-ы-ы», – и они могут нажать.
И оно полетит. А его много. И сколько ни старались, чтобы его стало поменьше, его все равно много. И на фиг нам надо, чтоб хоть одна прилетела в какой-нибудь штат в гости? Не скажу, прости Господи, СС-18, но даже чтобы «Тополь» залетел туда случайно?! «Тополя, тополя...» - есть такая песня. Так вот, чтобы он туда залетел, тоже не хочется. Натурально. Говоришь: «Не долетит. Собьют». Ну, а если не собьют?
Реплика из зала: «Шайтан» зайдет.
Да, «шайтан» зайдет. Еще остался <кто-то> там... Коротнут два проводочка – он взлетит и начнет «шайтанить». "Головы" разлетятся в разные стороны, разделяющиеся головные части индивидуального наведения… И куда-нибудь они прорвутся. Совсем этого не хочется. Да?!
Спрашивается: а в чем, собственно, дело? Если сказали, что можно в этой Сирии просто так взять и все потоптать, без особых денег, и чуть-чуть кровищи пустить этих омерзительных варваров, проживающих на каких-то там землях, то почему бы не пустить... Это хорошо. А теперь говорят, что там русские шляются. И это уже плохо. И когда плохо – возникает естественный вопрос: «А за фигом?»
И выясняется, что проблема в том, что эти варвары там друг друга травят химией. И что? Ну, травят. И причем тут мы? И почему мы должны на себе испытывать, так сказать, потенциал странных русских, перевозбужденных диалогом с медведями? Зачем это нужно? Они к нам привезут химию? Нет. Они там друг друга травят! «Ну и пусть травят!» - сказал великий американский народ и начал писать письма конгрессменам.
Сочетание "Москвы" и всего остального с вопросом "А зачем?", который тогда возник в голове, родило новый контекст. И представитель гордого африканского народа, он же император глобальной державы, - как-то остановился. Потому что непонятно, что делать?
Понятно, что конгрессменам надо избираться. И они его любят ничуть не больше, чем я. Я его даже больше люблю, чем конгрессмен из какого-нибудь штата, где наибольшее количество избирателей до сих пор принадлежит к Ку-клус-клану. Они совсем его не любят. А такие штаты есть. И они уже всё описали, что это "представитель сатаны"... Ну, вы знаете всё это.
Значит, они все сосредоточенно начали жевать эту тему. А он остановился политически и остановился военно. Дальше перед его изумленным взором возникла вся сложность этой проблематики, которую он не ощущал изначально. Оказалось, что там уже стоит Иран, что все эти силы будут тут же перетащены туда, что фактически воевать надо с Ираном. А воевать с Ираном с помощью легких-легких упражнений невозможно. И что неизвестно, что скажет в следующий момент тихо стоящий сбоку великий Китай. А, между прочим, ты ему должен почти 3 триллиона долларов, и если хотя бы часть их выбросить на рынок, просто так, случайным движением руки, то не надо ядерного оружия – все кончено. Правда, и с Китаем тоже. В крайнем случае, такая забава возможна: у Китая останется рабочая сила и заводы, а у них не останется ничего.
Кто виноват? Во-первых, всегда во всем виноват русский, потому что пока медведей от него не уберешь, совсем всех, он всегда будет под подозрением в слишком близкой индоктринации к какому-то страшному началу. Всегда виноваты русские.
Во-вторых, у них больше всего оружия. И это они говорят резко. Китай – «а-ня-ня-ня-сю-сю-сю», а эти – «у-у-у». Перед этим они уже назвали нас "народом детоубийц". Потом послали всякие ядерные корабли к нам в гости. И вообще... Совет Безопасности – о таких мелочах даже говорить не приходится. Ярость, ярость, ярость и ярость раздирает душу, а к ярости добавляется некая прагматика. А прагматика говорит о том, что каждый раз, когда ты хоть чуть-чуть проблематизируешь свое всемогущество – оно исчезает.
Что было главным капиталом Гусинского, какая главная книга?
Кто такой был Владимир Гусинский? Он руководил каналом НТВ, а заодно еще и Еврейским Конгрессом. С подачи одного очень пожилого работника Комитета госбезопасности СССР он руководил Российским Еврейским Конгрессом, лично. Этот пожилой работник, заодно работавший у него в аппарате, сделал Гусинского руководителем Российского Еврейского Конгресса. Ему казалось, что это так пикантно, такой специальный комитетский стеб. И вот этот Гусинский, став руководителем Еврейского Конгресса и вице-президентом Всемирного Еврейского Конгресса, подружившись с Бронфманом и набравшись всяческой наглости, имея тут канал, занимавшийся только рэкетом ("Мы наедем на вас – платите бабки, или мы будем вас полоскать месяц, два, три подряд"), этот Гусинский на чем держался? Какая главная книга была в основе его капитализации, как вы думаете? «Каббала»? «Книга Бытия»? Нет, мои дорогие, главной книгой, на которой держалась капитализация Владимира Гусинского, были «Протоколы сионских мудрецов». Потому что в них описано всемогущество некоего заговорщического клуба, который делает с миром, что хочет, и который неуязвим. И Гусинский говорит: «Поскольку я нахожусь в этом клубе, то когда я к вам прихожу и говорю: “Отдайте бабки”, – надо отдавать всемогущему Протоколу на пропитание. А кто не отдает – дня не проживет».
Но оказалось достаточно, чтобы Гусь провел на нарах три дня. Уже после первого дня рухнул «Протокол сионских мудрецов», и капитализация оказалась равна нулю. Приходишь – а денег не дают. Говорят: «Если ты такой крутой, чего ты там сидел? Где твои враги? А с ними все в порядке, да? Значит, ты не такой крутой. То ли “Протоколы” - отдельно, а ты - отдельно, то ли эти “Протоколы”, как некоторые говорят, сомнительного качества – не знаем. Но ты, пожалуйста, иди, и бабок не дадим».
То же самое с Соединенными Штатами Америки. Если они – самая могущественная держава, всегда побеждает, пальцем все отодвигает, ничего с ними сделать нельзя, минуты не проживет тот, кто на них пикнет – так что делать? Как с «Протоколами сионских мудрецов». Поругал–поругал, поругал-поругал, погрозил кулаком и все прочее, но жизнь-то идет, и нужно брать взаймы или решать проблемы с каким-нибудь бизнесом. Куда идти? Ну, к могуществу, да? Сами же сказали, что могущественные – вот к ним и идем. (“Мы” – это фигура моей речи). То же самое и с Америкой. Есть такая могущественная, поругали-поругали, днем поругали, ночью поругали, десять дней поругали, всем рассказали, какая могущественная, теперь надо решать проблему. К кому идешь? К могущественному. Могущественный говорит: «Дай бабки – я решу». Решает он ее, не решает – но бабки собирает со всего мира. Теперь одни сказали, что не настолько могущественная – кто даст деньги?
Эта сирийская проблема – это похоже на то, что как бы одну ночь переспать на нарах – да, утром освободят и отправят в отель, но ты-то там уже был. И для той капитализации, которую ты создавал, это плохо. Значит, помимо того, что это оскорбительно (а англосаксы никогда не прощают оскорблений), помимо того, что это задевает все идеальное, что есть внутри (а оно есть) – задета и прагматика. В 2008-м капитализацию понизили в Южной Осетии и Абхазии, сейчас понизили в Сирии.
Это очень обидно. Это даже нельзя выразить, как обидно. И что же? Не успели опомниться от этой обиды, порассуждать о том, что, в конце концов, чего бомбить, не известно еще, до чего добомбишься, а тут как-то можно выскочить, а потом снова там отманеврировать, так сказать… (Вы должны понять, что это всё для них – сложная схема. А у них есть простая такая схема, и больше ничего. У них одна цель – Асад, и одна технология – вот эта. Больше у них ничего нет! Они это считают решением!).
Значит, не успели они порассуждать на тему о том, а нельзя ли тут будет русских развести, а не приносит ли это свои блага, как президент России выступает в «Нью-Йорк Таймс», если мне не изменяет память. Не в «Вашингтон Пост», а в «Нью-Йорк Таймс», другого места он не нашел. И говорит о том, что американская исключительность – это пакость. Дима Яковлев, Осетия, Абхазия, Сирия со всеми ее составляющими, и исключительность – это пакость.
А там всё держится на исключительности! Там ничего, кроме нее, нет. Де-факто, не скажу – де-юре, она записана в американскую конституцию. А если говорить об идеологическом наполнении, то, если вы ее изымаете, то нет американского народа, нет ничего. Его не может быть. Потому что это эмигранты, уехавшие не в Австралию куда-нибудь золото мыть, а уехавшие в землю обетованную. Создавать эту могучую землю. И все это описано, писано-переписано, это часть истории – с этим кораблем, на котором они плыли, все эти героически протестанты с их хилиастическим пафосом и с тем, как они это всё начали строить, землю обетованную. Только другую часть истории никто не описывает.
Ну, начнем все-таки с темы эмигрантов. Тема эмигранта заключается в том, что эмигрант – это особое существо. Он для того, чтобы эмигрировать, должен полностью порвать с тем, где он жил. Ему нужно любой ценой доказать себе, что место, где он существовал, – омерзительно. Потому что, на самом деле, он говорил на этом языке, он там жил, там остались родители, он едет в какую-то чужую страну, которая никогда для него не станет своей, и так далее, и тому подобное. И вообще, очень трудно от родины отстать, поэтому ее надо обязательно назвать сукой, чтобы стало как-то полегче на душе. И повторять потом все время, что правильно сделал, что скотоподобная, мерзкая, гнусная держава, такая и сякая. Это народ – эмигрант.
Второе – это народ эмигрантов, у которого есть два столетия, а больше ничего нет. Почему они так любят динозавров? Потому что динозавр это что-то такое фундированное, древнее. Поскольку у тебя нет Ахилла, нет ничего, то хотя бы динозавры. Но на динозаврах не построишь историческую традицию. А ничего, кроме динозавров, нет.
Вопрос из зала: А индейцы?
Индейцы? А ты-то к ним какое отношение имеешь? Ты их полностью извел, на корню. Причем тут они? Ну, "Череп и кости" – это уже метафизика, это всё вещи нетривиальные. А вот если просто? Ничего.
Почему они все время – откройте наши газеты, «Комсомольскую правду», или их прессу и посмотрите, как высчитываются генеалогии президентов, крупных людей. Там везде – Генрих Второй, какая-нибудь Элеонора Аквитанская, король Артур… Потому что знают же люди, что ничего этого нет. А очень хочется. И в компенсацию всего этого отсутствующего есть возможность только одно заявить – что ты исключителен, что это обетование, это миссия, «Град на холме» светит всем, да и противник у него – империя зла. А иначе его нет. И это не история, так сказать, девятнадцатого века. Это то, чем дышит сегодня Америка. Америка – очень идеологическая страна.
Значит, пнуть прямо в эту исключительность – это очень специфическое развлечение. Нужно понимать, какое. И что это все еще – страна номер один. Оттого, что она агонизирует или у нее возникают проблемы... Тут еще, может быть, мы все агонизируем, а не она.
Англосакс власти не отдаст. Он скорее придушит полмира, чем ее отдаст. И создаст проблемы всем остальным. От этого она не перестает быть могущественной, не перестает. И вот ее вот так – пух! И она не будет отвечать? Она не будет поднимать, так сказать, обратную волну? Она что, не ощущает сейчас, что русские есть главная преграда на пути к ее рывкам в Сирию, оттуда в Иран и к окончательному контролю над Ближним Востоком? Она вот так просто утрется и скажет: «Ну что ж, наверное, пора мне делиться с другими властью»? Ну, кто в это поверит?
Значит, мы всё получим по полной программе. В том числе, и Бирюлево, и терроризм, и все, что можно. И одновременные рассуждения нескольких людей о том, что страна должна распасться. Не успел президент сказать: «Давайте вместе вести любой диалог, но только так, чтобы не проблематизировать суверенитет и целостность», как госпожа Альбац, разговаривая с Венедиктовым на «Эхе Москвы», заявила: «Я ничего не вижу плохого в том, чтобы Россия распалась по Уралу». Тут кого угодно преследуют за любые мелочи, но волос не упал с головы госпожи Альбац. И радиостанции «Эхо Москвы». Кто-нибудь какой-нибудь иск вчинил?
Идут два митинга: против, так сказать, того, что произошло с Академией наук, и Бирюлево. Ко мне подходят эксперты... Есть люди, которые никогда не говорят, если они не знают это технически, понимаете? Не умственно, а технически. И говорят: «В 16 часов, в воскресенье это было назначено только потому, что вы назначили митинг в 16.00 на площади Революции. Других причин нет».
Понятно, да? В 16 часов на площади Революции митинг «Сути времени», связанный с нашим протестом против того, что творится с Академией наук. В 16 часов, в тот же день, в Бирюлево назначается митинг по поводу того, что на овощерынке – мигранты, убийцы и все остальное. Это называется – перекрывать информационный повод. Я не говорю, что он был создан ради этого. Так далеко не идут ни мои эксперты, никто. Кроме того, я не говорю, что это моя точка зрения. Я считаю, что жизнь богаче любых схем, но люди, которые мне говорят, никогда ничего не говорят, если у них нет технической информации. И за последние двадцать лет они меня ни разу не обманули.
Есть вещи, которые я знаю. В одном из информационных агентств идет длинный текст, что состоялся митинг против... Это информационное агентство берет этот текст, вымарывает из него все и пишет: «Состоялся митинг с участием профсоюзов». А что, неправда? Участвовали? Участвовали. И этот вой либеральной части научного сообщества. Почему это все? Потому что ничего страшнее того, что «Суть времени» соединится с научно-технической средой, нет. Смертельно опасно. И ощущается, как смертельная опасность. А казалось, чего особенного? Десять тысяч молодых людей, которые колготятся упорно два года и пытаются выбраться на какие-то рубежи. Чего ты так боишься? А потому что все трещит. Потому, что уже внутренне пережив один раз перестройку, все это научное сообщество понимает, что после второго раза не будет даже тех бабок, которые есть сейчас. Не хотят они туда, к Навальному.
Не хотят. А надо, чтоб пошли туда. И для этого вой: «Кремлевский проект! Кремлевский проект!», потому что все протестное поле должно быть схвачено одной рукой и повернуто в одну сторону. А наличие другой руки и поворота в другую сторону, патриотическую, никак не входит в замысел. Поэтому меня уже пытаются все время испугать тем, что можно очень много выть и извергать много похабени. Столько выть и столько извергать похабени, сколько извергали в конце 80-х годов на меня, – невозможно, это иммунитет на всю жизнь. Просто никто не помнит, что творилось тогда. Потом они опомнились, начали, так сказать, сюсюкать по моему поводу... Я уже был демоном, потом почти ангелом, потом снова демоном... Мне это фиолетово, меня это абсолютно не волнует. Но это делается потому, что весь этот процесс нужно повернуть в определенную сторону. И он поворачивается в эту сторону. И, выступая по поводу Бирюлево, Альбац, главный советник Навального, заявляет, что по Уралу пусть раскалывается. Дальше это повторяют все. Новая волна заявлений о необходимости расчленения страны. Что конституционно запрещено.
Сидят какие-то бараньи инстанции, которые, так сказать, следят за каким-нибудь протестным чихом каких-нибудь мальчишек. Они делают вид, что ничего не понимают. Потому что сила. Потому что в таких случаях, когда они видят и не понимают, есть три причины: боятся, очень боятся и страшно боятся. И больше никаких причин нет.
Почему академическое сообщество не выходит на митинг? По трем причинам. И нет других. А чем больше так происходит, чем больше сами про себя это понимают, что «твари дрожащие», тем больше надо сказать про каждого, "кто право имеет", что кремлевский проект. Тогда спокойнее жить. Тогда становится ясно, что если все такие, так и я – то я не «тварь дрожащая», а нормальный человек. И как у Пронькиных: «Всё в порядке». А если кто-то не такой, как я, то я – «тварь дрожащая». Не в смысле Раскольникова, а в том смысле, который я здесь вкладываю – что я ничего не могу. Ничто я. А никто же не хочет быть «ничто», все хотят быть героями или, в лучшем случае, нормальными благородными людьми.
Поэтому все, что находится над ними... [Чертит схему.] Ну, если что-то находится где-то вот там, а ты находишься вот здесь, то ты вот сюда должен смотреть вот так? Что ты должен сделать? Ты должен это срыть, и тогда ты на все можешь смотреть нормально.

И тут никакие американские резиденты не нужны. Тут действует железный закон. Не должно быть ничего, что могло бы быть упреком, "живым упреком". Короче, смысл здесь заключается в том, что нельзя позволить двигаться процессу в патриотическую сторону. Он должен двигаться только в ту [показывает в сторону]. И вся энергия Навального и всего, что с ним связано, уже начинена распадом. Одной Альбац достаточно, чтобы это стало ясно ежу.
Кто главный консультант на выборах в Москве? Альбац. Все. Как тогда, якобы посадили, потом выпустили, так и сейчас. Как с гуся вода, как с нее, с Женечки, вся худоба. Ничего.
Значит, вся энергия Бирюлево должна уже быть начинена вот этим. Сейчас. И ее начиняют. А другой энергии быть не должно. А если «Суть времени» представляет собой другую энергию, надо сделать что угодно. Значит, это хотят двинуть уже просто на расчлененку. И кто двигает?
Примерно за двадцать дней до этих событий состоялся неафишируемый сход лидеров того, что тут все время называют русскими националистическими движениями. Это не фиктивные структуры – не буду перечислять, чтобы не сыпать соль на раны кого-то из здесь присутствующих – это реальные структуры. У нас есть реальные русские движения, собравшие под себя тысячи и более людей, достаточно решительные, готовые к действиям и осторожные. Они есть. Их немного, два-три. Ну, четыре, четыре с половиной. Но они есть. Они собрались, плюс сколько-то сателлитов – не афишируя. По одной теме – отношение к Навальному. И половина этих русских движений сказала: «Туда не пойдем». Сказали несколько людей, вполне простых, но очень авторитетных, действительно под собой что-то держащих: "В эту сторону не пойдем!"
Через 20 дней состоялось Бирюлево. Другие пошли – и Навальный красуется на этом поприще. И рисуется, так сказать, во всей красе защитника русского народа. При этом вся шобла Навального (прошу прощения, все его благородное высокоэстетическое сообщество, весь его совокупный альбациум) что говорит про людей, которые туда вышли? Они говорят, что это "овощи", мерзавцы, паскудники, что они к этому никакого отношения не имеют, что Болотная – это одно, а Бирюлево – это другое. Просим не путать одно с другим. И все это слышат и все понимают, что такое здесь профессиональный аппарат, а также исторический.
Последние сорок лет (и это такой же непреложный факт, как и Иеремия Райт), внутри системы, требовавшей развала СССР и перехода к развалу России, всегда было два крыла. Их не могло не быть, потому что эмиграция состояла из уезжавших либеральных волн семидесятых годов и из белогвардейско-фашистских и прочих групп, которые уже находились в эмиграции. И на каждой радиостанции – «Голос Америки», «Свободная Европа» и так далее – возникала одна и та же проблема: в столовой во время обеда люди, которые совместно призывали наших сограждан разрушить Советский Союз, рвались бить друг другу морду. В числе людей, который должны были работать рядом с каким-нибудь Савиком Шустером, находился Роман Редлих. Вам эта фамилия что-нибудь говорит? Рома Редлих, младшенький из Республики Локоть. Знаете, что такое «Республика Локоть»? Вот это и есть профессиональный аппарат.
Это было такое специальное образование, которое переплюнуло всех фашистов и утверждало свою третью власть, предельно антикоммунистическую, но как бы не вполне рейхскомиссаров. Локотская Республика, Республика Локоть – это круче, чем "Железная гвардия" в Румынии, это круче, чем СС, это очень серьезное дело.
Значит, нужно было, чтобы каким-то способом Савик Шустер и Рома Редлих работали вместе. Но когда Рома Редлих видит Савика Шустера, то у него есть одно желание, да? И поскольку эти желания все время выплескивались в виде диких свар, то цэрэушникам надоело, понимаете, натурально надоело. Поэтому было создано (я очень упрощаю) в рамках одного и того же движения, которое называлось Народно-трудовой союз (сокращенно НТС), два крыла – правое и левое. Правое крыло НТС – это Дмитрий Васильев, общество «Память», а левое крыло – это Валерия Ильинична Новодворская, Демократический союз (ДС). ДС и «Память» существовали в рамках одной организации. Я просто привожу пример, и отрицать это столь же бесполезно, как отрицать то, что был Иеремия Райт, потому что никто из самих этих людей не будет этого отрицать.
Валерии Ильиничне всегда были отвратительны мои идеи и патриотическая ориентация, но ей были симпатичны мои спектакли и вообще, как-то, так сказать, она к личности относилась достаточно... ну, бывает такое... У меня есть очень немногочисленные поклонники в той среде… симпатизанты, так сказать... которым отвратительно то, что я делаю, но которые отделяют фактор личности от того, что я делаю. Поэтому она всячески пыталась наставить меня на подлинный путь и объяснять, что нельзя работать с таким антисемитом как Проханов. Ну, нельзя! Это омерзительно! Антисемитизм – это отвратительно! Валерия Ильинична тогда написала статью «Еврейское неверие мое». Сейчас она выяснила, как мне рассказывают, что у нее есть дворянские корни. Это отдельный вопрос. Но она сильно очень акцентировала эту тему всячески, а мне было интересно каким-то способом на этом поле поиграть. Я говорил: «Валерия Ильинична, а как же Дмитрий Васильев? Он же – не Проханов. Проханов держится в рамках, ничего такого особенного про него сказать я не могу. Да, у него есть какие-то там претензии, он там печатает разных людей, но это не Дмитрий Васильев, который упражняется [в антисемитизме] с утра до вечера». Она говорит: «Дим Димыч – душка». Я говорю: «Это же не политическое определение. Скажите, как вы относитесь?». - «Дим Димыч – милашка».
Более подробное, так сказать, медицинское освидетельствование этой темы показало, что там запрещено друг про друга говорить плохо. Нельзя говорить, находясь в организации, ни одного плохого слова друг о друге.
В конце концов, то, что я сейчас вам рассказываю об НТС, о его истории... Я вам не буду говорить, что это такая безупречная организация, великая могучая сила, так сказать, равная той, которую Гусинский рекламировал в лице «Протоколов сионских мудрецов». Нет, это не так. И паслись там все, кто угодно: и наши ГРУшники, и наши разные отделы, госбезопасность и кто угодно там был. Но это реально исторически существующая структура, которая построила эту двухтактность. Она построила антисоветское движение как движение типа "Памяти" Дмитрия Васильева.
Такой Бразоль этим занимался в Америке. Бразоль впервые привез «Протоколы сионских мудрецов» от Колчака, он о них рассказал американцам, он с Гувером все время работал... И невероятно пикантная вещь заключается в том, что Пятый Отдел или пятая структура ФБР и наше Пятое управление - все пятые, да?.. Она была создана для борьбы с коммунизмом. Если мне не изменяет память, в 1919-м году, могу на год ошибиться. И Гувер шел [в гору] на волне этого занятия. И все время сбоку был Бразоль. Потом он был в Колумбийском университете. И именно он и вел душеспасительные беседы с Александром Николаевичем Яковлевым. Что и легло на его сердце, обуреваемое этими страстями. Главная фраза Бразоля была: «Внушите русским, что коммунисты – это жиды, и СССР развалится».
Это историческая фигура. А НТС – это историческая организация. Это как Иеремия Райт, понимаете?
Вот эта структура [чертит схему]. Там «Память», ДС. «Правое», «левое», в кавычках, разумеется. Это исторический факт, а поскольку мы говорим об аналитическом клубе, то, простите меня, это не только исторический, но и оперативный факт, отрицать который может только человек абсолютно темный, что, в конце концов, позволено. Не все должны так глубоко проникать в эту стихию.

Теперь мы переходим от профессионального, аналитического и исторического аппарата к аппарату философскому.
Я говорил и опять повторяю: человечество, формируя общности, прошло очень сложный путь. Людям было очень трудно собираться в какие-то общности, узнавая друг друга, как своих. И поначалу это были очень малые общности. Они назывались родовыми. Род Авраамов, общий предок. Внутри таких родов были еще более дробные деления – колена: Иудино там, Иаково колено. Но оставим в стороне колена. Был род, и он был далеко не только у евреев. У всех народов, особенно живших в ситуации каких-нибудь обособлений, были родовые структуры. В Шотландии, горной Шотландии они есть, в Чечне – тейпы, и так далее. Это все первичные структуры. Они особенно сильны, когда люди живут в горах или им трудно перебираться через большие территории. И они все время скучены в такую небольшую общность, понимаете?
Когда эти родовые структуры начали обмен невестами между родами, возникли племена. Соответственно, усложнилась и шаманская практика. Потом из племен начали создаваться народности, и у народностей уже возникали различные системы богов, типа олимпийских. Арес, Афродита и все прочее, над всеми – Зевс. При этом Зевс, по существу, был богом победившего племени, а все остальные племена своих богов туда подселяли по разным местам, чтобы «наши» были повыше к Зевсу. Структура Олимпа была фактической структурой народности.
Народы начали возникать вместе с монотеизмом. Иудейское племя превратилось в народ в момент получения закона Моисеева, другие, по существу, в момент принятия всех монотеистических религий - ислама, православия, католицизма. Французский народ – это католики. Русский народ – это православные. Соответственно, осталось в былинах и где угодно еще: а какого вы роду-племени? Значит, род и племя – это разное.
И все эти структуры, наращиваясь друг на друга, не умирали, они все живут. До сих пор есть и роды, и племена, и трайбы, и все что угодно, которые собираются в народы.
Кризис религиозной эпохи вообще, и особенно европейский раскол на протестантизм и католицизм, создал невероятно сложные проблем для общностей, а, значит, и для государств. (Простите, бога ради, я понятно говорю? Остановите меня, если непонятно). Как для общностей, так и для государств, потому что если нет общностей – нет государств.
Соответственно, начались поиски – что же делать? Кто такой король Франции, если есть гугеноты и католики? Он – помазанник божий, его Папа помазал в Реймсе. Это хорошо, пока весь народ – католик. А когда для протестанта Папа – это как бы сатана, как бы обезьяна в митре, а помазанье – это как бы кал сатаны, то какой смысл мазать-то? Ты не связываешь нацию в общность.
И тогда из этого всего дела начали формироваться нации. Нации сформировала Великая Французская буржуазная революция и другие буржуазные революции. Нации и буржуазия – это практически одно и то же.
Нация резко всё упростила, выведя за скобки все религии. Нация построила себя вокруг культуры, языка, этосы ("священные камни", какое-то ощущение некоего благоговения перед Францией, благоговения перед Германией). И – всё. Там довольно узкий набор того, что называется национальной идентичностью.
В этом смысле Россия не может стать национальным государством. Она им не является по ряду причин.
Первое. Русская буржуазия, построенная сейчас, является злокачественным образованием – это криминально-разлагающийся субстрат.
Второе. Эпоха модерна, в которую это всё действовало, позади, даже если бы эта буржуазия была более нормальной.
Третье. Географическая структура, структура расселения уже построена так, что вы эту нацию можете собрать только гигантской кровью. Вы должны устроить сумасшедшую резню не только на Кавказе, но и в Татарстане, в Якутии и неизвестно где. А поскольку это глубоко укоренено, то всё равно вы не создадите на этом месте нацию, а докуда вы будете членить и кромсать, чтобы ее создать – непонятно. Поздно.
Поэтому русский народ есть, а русской нации – нет. Ее можно попытаться построить "железом и кровью", сумасшедшей диктатурой, смешав в один котел якутов, татар и всё прочее. Или начать кромсать. Но нет этой сумасшедшей крови, как в XX веке. Нет никого, кто даже может помыслить себе что-то подобное, кроме какого-нибудь, так сказать, спрятавшегося в подвал полусумасшедшего фюрера, вокруг которого сидят десять товарищей, из которых девять с половиной находятся в подразделениях соответствующих ФСБ, а также соседних спецслужб мира.
И то об этом никто не говорит, никто сейчас этими категориями не думает здесь. Всё. Эпоха прошла.
Это Ататюрк строил турецкую нацию через резню, запрещая думать об Османской империи. Кто такой этот Ататюрк, знаете? Кемаль Ататюрк - это турецкий лидер эпохи распада Турецкой империи. Вот он так строил, была армянская резня, и много чего было. Там отнюдь не только об армянах речь шла. Там были собраны вместе все исламские изощренные лидеры и все, кто поддерживал этих лидеров. На них была пущена черкесская конница, которая их просто вырезала. Там с корнем вырезалось всё, кроме светско-европейской турецкой нации. Что мы видим сегодня? Эрдогана и "серых волков". Не прошло, в Турции не прошло. Всё. Никто не построил арабскую нацию. Нет её.
Все авторитарные лидеры нужны были для того, чтобы строить нации. Берег Слоновой Кости – соединить племена в нацию и [государство] Кот-д'Ивуар. Асад – построить сирийскую нацию. Каддафи – железом и кровью построить ливийскую нацию. Насер, Хусейн и все прочие – все хотели построить нацию. Все. И никто не смог до конца.
А теперь американцы всё, что связано с этим делом, тотально уничтожают. Нации как эти общности на периферии оказались не сработавшими. Они не сработали нигде, кроме небольшого очага модерна, где они работают – это Вьетнам. Посмотрите на вьетнамские племена, складывающие Вьетнам. Зайдите в какой-нибудь вьетнамский музей, это совсем не так трудно, это не самая дорогая поездка. Или на сайте как-нибудь отыскать,. Там люди, которые... Вот мы здесь более-менее, кто черноволосый, кто блондин, кто курносый, кто какой. Там стоит вот такой [показывает 1,2 м от пола], вот с такими глазами [показывает разрез глаз], а рядом стоит гигант вот с такими плечами [разводит руки]. Разный цвет кожи, разный разрез глаз – а это всё единая нация. Почему? Потому что племена чудовищно разные.
Если начать этнически или субэтнически дробить Китай, то это делать нечего – нужно просто вспомнить, что делала династия Хань с другими династиями – Чжоу, Минь и т.д. Всё начнётся. И есть китайские фильмы, неплохие, кстати, которые специально под это построены. Это всюду проблема.
Армения – моноэтническая страна. Всё там армяно-григорианское, все там армяне... Начинается столкновение Зангезурского клана, Карабахского и т.д., потому что уже трайбы начинают работать. В условиях регресса, когда начинают деградировать производительные силы культуры и всё прочее, обнажаются предыдущие формы существования. Отсюда поморы, сибиряки и всё остальное. Задача заключается в том, чтобы раздробить уже и это ядро.
Я вам это читал, и не могу не прочитать снова, потому что будет совершенно понятно... Я хотел бы, чтобы вы поняли технологически, что делал Сталин. 33-й год, встреча с участниками Первомайского военного парада. Проходит Первомайский военный парад, [после которого] он приглашает [в Кремль] участников парада (33-й год. 33-й!) и говорит:
«Русские - это основная национальность мира, они первыми подняли флаг Советов... Русская нация - это талантливейшая нация в мире. Русских раньше били все - турки и даже татары, которые 200 лет нападали, и им не удалось овладеть русскими, хотя те были плохо вооружены. Если русские вооружены танками, авиацией, морским флотом - они непобедимы».
Смысл понятен? 33-й год. Теперь – 36-й год, Бухарин называет в газете «Известия» русских «нацией обломовых». Идет резкий окрик «Правды» (ну, понятно, что такое окрик «Правды»?).
«Только любители словесных выкрутасов, мало смыслящих в ленинизме [всё же на языке ленинизма], могут утверждать, что в нашей стране «обломовщина была самой универсальной чертой характера», а русский народ был «нацией Обломовых». Народ, который дал миру таких гениев как Ломоносов, Лобачевский, Попов, Пушкин, Чернышевский, Менделеев... народ, свершивший под руководством большевистской партии Октябрьскую революцию, - такой народ называть «нацией Обломовых» может только человек, не отдающий себе отчета в том, что говорит».
36-й год. 39-й год.
Ну, просто не понимают ничего, уже не знают своей истории совсем, вот и говорят: «В 45-м он пикнул [о значимости русской нации] после победы над фашизмом в условиях, когда армия очень приподнялась». Ну, вот вам эти даты – кто-нибудь может их опровергнуть?
Ноябрь 39-го года: «Русский народ – великий народ. Русские - это добрый народ. У русского – ясный ум, он как бы рожден помогать другим нациям. Русскому народу присуща великая смелость, особенно в трудные времена, в опасные времена. Он инициативен. У него – стойкий характер. Он мечтательный народ. У него есть цель. Потому ему и тяжелее, чем другим нациям. Но на него можно положиться в любую беду».
39-й год. [Подходит к доске] Что это такое – эта философия общностей, что такое эта философия, положенная, вдобавок, на то, что мы сейчас обсуждаем? Это следующее [чертит на доске].
Есть народ-держатель: солнце.
Это имперская формула, которая и есть русский народ. Вокруг него вращаются другие народы. Вместе они образуют планетарную систему. «Союз нерушимый республик свободных / Сплотила навеки великая Русь»...

 

Это – Русь, это планетарная система – "Союз нерушимый республик свободных".
Это и есть имперская формула. И другой для России не существует.
Я написал об этом, не помню, в 1995-м, что ли, году... статья в газете «Завтра» называлась «Если не империя, то ничто». Было ясно, что они провалили чеченскую войну, что была целая группа у Ельцина, которая хотела всё так замешать и раздавить, чтобы потом каким-то способом всё построить. Эта мечта у более или менее патриотичной части нынешней буржуазии существует. Ликвидация выборности субъектов Федерации, эти коррективы Конституции – то есть всё это есть.
Но нацию построить невозможно. Я не убежден, что русским это нужно, поскольку есть Модерн, но что я просто словил бы большой кайф от жизни в национальном государстве, это все понимают. Что мои слова о том, что это невозможно, связаны совсем не с тем, что мне это хоть сколько-нибудь неудобно. Абсолютно удобно.
[Вопрос из зала] - А нельзя считать советскую нацию...
[Сергей Кургинян] - Пробовали. Новая общность людей – советский народ. Никто не говорил – нация. Народ.
[Вопрос из зала] – Но, по сути...
[Сергей Кургинян] - Нет, нет. Не нация. Идея есть. Советский народ – это народ коммунистический. Есть проект, идея. Pax romana. Это великий имперский мир. Как разваливается всегда этот мир? Он разваливается, первое – за счет конфликта малых народов (Карабах), второе – за счет конфликта всех малых народов с народом-держателем, и третье – за счет отпадения народа-держателя, который говорит: «Да шли бы вы все вон! За фига мне нужен этот базар?». И это был В.Распутин в 1991-м году, который сказал: «А почему бы нам не выйти из СССР? Лучше заживем, взлетим».

Ну как, взлетели? Ведь все же верили, что взлетят. Прошло двадцать два года, взлетели? Что он сейчас-то говорит? Талантливый писатель. Я сочувствую ему: у него много горького произошло в жизни за это время и так далее. Но какая-то ответственность [должна быть]... Он был советником, входил в Совет Горбачева, в отличие от меня. И вообще, мы находились в совершенно разных весовых категориях: я был начинающим режиссером, он – таким суперматерым писателем. Он понимал, что он говорит с трибуны съезда? Я вам много раз говорил, а потом там звучали с этой же трибуны стихи:
Не упрекай сибиряка,
Что держит он в кармане нож,
Ведь он на русского похож,
Как барс похож на барсука.
Теперь мы читаем «Учебник сибирского языка», изданный американскими фондами. «Учебник сибирского языка», «Учебник поморского языка»... А ведь один из принципов, как вы обратили внимание, – это язык. Язык, культура.
Значит, мы существуем в этой ситуации. И в этой ситуации существует Бирюлево. Поскольку, когда я создаю аппарат, я после этого что-то могу начать понимать. Поскольку правое и левое крыло есть, то вполне благородные болотники могут называть овощами тех – не своих лидеров, не Навального, – у них общая дисциплина, а массовку. Любую националистическую массовку любая Новодворская называла «Это – быдло». Но это шли две колонны, организуемые силой развала, потому что силе развала нужны три процесса: сталкивание малых народов, неспособность центра это решить, перенос этого всего сюда, всей этой энергии и, наконец, отпадение центра.
Наконец, Руспутин-2. «А почему бы нам?..». Понимаете? Это полная формула. И с того момента, как были сделаны еще все эти жесты: ударили по исключительности, поломали все в Сирии, сами завоевали авторитет, плюнули в них с этим Димой Яковлевым и так далее, и тому подобное (я не буду говорить, что сначала они плюнули с Магнитским) – стало ясно, что пока ты не уберешь это препятствие под названием Россия полностью с карты, ты не попрешь дальше. Не с Сирии надо начинать, а здесь.
Волгоградский теракт. Глубокое соболезнование всем жертвам и так далее. Взорвавшая этот автобус женщина является одним из матерых вербовщиков, а ее гражданский муж является подрывником, выявленным по крупнейшим преступлениям. И что вы мне хотите сказать? Что все ослепли? Сидит вербовщица, завербовавшая элитного подрывника, который осуществил несколько терактов – и эту вербовщицу никто не отслеживает? Она же его завербовала, этого Соколова. Не он ее. Либо это полный хаос, либо что-то другое.
Значит, Бирюлево – «чурки» не дают нам жить, взрывают непрерывно всё, ну, сколько можно – с одной стороны [чертит на листе бумаги], а с другой стороны – этот взрыв. И с третьей стороны – информационный взрыв вокруг темы разделения.
Здесь обозначена ось зла – они нас убивают и все прочее. Здесь – ну, жить уже невозможно, никуда не поедешь, всюду только куски мяса. А здесь – а почему бы нам, ребята, не разделиться?
Опять супервнятно высказывается Белковский – то есть, все [возвращается] назад. [Ведь] говорили уважаемой системе, которая должна бдеть, – заткните хайло вашим агентам! Так вместо того, чтобы заткнуть хайло, его вовсю открыли, и оттуда опять полилась вся эта сепаратистская мерзость. Мы же все понимаем, что человек (Белковский) несвободен.

Но эти три вещи плюс Навальный – что-то же собой должны знаменовать? А знаменуют они собой только одно: что пока не уберешь эту Россию как факт, она будет посылать свои полугнилые шатающиеся ракетные корабли в Средиземное море и пугать наших американцев. А они не будут поддерживать конгрессменов по бомбардировкам. И капитализация наша будет понижаться и понижаться до уровня, когда мы перестанем быть страной, печатающей доллары, и тогда даже страшно подумать, что будет. А поскольку это все так, то пора убирать эту чушку с дороги.
Она берет, и на свою фотографию [в паспорте] клеит вторую фотографию [показывает копию паспорта]. И никого это не колышет. Вот такая у нас страна. Я не могу такого вам предложить, но каждый из вас, пожалуйста, наклейте себе на фотографию вторую фотографию, [пусть] даже не в хиджабе, и попробуйте проехать на поезде, например, «Сапсан» из Москвы в Ленинград…
Теперь, Владимир Владимирович Путин на заседании Совета по межнациональным отношениям долго рассказывает о том, что раздоры есть, что они зарождаются, они двигаются, что этого надо избегать... При чем тут раздоры - не раздоры, когда уже несколько цивилизационных типов пересекают территорию.
Во-первых, при Советском Союзе классическая имперская формула заключалась в том, что «Товарищи освобожденные женщины Востока, с вашим мужем-эксплуататором мы покончили». Дальше с этой женщины можно было не только содрать все это облачение – ее можно было начать учить и отправить на какой-нибудь завод. Заводов – нет. Ей можно было предложить какой-то формат: она становилась депутатом, кем-нибудь еще и так далее. Этого тоже нет. Регресс продолжается. Общего проекта нет. Идентичности нет. Русскость, которая должна все это удерживать, – ответа и близко нет.
Тогда начинаются вот здесь [показывает] два коронных особо русско-радикальных движения – это Белов-Поткин и Белковский. Но это же специальная издевка! Это специально сделано так, что уже ничего скрывать не надо, надо просто показать карикатурные продувные физиономии. И все это должно орать о расчленении, расчленении, расчленении. А рефлекс-то есть? А рефлекс – страшная штука.
[Представьте себе]: вы висите на двух руках на балконных перилах вниз ногами. Вы видите, что у вас внизу двадцать пять этажей. И на пальцах, вот так, висите. И в этот момент по вам замахиваются и бьют палкой по голове. У вас возникает естественное желание отпрыгнуть, да? Рефлекс диктует вам! И если ваш разум не соберется и не скажет: пусть лучше пять раз разобьют кожу, пусть лучше еще четыре раза ударят, сломают нос, но только я не отпущу эти перила. Там внизу – двадцать пять этажей.
Так, а что делать-то? Ведь бьет палкой, да? Значит, тянуться, тянуться, подтягиваться, перекинуться через перила балкона, а потом кулаком тому, кто тебя бьет палкой, врезать. Но не в момент, когда висишь! А рефлекс диктует сразу – отпусти! Чем дальше люди деградируют, а все сделано для того, чтобы они деградировали, тем больше они управляются рефлексами, как звери.
Кроме того, бесправие, униженность и – наглость вот этих, так сказать, образований, чужих по всем принципам, не разговаривающих на твоем языке, высокомерно себя ведущих, почему-то более богатых, постоянно демонстрирующих свое нутро...
При этом совершенно ясно, что русские, во-первых, привыкли к объединительной роли, во-вторых, они максимально далеко ушли от предыдущих родовых структур. Поэтому общности склеиваются очень слабо. И регресс ударил, в основном, по ним. Они потому и могут склеивать других, что живут высоким смыслом. Значит, весь удар по ним. А маленькие тейповые структуры, живущие в горах – им-то что?
Есть знаменитая афганская шутка: Клинтон говорил сербам, что он вбомбит их в средневековье. Да пусть он сербов туда вбамбливает, а мы уже там. Нас некуда вбамбливать.
Поэтому наименее травмированными остались периферийные, заведомо родоплеменные связи, малые. Они и создают общности, а общность всегда давит плазму.
И что же, мы будем закрывать глаза и не видеть, что фактически за все это время ни одной русской партии, ни одной системы, ставящей [превыше всего] русский интерес, ни одной, так сказать, макроситуации – не сложилось? И что это связано с тем, что их там четыре каких-то лидера. Я уж не знаю, где они получают зарплату, но я знаю твердо, что они ненавидят друг друга так, как никогда ни в какой Чечне не будет. И что им на русских наплевать. Я не знаю, что Рамзан Кадыров связывает с интересами чеченского народа, а вот каждый русский лидер ничего не связывает с интересами русского народа. Ничего. Не было бы этого, не было бы ни Горбачева, ни Яковлева, ни Ельцина.
Это же тоже интересное свойство? И нужен был товарищ, которого я цитировал, для того, чтобы всё это было произнесено и стало нормой государственной жизни. И мы не можем забывать, что это всё было произнесено с тяжелым кавказским акцентом. Вопрос: почему?
Значит, на сегодняшний момент и эти события в Волгограде, и эти события [показывает на схеме], и вся наша международная жизнь – они связаны абсолютно определенным узлом. И представляют собой части одного целого. А для того, чтобы русскому народу, так сказать, жизнь медом не казалась, постоянно печатаются статьи, каждый день.
В конце концов, можно сделать две вещи: этого Сердюкова можно посадить или не посадить, правильно? Логически. Но, если ты его посадил - все вздохнули с облегчением, обрадовались, и я в первую очередь. И вопрос останется небольшой - почему так долго [не сажали]? Но, в конце концов, всё хорошо, что хорошо кончается.
Но его можно и не посадить, и забыть о нем, но каждую неделю:
«При всей видимости, не желая сам этого, зам. министра обороны генерал армии Дмитрий Булгаков назвал примерный порядок ущерба государству, нанесенный от деятельности бывшего руководства Оборонсервиса и коммунальных, только коммунальных субхолдингов. Речь идет о десятках миллиардов долларов».
Платить будем мы. Из бюджета. За РЭО. Банкротство РЭО надо оплатить. И все понимают, что вот сейчас, в условиях, когда...
Вы знаете, что по сельским местностям говорят? Что скоро станут ставить датчики на колодцы. Я слышал! Что? Вы от народа оторвались, а я приблизился... Датчики на колодцы будут ставить! Это же кто-то рассказывает! Не только на краны, но и на колодцы! Значит, в условиях, когда всё это ужимается, ужимается, ужимается, Академия наук и всё прочее, говорится: вот вам, пожалуйста, ходит на свободе субчик, он только на жилищно-коммунальных вещах хапнул миллиард долларов. И мы вам об этом пишем, но его не сажают. Но мы пишем. Его не сажают. Но вы либо замолчите, либо посадите. Но когда годами не делается ни того, ни другого... И всё это – плевками, плевками, плевками, плевками... Ну, конечно, это всё неизбежно бесит.
Да, мы вывернулись из этой сирийской ситуации уникальным образом, в последний момент – поскольку никто из нас не хотел, я надеюсь, ядерной войны, и все понимали, что если нам там капитулировать – это конец. Ну, сбросили это. Три года они будут там это химическое оружие понемножку ковырять. Потому что для того, чтобы раздавить оппозицию - ничего этого не нужно. Оппозиции достаточно системы "Град". Если хорошо отработать, никакого химического оружия не нужно - оно только вредно. Поэтому, если Асад понимает, как работать, и является подлинным сыном своего папы, то он отработает. И всё будет в порядке. "Аль-Каида" там будет перемелена. А если же нет, то мы видим, что в Сирии подготовлены крупнейшие спецдиверсионные подразделения.
Но тогда надо все-таки понять, что такое Сирия для Катара? Что там стоит на экономических весах? Если газопровод выходит туда [показывает рукой], а они не могут его сделать, пока мы там сидим, то наш газ... я не скажу, что он вообще не имеет никакой цены, но нам надо резко перерабатывать всю свою стратегию, а этого в этих условиях сделать невозможно. У нас там решаются, кроме всего прочего, экономические интересы. Нам народ кормить надо.
И все-таки худо-бедно соглашение по разделу продукции ликвидировано. И какие-то налоги эти кампании платят, большие или меньшие... Половину в тень - не половину... Откаты, отмывы... Но того, что было – нет. Какой-то бюджет удается собрать.
Теперь, если любая такая дырка, этот пробив - у нас уже ничего нет. Или у нас половина, скажем. Вы представляете себе, что значит получить половину? Уже другая реальность, а этой реальности не существует. И в этих условиях протест как бы начинен не зюгановщиной. Ну, в конце концов, там много державного, с воспоминанием о величии... Это было бы ничего, да? [Но протест] навальновщиной, альбацовщиной начинен будет. Он будет начинен ядом и усилием, начинен ядом и усилием, начинен ядом и усилием. И пасть Белковского будет по команде открыта и будет изливать все вот это. Чем это должно кончиться?
Я хотел бы к этому ко всему добавить несколько философских моментов, очень прочно связанных с этим, и социально-феноменологических. Начну с социально-феноменологических.
Я еду на «Сапсане», и разница между СВ [в скором поезде] и «Сапсаном» заключается в следующем: там заперся и ничего не видишь, а тут видно всё. И это невероятно существенный человеческий опыт. Невероятно существенный. Почему-то когда в Питер едешь, его нет. Всех же видишь! Это вагон антропологически правильных по лицам, прилично одетых людей, молодых и среднего возраста… Пожилые тоже есть, но их меньше. Очень бойко управляющих гаджетами, айпадами, переговорными устройствами, системами записи, все время работающих: «Да? Дерево? Сколько?.. Подожди минутку, записываю... Нет, это я проверил, сейчас соединюсь...» Они работают. Очень деловой стиль. Определенная одежда, определенный человеческий вид, лица. Да, разные лица, в зависимости от того, какие есть билеты, в бизнес-классе, и в обычном. Очень разные. Но когда вы едете «Ласточкой» (а «Ласточка» - это «Сапсан» для бедных), там три стула вместо двух, а там час с чем-то ехать... никакого значения не имеет. Читаешь книгу, и все. Но когда едете «Ласточкой» - это абсолютно другое человечество. Это большие тюки. «Ласточка» мечтает об эконом-классе «Сапсана», эконом-класс мечтает о бизнес-классе, о чем мечтает бизнес-класс – сие для меня недоступно, это слишком высокие тайны, они мечтают о... вертолетах или яхтах. Я говорю, что это разные люди.
И это – огромная сила, огромное количество людей, которые, в принципе, представляют собой некий активный кластер населения. Есть еще пассивный. [чертит схему] А вот этот вот класс.
Некая теория социал-дарвинизма, шире либерализма, говорит о том, что каждый из этих людей должен хотеть частного интереса и зла для других, но вместе они будут выпрыгивать [вверх], как из природной толщи выпрыгнул человек. Мол, из этого всего выпрыгнет развитие, потому что когда они будут грызть друг друга, хотеть зла, чинить зло и, так сказать, отчуждаться, то сумма этого большого количества элементов создаст некий восходящий импульс.
Я не знаю, как назвать эту теорию, Юрий Вульфович Бялый лучше меня скажет, можно ее назвать либерализмом, так сказать, гоббсианством или социал-дарвинизмом, - не имеет сейчас значения. Это очень популярная точка зрения.

И теоретически я могу себе представить, что у всего, что существует сегодня как власть, есть активная часть и пассивная. А внутри нее, как когда я говорил про «Суть времени», есть что-то такое, такой странный импульс, который состоит из людей, которые пришли понюхать и знакомы с политическими технологиями... [Чертит] Крайний кластер, условно говоря, которые пришли за движухой, желательно, советской. Крайний, так сказать, упрощенный кластер.
И вот здесь люди, которые почти в «Сапсане» и, тем не менее, с некоторой такой (как сказать, чтобы без пафоса?) серьезной шалостью, фантазией. И есть люди, которые почти на социальном дне.
Главный вопрос заключается в том, как эти люди сейчас перемешаются [показывает на схеме]. Вот эти пойдут сюда, эти – туда. Или вот здесь всё смешается. Если это основное «тело» смешается, то, может быть, субъект и будет.

И двухлетние попытки всё это разрушить и всё это атаковать – они упираются в одно совершенно непонятое обстоятельство – что всему этому массиву как раз и нужна сложность, что бы они в неё ни вкладывали. Поэтому всякая апелляция к тому, что «а фиг ли так сложно?» и так далее, приводит к тому, что массив звереет. Ему просто-то – не надо. А эти не понимают: ни «гламурные», заключившие договор с «упрощенцами», ни «упрощенцы». Как это кольцо [показывает]. И оно никак не может выйти за пределы 1% – даже меньше.
Но это всё – малюсенький выброс, который, поскольку он не плавает каждый день в воде социальности, а не плавает он, потому что понимает, что эта вода с дерьмом, а он не хочет, – он не плавает вообще. Все мышцы этой социальности атрофированы. Они не работают.
Значит, американцы сделали ситуацию, при которой либо ты плавай в дерьме, либо не плавай вообще. Не плаваешь вообще – все структуры мозга, которые строятся на этом плавании, разрушаются. Они не подкрепляются. Как у ребенка – только мелкими движениями рук закрепляются структуры мозга в определенном возрасте, так и у человека – только социальной моторикой закрепляется всё здесь [показывает – в голове]. Отказавшись плавать в сегодняшнем дерьме, люди лишаются социальной моторики. Лишившись социальной моторики, они лишаются матриц сознания, операциональных схем, возможности увидеть картину, заложить информацию в разные клетки, начать этой информацией управлять. Всё это происходит в состоянии дистрофии.
Запомните это слово – «социальная моторика». Если она отсутствует, то происходит повреждение матриц. А они не закрепляются ничем, кроме моторики. А всем говорится, что вся моторика – дерьмо. И это правда. Либо ты хлебаешь это дерьмо вместе с моторикой – и она у тебя есть. Либо ты отказываешься от этого. Но тогда ты отказываешься от матриц. Через какое-то время ты видишь, что они – другие.
И они, когда они говорят, что они «сделали» народ (а я уже раз шесть слышал, что тут главная задача – сменить ордерное население; всё остальное, территория хорошая, всё нормально, – ордерное население надо изменить), – они на этом всё строят.
И есть две крупные возможности. Первая возможность – социал-дарвинизм прав: из вот этой «моторики дерьма» что-нибудь вырастет. Либо из этой социал-дарвинистской движухи – с гаджетами и моторикой – из этой моторики нечто вырастет. И это есть внутреннее содержание ельцинско-путинской эпохи. При каких условиях растет? Какие матрицы накладываются? Какие ограничения? Какие прессинги? Это – разница между Ельциным и Путиным. А вопрос о том, что из этого всё должно вырасти, – это общее. И вы должны понять, что этого – много. Его – не 180 или 200 человек, сидящих в зале, и не 2 тысячи, и не 4 тысячи. Это миллионы. Клубящиеся. Щелкающие. Чавкающие. Двигающиеся. Растущие. И весь вопрос заключается в том, что к таким явлениям, как наше [движение], внимания-то никакого нет, потому что всё время кажется, что эти миллионы, они-то всё и решат.
Им имя – «Единая Россия», «Справедливая Россия», «Оранжевая»... Это не имеет значения. Это всё – одно человечество и одна схема клубления. И либо ты веришь, что из нее что-то вырастет, – и тогда понятно: она большая, она двигается, она зверская. Ну и что – зверская? Вон звери: грызлись-грызлись – потом человек появился! Обезьяна – и она пошла наверх! Почему? Потому – что грызлись! Известное дело – Дарвин. А теперь – здесь погрызутся. И тоже – что-нибудь вырастет! И это одна концепция.
А другая концепция, из которой я исхожу, – я не верю, что вырастет! Я в это не верю! А если я в это не верю, то весь этот «пупочек» [показывает на схеме], с его телефончиками и всем прочим, на который я любуюсь каждую неделю, – больше-то, кроме него, <никого> нет. Потому что из этого пассивного – ничего не вырастет. Оно двинется потом куда угодно. Как и после Гражданской войны.
Знаете, есть большой слон – и маленькая клеточка. Но из клеточки начинает расти мощно какая-нибудь среда, а слон остается таким, как он есть. А среда, которая вырастает из клеточки, может быть там – миллион тонн. Тогда слон маленький. Потому что клеточка-то построена по принципу «порождения новых клеток», а слон построен [по принципу] «порождения новых слонов». Но тогда вся системная архитектура, вся внутренняя дисциплина, все принципы существования подчинены этому. «Слоны» делятся на 1) большинство, которое вообще считает, что всё безнадежно (я имею в виду интеллектуальную Россию – интеллектуально-политическую), 2) среднюю часть, которая считает, что из этого «колготения» что-нибудь вырастет и 3) таких выродков, как я, которые считают, что что-то еще можно сделать, но из «колготения» не вырастет – ничего.
И это, на сегодняшний день, есть социально-политическая повестка дня. Остался год-два – максимум. Всё станет ясно. Такой вопль о расчленении не может быть случайным. Всё – опять пошла волна. И я объяснил – почему.
Теперь я хотел бы сказать о самом главном, без чего весь этот разговор всё равно не философский. Я где-нибудь... вот не будет этих «бирюлевых» и всё прочее... я однажды просто внимательно почитаю вам Маркса, потому что, я думаю, из сидящих здесь людей человек десять его читали. Я имею в виду [именно] Маркса – не учебник «Обществоведения», не «Манифест коммунистической партии» и не «Капитал», а вот такого, «живого» Маркса! Как он пишет, как он размышляет, как строит речь, какие существуют подходы, и всё прочее. Я даже приготовился к этому, но просто времени нет. Времени нет не потому, что его нет. Я мог сегодня начать читать, но вы бы сказали: «А что, Бирюлево и всё остальное – уже неважно? Нужно только Марксом заниматься?» Но я твердо знаю, что те люди, которые орут, что они марксисты, а мы – антимарксисты, - они ничего не читали, буквально. Они не знают, ни как строится фраза, ни как идет мысль, ни какие идут описания. Этого нет. Мои ближайшие друзья, читавшие и Хайдеггера, и Сартра и так далее, – они это всё не читали. Сначала – брезговали, потом – недосуг. А там интересно посмотреть, как он думает и пишет. Это очень интересно, внутренне.
Так вот. Есть два Маркса, которых, вообще-то говоря, соединить невозможно. Один из них – образно, не говорю о цитатах – «человек – это животное социальное». А второй из них – «из царства необходимости – в царство свободы». И нет тут философского объединения. Понимаете? Его вообще нет! Потому что вопрос встает о том – в чем сущность человеческая? И как сидящим в этом зале соединиться со своей сущностью для того, чтобы было не совсем тоскливо жить? Или совсем уныло и безразлично? И вообще непонятно, зачем быть влекомыми к смерти?
Для этого надо как-то соединиться с сущностью своей, а в чем она?
Как назвал Маркс Великую Французскую революцию? Он назвал ее политической эмансипацией. Как назвал Маркс то, что предстоит сделать коммунистам? Он не назвал это социальной эмансипацией, он назвал это человеческой эмансипацией. Правильно? А что это такое? О чем идет речь? Речь идет о том, что человеческая сущность – это не обусловленность. Человек – не полностью обусловленная система. Он – единственная не полностью обусловленная система из всех, которые мы знаем, все остальные обусловлены полностью. Зверь обусловлен природой, человек очень сильно обусловлен природой, сейчас зуб заболит у кого-нибудь из здесь сидящих, или еще какой-там сосудик лопнет, упаси Бог, и вся обусловленность будет. Но человек же полностью не обусловлен природой. И все понимают, что он полностью ею не обусловлен. Он не зверь. У него есть культура…
И дальше начинается этот марксовский фокус, что человек – животное социальное, то есть человек обусловлен социумом так, как зверь природой. А человек обусловлен социумом страшно сильно, я только что говорил, этой социальной кинетикой, он страшно всем этим обусловлен, но он не до конца этим обусловлен. В нем остается что-то, что не есть социум. Я проводил региональные школы, и говорю: «Ты откуда вообще знаешь, что Советский Союз - это хорошо? Это не от семьи, не от окружающих, откуда? Эта фантазия откуда?» Если это обусловлено социумом или природой, значит, нет.
И возникает третий мир, то, о чем сказал Фрейд: человек полностью обусловлен своим внутренним миром, своей психикой, не социумом, а психикой. Эго, влечение и все прочие вещи. Выясняется, что тоже не полностью обусловлен. Да, обусловлен, всё это есть, есть и сферы инстинктов, вытесненных инстинктов и всего прочего, но есть и что-то, что находится над этим – сверх-эго и т.д.
Короче, человек не до конца обусловлен, и вот его крохотная необусловленность и природная, и социальная (что он не раб этих систем), и психологическая: он – не раб собственной психики, он - не раб собственного социума и воспитания, он - не раб природы своей биологической, своей печени, сердца или зубов и всего прочего. Он – не раб, единственный. Вот это и есть его сущность. А реализуется эта сущность через преобразование.
Люди не обусловлены средой, они эту среду могут менять Они могут ее изменить, касается ли это их внутреннего мира, в его роковой заданности, социальных систем, классового устройства общества в его заданности или природной системы. Они это всё меняют. Но для того, чтобы они могли это менять, нужен субъект. Т.е. когерентная структура, способная поставить перед собой цели и начинать эти изменения.
Есть роман Хемингуэя «Иметь и не иметь», в котором описан Гарри Морган, такой контрабандист, живущий на Кубе и его сожительница, их отношения... Короче, наконец, он должен что-то переправить, оказывается, что эти кубинцы – бандиты, которые его убьют. Он начинает убивать их, они стреляют ему в живот, он, тем не менее, их перебил. «Иметь и не иметь» называется роман Хемингуэя.
Короче, он лежит, умирающий, такой супериндивидуалист, и к нему подходят полисмены, которые страшно счастливы тем, что он уложил этих страшных бандитов.
А он еще жив, дышит. Полисмен говорит: «Вам что-нибудь нужно, Гарри? Что вам нужно, скажите? Вода, какая-нибудь поддержка?.. У вас есть просьбы по отношению к... Премию?.. Кому-то надо передать премию за ликвидацию группы?» «Он вас не слышит», - говорит ему другой полисмен. Тогда Хемингуэй пишет: «И вдруг, глядя на первого полисмена, Гарри Морган заговорил. И он сказал: "Человек..."». Полисмен схватился, подбежал к нему и говорит: «Четыре человека, Гарри, их было четыре... Что они? Куда? Что?» Гарри Морган смотрит мимо него и говорит снова: «Человек». Они замолкают. Минута – пауза. Две. Непонятно – жив ли он еще. И Гарри Морган добавляет: «Человек один не может. Нельзя сейчас, чтобы человек был один. Всё равно человек один не может ни черта». Дальше Хемингуэй пишет: «Он остановился. Понадобилось несколько минут, для того чтобы это высказать. И вся его жизнь – для того чтобы это понять. "Жалко парня", – сказал один полисмен другому. – Как вы думаете, он выживет?" "Нет", – сказал другой полисмен. – Хотя, кто знает?"».
Значит, смысл заключается в том, что для того, чтобы человеческая сущность существовала и чтобы человек не был животным социальным, то есть системой, полностью обусловленной этой социальной средой так же, как зверь обусловлен средой природной, – для того, чтобы это не было так, нужны когерентные сообщества («он один не может»), которые начнут это менять. Поэтому высшая задача фашизма, то есть расчеловечивание, заключается в том, чтобы уничтожить сами предпосылки возможности таких сообществ. Всё. Это называется либеральная атомизация или как угодно еще.
Как только вы не можете собрать когерентный субъект с достаточной мощностью, для того чтобы привести в действие систему изменений, – вы уже не человек. Вы можете думать, писать, рассуждать, проводить сложнейшие выкладки, даже, возможно, свинтить какими-нибудь гайками какую-нибудь техническую систему, но вы уже не человек. Всё кончено.
Поэтому вся система сейчас здесь направлена на то, чтобы никогда уже в России не сформировалось никаких когерентных сообществ, которые в состоянии в этой среде что-нибудь менять. Это и есть враг человечества. Потому что, делая это, он говорит, что Человека здесь не будет.
Но это же и мировой процесс. Эти когерентные сообщества остались, не знаю, в исламе, где-нибудь еще, но где-то за чертой того, что исторически должно было действовать.
И дальше возникает вопрос об американской или любой другой исключительности. Исключительность-то в чем? Она существует в пространстве истории. Вы можете быть или не быть. Она определяется подвигом. Исключительность советского народа определилась подвигом в Великой Отечественной войне. Он не подчеркивал ее. И никогда ничто исключительное не будет говорить о себе: «Я – исключительное». Он просто – сделал. Геракл исключителен, ибо у него есть 12 подвигов. Не 12 томов автобиографии, в которых Геракл объясняет, насколько он исключителен. А 12 подвигов! Исключительность – в деяниях!
Что сделал американский народ, чтобы говорить о своей исключительности? Что сделал советский народ – мы все видим. Знаем. И будем знать. Поэтому – этого не должно быть. И ничего за это он не попросил. Было сказано: «Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается». Не было ни этой предельной мести, к которой призывал Черчилль: расчленение на много государств. Ничего. Никто не выпячивался. И пелось в песне: «Хмелел солдат, слеза катилась,// Слеза несбывшихся надежд, // И на груди его светилась // Медаль за город Будапешт»[1]. Кому нужен Будапешт? Что за Будапешт? Вот так, взяли и спасли!
И получили зверскую неблагодарность, которая и говорит о том, что исключительность есть, только ее никто не будет подчеркивать. Во-вторых, эта исключительность заключается всегда в служении. Герой совершает подвиги. Он не требует за них дивиденды и особого отношения. Поэтому national interest, любые национальные интересы, и вся эта исключительность всегда находятся в сложных соотношениях.
И, наконец, третье – всегда в основе лежит принцип. Принцип выше всего. Если я хочу закона... Между прочим, закон – это не всесильная система. Как сказано у Данте: «Их память на земле невоскресима; От них и суд, и милость отошли» [2]. Есть суд, и есть милость. Это ипостаси Господа. «Их память на земле невоскресима; От них и суд, и милость отошли». Значит, есть милость. И русские всегда больше ориентировались на милость.
Но если мы хотим ориентироваться на суд, то тогда для всех – один [закон]. Вот этот – твой ближайший родственник?.. Неважно, Сердюков или кто угодно... Есть буква закона! Если ты его не наказал – принципа нет. Всё. «Стоите выше вы народа, Но вечный выше вас Закон» [3]. Принцип исключительности не может быть принципом, который обеспечивает исключительность. Не может быть несения демократии с «Града на холме», потому что [одной] демократии недостаточно: у нее нет содержания. Демократия в Египте – означает власть "Аль-Каиды". Модерн выше демократии. Модерна тоже нет. Но, предположим, что они считают, что это демократия. Тогда возникает вопрос: где демократии больше – в Саудовской Аравии или в Иране? Поскольку, по определению, ее больше в Иране, значит, Иран ближе к «Граду на холме», чем Саудовская Аравия. А по делу – всё наоборот. Потому что, на самом деле, – national interest. А как только становится ясно, что принцип не соблюдается, его нет. Всё. Он рухнул.
Но самое главное - для того, чтобы этот принцип был, нужна История. А для того, чтобы была История, нужно, чтобы эти когерентные субъекты могли что-то менять: могли выдвигаться исторические проекты. Сказать: «Конец Истории» – и одновременно с этим сказать, что у тебя есть исключительность, – это философский бред. Ты можешь занимать то или иное положение в пространстве. Если ты свернул пространство – какое положение?
Значит, сейчас самый главный вопрос о том, «сделали» или не «сделали», заключается в том, что вот здесь [показывает на схеме] для того, чтобы они «колготились», уничтожена главная предпосылка – их способность к когерентности. Они ничего не могут. Точнее говоря, они могут всё, кроме вот этого [сплочения – показывает крепко сложенные «в замок» руки]. И мы все это прекрасно знаем.
Уж как я знаю – дальше некуда. Эти тринадцать [олигархов] начали рвать друг друга на части через месяц после того, как собрались. Всё кончилось. Это невозможно. К ликованию Ельцина и Чубайса. Всё. Никакой когерентности, никакого сплочения невозможно в отличие, кстати, от масонских лож, где это обеспечено – расстрелами, казнями, пытками, инициациями... неизвестно еще чем, но обеспечено... Спаяли. И в Орденах спаяли. И в монастырях спаяли, три раза кидая им эти ножницы – постриг. И в ранних магических обрядах. Почитайте такую книгу Проппа «Исторические корни русской народной сказки». Тоненькая книжка, очень ясная. Там было описано, что все эти русские сказки идут от первых магических обрядов посвящения в охотники. Вот это: темный лес, увод, «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях» и так далее. Издавна определенным образом формировалась эта способность вот это [сплочение – показывает руки «в замок»] создать.
И если в ситуации России сегодняшнего времени у вот этих вот структур нет способности это вот [показывает – сплочение] создать со всеми вытекающими отсюда параметрами, то есть, изменения среды, самих себя, своего человеческого окружения и природы, если этого не существует, – то человечество кончено.
Как именно – неважно. Его [человечество] Создатель (для кого-то) или Исторический дух будет потом ликвидировать в ядерной войне или нет – уже неважно. По факту его нет. Потому что оно отказалось от своей сущности. И всё, что делалось последние десятилетия, уж точно после Второй мировой войны (а в общем-то и после Первой) было направлено на то, чтобы эту сущность извлечь и уничтожить.
От этого человечество сходит с ума, от этого все эти вирусы потребления, от этого всё остальное. Потому что – отчуждено, вынуто, выскоблено. В школах, в жизни, в рынке, в либерализме – во всем. Невозможно вот это [показывает руки «в замок» - сплочение] создать. А когда его невозможно создать, значит, человек понимает, что он "один не может ни черта"; значит, преобразования всей этой системы не будет; значит, он не человек – он социальное животное – он не прыгает из «царства необходимости – в царство свободы». Он сидит в этой необходимости, поменяв одну на другую. А она оказалась еще жестче. Природа мягче, чем социум. И всё.
Значит, сейчас единственный вопрос, который встает перед человечеством по-настоящему, – это вопрос об этой новой исторической когерентности, о продлении истории. Там посмотрим, кто исключителен. По факту подвига в надвигающейся беде. Но перед тем как это будет, нужно здесь себе самим в каждую минуту ставить простой вопрос: «Как преодолевается отчуждение моей собственной человеческой сущности? Во мне. Сегодня». Преодолевается через то, что в фундаментальном смысле я один. Я могу быть с другими, я могу попить с ними пиво или обсудить «Суть времени». Я могу даже сходить вместе на митинг, но – фундаментально – я один. Я не могу восстановить внутренние предпосылки этой когерентности. А когда я их не восстанавливаю, то ничего, кроме тоски, жизнь не вызывает, потому что идет отчуждение от сущности и дальше всё, что с этим связано.
И вот это – другой Маркс, который говорил: «из царства необходимости (т.е. обусловленности) – в царство свободы (т.е. необусловленности)». В царство, где будут сняты все препоны на пути создания этих когерентных субъектов и реализации их главной миссии – изменения всего и вся.
Это два Маркса. И я могу рассказать, где один отличается от другого. И уверяю вас, что тем, кто сегодня проповедует Маркса, очень нужен Маркс «социального животного», потому что там-то всё и кончается. И этот конец может тоже быть назван коммунизмом. И если это социальный рок, введенный в определенную матрицу, – всё. Поэтому никогда не будет обсуждаться в этой среде проблема отчуждения. И всегда будет обсуждаться проблема эксплуатации. А их отличие всегда будет держаться в секрете.
Итак, мы сейчас существуем в ситуации, когда одновременно со слежением за событиями нам нужен философский аппарат, профессиональный аппарат, исторический аппарат и аналитический аппарат. Чего бы это ни касалось – Бирюлево, чтобы нам не пели песни о том, что не бывает двух колонн: бирюлевской и болотной – отдельно. Касается ли это исторического аппарата – потому что мы должны понимать, как это развивалось в истории, когда и куда. Касается ли это профессионального аппарата – потому что мы должны понимать, что такое эти общности и как здесь их пытаются развалить. Или касается это философского аппарата – они все существуют вместе. Отделенные от объективной реальности, от простейших событий нашей жизни и нашей собственной практики их ценность равна ломаному грошу.
Это всё можно обсуждать абстрактно. Задача заключается в том, чтобы обсуждать это на конкретнейшем материале нашей сегодняшней текущей жизни. И это и есть аналитический курс «Содержательное единство». В очередной раз я это сделал, и буду стараться делать это каждые две недели. Спасибо.