виртуальный клуб Суть времени

Владимир Сергеевич Соловьев. Искание социальной правды.
Сегодняшняя лекция будет посвящена Владимиру Сергеевичу Соловьеву - в общем-то, самому крупному русскому философу. К сожалению, сейчас его мало знают. А если и знают православные люди, то числят его за папёжника, то есть католика, за еретика, даже за масона. И говорят о нем много всяких глупостей.
Я не буду умалчивать о его неудачных идеях, а, наоборот, буду на них обращать внимание. Но дело в том, что каждый человек - это трагедия. А человек выдающийся, талантливый - это трагедия в квадрате. И, может быть, главное величие Соловьева в том, что в конце жизни он сумел отречься от своих неудачных идей и многих кумиров, которым он поклонялся всю жизнь. Это удивительно, – просто для Соловьева истина всегда была выше собственных амбиций.
Владимир Сергеевич родился в замечательной семье - семье нашего знаменитого историка Сергея Михайловича Соловьева. Вы, наверное, знаете, что у нас в России три великих историка: Карамзин, Соловьев и Ключевский. Так вот, это тот самый Сергей Михайлович Соловьев, который написал двадцать восемь томов "Истории России", и этим вошел в историю.
У него была большая семья: до зрелого возраста дожило восемь человек детей. Из них трое братьев и пять сестер. Семья по-своему замечательная, очень интеллигентная. И в то же время верующая. Владимир Соловьев был четвертым ребенком. У него был старший брат, Всеволод Соловьев, кстати, достаточно известный писатель-романист. Сейчас, после перестройки, некоторые его романы переизданы. Соловьев с ним мало дружил, и между ними все время была какая-то конкуренция. Знаете, такое бывает между братьями.
Зато с младшим братом Михаилом он всегда дружил – сохранилась огромная переписка. И ему он поверял свои самые такие интимные что ли мысли. Соловьев был шутник, он писал брату в письме: "Все скоты, но не ты". И было пять сестер, которые, надо сказать, очень ревностно следили за нравственностью их обожаемого брата. А, конечно, Владимир в семье быстро стал кумиром. Необычайно способный, он уже в гимназии перечитал и усвоил всех европейских философов.
Но где-то лет в 14-15 Соловьев потерял веру детскую. Хотя до этого он был очень верующим. Пытался даже делать какие-то такие смешные аскетические подвиги. Спать, например, без одеяла "во славу Божию". А после вдруг стал ярым материалистом, выбросил все иконы, которые у него были, в окошко. И поступил в университет специально на физико-математический факультет, хотя явно был типичным гуманитарием. Потому что он тогда считал, что гуманитарные науки – это всё ерунда. А вот физика, математика, биология - это то, что должен знать настоящий человек. В общем, поступил типичным нигилистом – прямо-таки базаровым. Но как-то это всё благополучно разрешилось. Во-первых, он вновь обрел веру и уже сознательную, а во-вторых, он оказался совершенно неспособен к этому факультету: завалил там физику, биологию, и перевелся на гуманитарный факультет, философский. И там он оказался просто король. После блестящего окончания университета быстро подготовил магистерскую диссертацию. Но защищал её не в Москве, а в Петербурге. Дело в том, что Сергей Михайлович Соловьев был в то время ректором университета. И он тщательно следил за тем, чтобы по возможности не вмешиваться в судьбу своего сына, и, Боже упаси, ему как-нибудь помочь. Он принципиально не подписывал ни одного документа, который бы его сына как-то продвигал: вот такой принципиальный человек. Вот сейчас бы так. Но Соловьев в этом и не нуждался – он был настолько одарен, что по гуманитарным наукам у него сплошь были высшие оценки. Но отец сказал: «Нет, защищайся в Санкт-Петербургском университете». И ему пришлось ехать туда, там организовывать защиту. Защищал он целую книгу, которая называется «Кризис западной философии (против позитивистов)». Защита была не то, что сейчас: она шла шесть часов подряд. Выступали оппоненты, тщательно разбирали его работу, ругали его, задавали вопросы. Сначала Соловьев стеснялся и отвечал достаточно кратко, но после он разошелся и начал настолько блестяще отвечать на каждое возражение, на каждый вопрос, что публика ему стала аплодировать. После защиты один известный историк, Бестужев-Рюмин, в письме написал, что «Россию можно поздравить ещё с одним гениальным человеком».
То же самое было на докторской диссертации. Но перед этим его сманили из Москвы в Петербург – он там стал преподавать. Подготовил докторскую, сначала одну – «Философские начала цельного знания». Но его руководитель, известный философ Юркевич, сказал: «Володь, знаешь, эта книжка – она ничего, но ты можешь лучше написать». И тот не стал спорить – написал ещё одну докторскую - «Критика отвлеченных начал». Тоже блестящая защита, семь оппонентов, надо сказать, было – вот как в то время были поставлены у нас защиты. После защиты защищает докторской Соловьев преподает. Но перед этим обнаруживается ещё один удивительный талант Соловьева – талант мистический. Ещё в Москве, кажется, он выпросил командировку в Лондон – изучать оккультные науки, каббалу и, якобы, по ним написать докторскую. Его отпустили. Он едет в Лондон и там в знаменитой Британской Библиотеке ему является София. Это такая удивительная, замечательная женщина-явление. Она ему говорит, что ему надо ехать в Каир, в египетскую пустыню – там встретишься со мной ещё раз. Это явление в Британской Билиотеке – это было уже вторым явлением. Впервые же Соловьев увидел Софию в девять лет – он об этом рассказывает в своей поэме «Три свидания», которую он написал за полтора года до смерти. Поэма эта во многом даже юмористическая - он с большой иронией описывает, как он поехал в Египет, его приключение в пустыне. И описывает эти три явления Софии. Надо сказать, что София занимала в жизни Соловьева очень большое место. После, по приезде в Россию он пишет трактат о Софии, который при его жизни так и не был опубликован. А также ряд стихотворений, посвященных Софии.
Соловьев активно включается не только в чисто философскую науку, но и в общественную жизнь России. В молодости его убеждения были, в общем-то, близкими к славянофильским. Характерна его статья «Три силы» - очень сильная. Три силы – это Запад, Восток и Россия. И Россию он рассматривает как такую гармоничную третью силу, которой должно принадлежать будущее. Но постепенно его мнение изменяется – появляются критические ноты и по отношению к России, и по отношению к Византии, и по отношению к русской Церкви. И, наконец, Соловьев в 80-х годах (а родился он в 1853 году, умер в 1900 году – 47 лет, для философа – это в общем ничто, очень мало, но за этот срок он успел проделать очень много работы) упорно работает над таким грандиозным проектом, философско-социальным, который называется «всемирная теократия».
Это было что-то! Ну, представьте себе, Соловьев говорит, что для того, чтобы добро и христианство победило на земле, надо, чтобы жизнь человечества была должным образом организована. Человечество должно стать единым и правильно организованным. Каким образом? Во-первых, налицо разделение Церквей, которое очень сильно мешает борьбе со злом. Зло едино, а Церкви все разобщены, и воюют против друг друга. Нет, этого быть не должно. Должна быть единая Церковь под началом… Ну, сами подумайте, какое может быть начало у единой Церкви? Православные Церкви – они все разобщены, у них там много патриархов, а вот Церковь католическая - она одна. И у нее есть единый глава – папа. Поэтому объединение церквей должно быть под началом папы. А вот в государственном смысле всё человечество должно объединиться в единую империю, где главой должен стать русский царь. Соловьев под это построение подводит мощнейшую теоретическую базу. Мол, у Христа было три служения – священническое, царское и пророческое. В общем-то все три служения должны быть и в этом едином человечестве. Значит, священническое - под началом папы, царское - под началом русского царя (он хоть и ругал и достаточно критично относился к русскому самодержавию, но тем не менее утверждал принцип самодержавия). А вот в качестве пророков, под которыми он понимал всяких там свободных философов… в качестве такого главного пророка он на самом деле где-то подразумевал самого себя: мол, раз он выдвинул такой грандиозный проект – вот ему и быть. Вот представьте себе – в России двинуть вот такую теорию! А он очень серьезно в нее упирался, написал несколько книг на эту тему. Первую ещё опубликовали в России – «Великий спор и христианская политика». А остальные уже цензура закрестила, и ряд книг по поводу всемирной теократии он публикует за границей. Это «История и будущность теократии», «Русская идея» – такая статься на французском языке, которая была издана в Париже – это, так сказать, дайджест предыдущей книги, «Владимир Святой и христианское государство», «Россия и Вселенская Церковь». Это всё российская цензура запретила. Он ездит в Париж, в Краков. Там он общается с католиками. Католики уже договариваются о встреч с самим папой римским – с небезызвестным нам Львом Тринадцатым – Помните, который написал «Рерум Новарум». Но что-то произошло. Понимаете, в последний момент встреча не состоялась – вдруг Соловьев дал задний ход и уехал из Европы. Причем, в Европе он демонстративно причастился у православного священника, где-то в Загребе. Что произошло – не совсем понятно. Но он писал: «Я приехал из Европы… и я никогда не был таким православным как сейчас».
Дело в общем-то в том, что если русская публика буквально в штыки восприняла эту теорию всемирной теократии – и вполне естественно. Но для него неприятным сюрпризом было, что очень многие католики – они тоже это восприняли в штыки. Им тоже никакого экуменизма, никакого объединения Церквей даже под началом папы римского не нужно было. У них жёстко – либо ты входишь в католическую Церковь и, соответственно, отрекаешься от православия, от протестантизма, либо ты еретик, в лучшем случае схизматик. И вот это, видимо, Соловьеву не понравилось. Он приехал в Россию и почувствовал, что несмотря на всю «замечательность», его теория не выгорает – ее не принимают ни в России, ни на Западе.
Он был человек, в общем-то, не унывающий. Другой бы запил. Но он, всё-таки, верил в промысел Божий, в то, что, если вот так получается, ну, значит, это неспроста. И у него есть ещё масса фронтов, на которых он сможет побороться за настоящее христианство. В России он начинает борьбу со славянофильством и с книгой Данилевского «Россия и Европа». Но об этом я уже говорил в лекции о Данилевском, и поэтому я повторяться не буду. Полемика между Соловьёвым и апологетами Данилевского продолжалась лет десять, тоже масса статей была написана. Ну, и в итоге, собственно, и здесь критика Соловьёва, оказалась не достаточно убедительной. Данилевского он не победил. А уж что касается всемирной теократии, тут Победоносцев сказал, что любая деятельность Соловьёва в России вредна. В общем, тоже объявили, как и Чаадаева, сумасшедшим. У него в России начались тяжёлые времена.
Конечно, проект всемирной теократии, надо сказать, никуда не годится. Бердяев назвал этот проект нелепым. Ну, и в самом-то деле, он утопический, нереализуемый. Но давайте всё-таки посмотрим, в чём дело. Почему такой проект Соловьёв двигал, почему он в него упирался? Дело вот в чём.
Основной идеей всей деятельности Соловьева – и философской, и литературной, общественно-политической, социальной, публицистической – была уверенность в том, что Церковь призвана не столько к тому, чтобы спасти каждого человека, но она призвана к тому, чтобы преобразить мир, преобразить общество. И вот эту мысль о преображающей силе Церкви в социальном смысле Соловьёв пронёс через всю свою жизнь, через всю деятельность. И это всё объясняет. Соловьёв тщательно разрабатывает эту идею социального призвания христианства, массу аргументов приводит. Собственно, главный аргумент – это аргумент всеединства. Всеединство –основная философская идея Соловьёва. Он считал, и, надо сказать, не без оснований, что в мире всё управляется из единого центра, которым и является Бог, Всевышний. Бог управляет всем. И, несмотря на то, что своему творению дал свободную волю поступать, как каждая тварь, в общем-то, захочет, тем не менее, Он незримо ведёт весь мир к такому, что ли, светлому единству. И постепенно человечество проходит стадии восхождения, восхождения и нравственного, и социального, восхождения к Богу. И, несмотря на все зигзаги истории, это всё постепенно осуществляется, движется вот к этому светлому всеединству, которое в пределе и будет Царством Божиим, Царством Небесным. Вот это движение и составляет смысл истории. И, собственно, вот этот проект всемирной теократии и был некой конкретной реализацией этой идеи. Соловьёв подсказывал миру, как конкретно это движение к светлому всеединству должно совершиться – через единую Церковь, через единое государство. Так что, казалось бы, Соловьёв исходит из таких, что ли, глубинных христианских соображений.
Но, понимаете в чём дело… Та же самая идея у него проводится и в полемике с Данилевским: Данилевский, де, разрезал человечество на отдельные культурно-исторические типы — так мы никогда до светлого всеединства не доберёмся. Боже упаси, не надо нам этих отдельных типов. Человечество должно быть единым, максимально объединяться в единое целое. Только так оно может бороться со злом, с разъединением. Разъединение и зло – это для Соловьёва, в общем-то, одно и то же. Так что у Соловьёва есть своя правда здесь, но в то же время проект этот нелепый. Он как бы слишком оптимистичный. Почему-то он думал, что и католики, и православные, прочитав его книги, восхитятся, скажут: как здорово! Давайте мы все объединимся и будем жить радостно. Но жизнь его стукнула по голове: и наши православные это дело не приняли, и католики.
Кстати, у Соловьёва ещё есть несколько аргументов в пользу социального понимания роли Церкви. Что главное в христианстве? Главное в христианстве — любовь. Это он глубоко смотрел. Но любовь должна быть деятельной, а не просто симпатией. А деятельность вне социума, вне общества – она невозможна. Собственно, Господь и создал общество для того, чтобы люди в деятельной любви помогали друг другу. А Церковь создана Господом для того, чтобы весь этот процесс возглавлять, организовывать. Он считал, что общество – это не такая просто арифметическая сумма индивидуумов. Он говорил, что, к счастью, человечество не сводится к психической пыли, а составляет реальное единое целое, общество, которое существует как бы само по себе.
Ещё у него любопытная мысль. Господь сотворил историю. Неспроста сотворил. Зачем Он сотворил вот эти бесконечные столкновения и взаимодействия народов? А для того, чтобы в этом процессе совершенствовалось само общество. Отдельный же человек может совершенствоваться и вне истории. Помните, Градовский говорил, что совершенствоваться можно и на необитаемом острове. Здесь Градовский, на самом деле, где-то повторяет мысль Соловьёва.
И, наконец, аргумент о богочеловечестве. Богочеловечество – это вторая значительная философская идея Соловьёва. Суть её в том, что Господь выделил человека из всего творения. Выделил настолько, что человек призван к обожению, к реальному восприятию Божией благодати, к соединению с Богом. Это, в общем-то, ортодоксальная святоотеческая мысль, которую Соловьёв философски развивал. И, вот это человечество после крестной смерти и победы Христа над смертью теперь обладает всеми возможностями для обожения. И, собственно, это обожение должно происходить не только в индивидуальном плане, но и в плане общественном. Общество должно совершенствоваться, общество должно преображаться. В общем-то, здорово! Когда же он погружался в историю русской Церкви или в историю византийской Церкви, он видел совершенно другое. Там упор на чисто личное спасение. Как бы общество находится вне церковного попечения. Обществом управляет государство, царь, православный царь. Но, это всё-таки, не то. Работы, именно церковной работы над преображением общества нет. И после он пишет работу по названием «Византизм и славянство». Там он особенно чётко формулирует мысль, что Византия пала именно поэтому. Вот он пишет: «В Византии не ставилось никакой высшей задачи для жизни общества. И для государственной деятельности несовершенство есть общий удел. Византия погибла, конечно, не потому, что была несовершенна, а потому, что не хотела совершенствоваться». И ещё: «Оказавшись безнадёжно неспособной к своему высокому назначению быть христианским царством, Византия теряла внутреннюю причину своего существования». Ну, мол, поэтому Господь и прекратил её существование. Эту мысль мы с вами обсуждали. В общем-то, помните, то же самое говорил и Хомяков. Соловьёв это повторяет, но, кстати говоря, на Хомякова не ссылается. Вот здесь очень любопытная такая особенность Соловьёва: он очень не любит ссылаться на предшественников своей философии. Вы видите, на самом деле он многое взял от Чаадаева. Вот эта по сути дела всемирная теократия – это развитие чаадаевских идей. Однако, о Чаадаеве молчок. Только однажды скромно упоминается «статья Чаадаева».
Казалось бы Хомяков и Соловьев о Византии говорят одно и то же. И о Церкви у них очень схожие мысли. Однако, насчёт Хомякова Соловьёв иронизирует всё время и не считает его за какую-то крупную величину. Ну, дело здесь ещё в том, что Хомяков однажды написал статью против Сергея Михайловича Соловьёва. Тогда ещё Сергей Михайлович был таким молодым историком. И Хомяков его раскритиковал, в общем-то, по делу. Потому что Соловьёв всегда был историком либерального направления. А Соловьёв очень любил свою семью и для него любые нападки на своего отца были совершенно неприемлемы. Однажды кто-то в собрании как-то сказал, что вот у Сергея Михайловича большая семья, как-то иронически. Соловьёв это всё слышал и кинулся: «Я ему сейчас объясню!» Поймали за фалду, усадили. Через несколько минут вскакивает: «Нет, сейчас я ему морду набью!» Он, конечно, был фанатом своей семьи. И правильно. У Шеллинга Соловьёв много взял, у Шопенгауэра, в том числе, терминологию. Но, однако, он, фактически, на них не ссылается. Вот такая любопытная особенность.
Немножко о личности Соловьёва. Соловьёв - очень талантливый писатель, человек с необычайно сильной логикой, человек, который умеет ясно выразить свою мысль, причём литературно умеет выразить. Вот просто возьмите, почитайте любую статью Соловьёва. Вы поразитесь силе ума этого человека. Это видели все вокруг. Да, в общем-то, видел и он сам. И чтобы не впасть в самомнение (действительно, талант он был первостатейный) он придумал такой способ самосмирения: он всё время иронизировал над собой. Бесконечные шутки. И вообще, Соловьёв - это человек юмора.
Вы знаете, что Соловьёв, кроме того, что был великим философом и богословом, он был ещё известным поэтом. Очень известным - предтечей серебряного века. И, собственно, наши знаменитые поэты: Блок, Брюсов считали его своим учителем. И действительно, Соловьёв постоянно писал стихи, много очень хороших, замечательных стихотворений. Но, оказывается, 90% его стихотворений - это стихи шуточные. Это бесконечные какие-то он писал пьесы шуточные, которые ставились. Писал всякие стихи, которые он не публиковал, а они в его письмах существуют. Например, его эпитафия самому себе:
Владимир Соловьев
Лежит на месте этом.
Сперва был философ.
А ныне стал шкелетом.
Иным любезен быв,
Он многим был и враг;
Но, без ума любив,
Сам ввергнулся в овраг
Он душу потерял,
Не говоря о теле:
Ее диавол взял,
Его ж собаки съели.
Прохожий! Научись из этого примера,
Сколь пагубна любовь и сколь полезна вера.
И масса всяких шуток относительно себя, автопародии и прочее. Вот в письмах их очень много. По сути дела каждое письмо Соловьёва читать интересно – там обязательно какая-нибудь шутка: иногда острая, но в основном мягкая, доброжелательная. Буквально, ни одно письмо без этого не обходится. Ну, вот такие высказывания: «Все мы под цензурою ходим». «Становлюсь чем-то вроде литературного подёнщика». «Я мало-помалу превращаюсь в машину Ремингтона». Знаете, это печатная машинка. «Я неизменно страдаю невралгиями, бессонницею и безденежьем». «Я так ужасно простудился, что представляю в одном лице и Осипа, и Архипа». «О себе скажу только, что нахожусь в весьма выгодном положении, а именно, теперь мне во всех отношениях так скверно, что хуже быть не может. Следовательно, будет лучше». «Нахожусь в крайне жалком положении. Изнемогаю от обилия истекающей крови и скудости притекающих денег». То есть видно, что в жизни у Соловьёва две беды: это болезни - он постоянно болел, и безденежье.
Что касается безденежья, дело в том, что Соловьёв был удивительный бессеребренник. Таких просто не бывает, невозможно в это поверить. Он был одним из знаменитых в России авторов, всё время писал статьи, и получал за них очень приличные гонорары, потому что его статьи и журналы хватали, дрались за них. Но оказывалось, что буквально на второй день после получения гонорара у Соловьёва абсолютно нет денег, он всё раздавал. К нему, частенько, приходили нищие, он им тут же выкладывал из кошелька. И более того, завидев нищего где-то на другой стороне улицы, он сам бежал к нему и выворачивал карманы. Каждому извозчику он вместо двухгривенного платил три рубля. Поэтому, где бы ни жил Соловьёв, около его квартиры всегда скапливалась груда повозок, и извозчики ругались между собой, кто вперёд. И Соловьёв к ним выходил и просил, чтобы они установили между собой очередь. В общем, всё - денег нету. Он писал в «Трёх свиданиях» шутливо: «В моём кармане хоть кататься шару», или о деньгах он выражался фразой Жуковского «не говори с тоской их нет, но с благодарностию были». Это было постоянно. Но, поскольку он был совершенно незлобивый человек, ему тут же давали взаймы деньги. В общем, в этом смысле он действительно исполнял буквально заповедь Христа: отдай всё нищим, и следуй за Мной.
Это был человек удивительно миролюбивый. Его ругали постоянно, причём последними словами. Например, Василий Васильевич Розанов всю жизнь с ужасной неприязнью относился к Соловьёву. А Соловьёв – нет. Он пишет тому письмо:
"Дорогой Василий Васильевич! В силу евангельской заповеди (Матф.5,44) («любите врагов ваших» – Н.С.) чувствую потребность поблагодарить Вас за Ваше участие в наглом и довольно коварном нападении на мою книгу в сегодняшнем «Новом времени» (приложение). Так как это маленькое, но довольно острое происшествие не вызвало во мне враждебных чувств к Вам, то я заключаю, что они вырваны с корнем и что мое дружеское расположение к Вам не нуждается в дальнейших испытаниях. Спешу написать Вам об этом, чтобы избавить Вас от каких-нибудь душевных затруднений при возможных случайных встречах. Считайте, что ничего не произошло и что мы можем относиться друг к другу точно так же, как в наше последнее прощанье на Литейной… Будьте здоровы. Искренно Вас любящий Влад. Соловьев" .
Хотя в полемике, в принципиальных вопросах, Соловьёв был очень твёрд, и всю свою мощнейшую логику, иронию и весь свой интеллект он употреблял на то, чтобы идейно прикончить оппонента.
Что касается его церковности, Соловьёв не был церковным человеком. Он великолепно знал церковную догматику, был богословом, прочитал всех святых отцов и знал их, знал историю Церкви в совершенстве. Но в церковь ходил редко, причащался не чаще, чем раз в год. Причём, он считал себя членом не Православной Церкви, а членом всемирной церкви. И ему было как бы всё равно где причащаться. Поэтому были случаи, что он причащался и у католиков. Этим католики манипулируют, говоря, что «ага, вот Соловьёв-то, он, раз он причащался у католического священника, значит он перешёл в католичество». Действительно, определённые прокатолические симпатии у Соловьёва были, но в плане экуменизма, в плане соединения Церквей. А когда он умирал, Соловьёв причастился у простого сельского батюшки, которого ему вызвали. И перед этим очень подробно и искренно ему исповедался. Этот батюшка сказал, что такую исповедь вообще редко можно услышать.
Если в молодости Соловьёв публиковался в журналах патриотически-славянофильского направления, в журнале Ивана Аксакова «Русская беседа», то после он становится всё более и более западником, критикуя славянофильство; считает, что оно выродилось. Если ещё ранних славянофилов можно почитать, хотя они люди наивные, то поздние славянофилы - это уже никуда не годится. Публикуется в «Вестнике Европы» - очень известном журнале либерально-западного направления. Ну и вообще, он считает, что эта критика Европы, которой славянофилы занимались, она несостоятельна, потому что европейцы, оказывается, где-то ближе к каким-то христианским идеалам, потому что у них по факту как-то чтутся достоинства человека, права человека. Например, суд у европейцев нормальный, состязательный. То есть, они прыгнули на определённую ступень цивилизации, а эта цивилизация — шаг вот к этому светлому будущему, к Царству Небесному. А в России и этого нету. Мы говорим о духовности, а ничего у нас толком нет, даже того, что есть в Европе. То есть, Соловьев демонмтрирует филокатоличество, европейничание и такое что ли очень оптимистичное христианство, что человечество худо-бедно, но всё-таки движется к Царству Небесному по пути духовного прогресса. И, собственно, Господь это осуществит. Надо только Господу здесь помогать.
Но в конце жизни... но прежде я здесь всё-таки должен сказать о его работе «Смысл любви». Очень интересная работа. Там ряд неудачных вещей есть, но в конце он выходит на интересный вопрос, он спрашивает: А почему так получается, что человек, если полюбит другого, он неожиданным образом вдруг видит только одни его достоинства, только положительные, только замечательные стороны, и совершенно не замечает его недостатков. В чём дело-то? А вот в чём: у человека есть два характера, как он говорит: характер эмпирический и характер умопостигаемый. Терминологию он взял у Шопенгауэра. Так вот, характер эмпирический - это человек как он есть, со всеми его недостатками, со всей его падшестью. А вот характер умопостигаемый - это, так сказать, замысел Божий о человеке, это человек, каким он должен быть, каким его Господь замыслил в этом мире. И когда человек влюбится, полюбит, то по благодати Божией вдруг Господь ему даёт увидеть этот умопостигаемый характер. И этот характер оказывается настолько замечательным, настолько потрясающе красивым, настолько изумительным, что человек забывает об эмпирическом характере, эмпирический характер для него тухнет, исчезает. Вот такая замечательная, на мой взгляд, и близкая к истине теория. Надо сказать, Соловьёв её сам в жизни исповедывал. В одном шуточном вопросе: «Сколько раз вы влюблялись?» — ответ: «Серьёзно один раз, а так двадцать семь раз». Серьёзно один раз - это Софья Петровна Хитрово. Это довольно оригинальная женщина, которая на семь лет его моложе, муж есть, трое детей. Муж, правда дипломат, служит в Японии, его годами нет в России. Конечно, она, понимала Соловьёва, уважала Соловьёва. Но вот любила ли - это дело тёмное. Например, она его приглашает на дачу, в Пустыньку, такое место под Питером. И вдруг — раз! Смоталась, оставила его совершенно одного в огромном доме. А Соловьёв и рад этому: у него появилось время писать очередную книгу. Он человек был на редкость неприхотливый: спал в кресле, в двух пальто, одетых одно поверх другого. Чем он питался в это время - непонятно. В общем, такие вот отношения. Но переписку между собой они по взаимному уговору сожгли. Так что, кажется, нет ни одного серьёзного письма между ними.
Когда у Соловьёва был очередной роман, все пять сестёр его - они в ужасе: «Володя, ты посмотри куда ты вляпался, разуй глаза-то!» А он им спокойно отвечал: «Да, эмпирический характер у неё тяжёлый. Но зато умопостигаемый прекрасен». И всё, те затыкались.
В конце жизни Соловьёв пишет произведение, которое называется «Три разговора». Произведение удивительное, произведение, может быть, самое гениальное. Оно не очень-то броское. Это примерно 50 страничек. Там пятеро русских, как он говорит, просто разговаривают между собой. И вот три дня они разговаривают - получается три разговора. Действующие лица такие: Князь-толстовец, Генерал, Политик. Дама и господин Z. Господин Z высказывает соловьёвские идеи. Собственно, это надо прочитать. Этот диалог, а, точнее, пенталог, передать очень трудно. Он выглядит как ппроизведение против толстовства. Там Князь рьяно защищает Толстого. Общество с ним как-то разговаривает, полемизирует, и в конце концов его разбивает в пух и прах. Тогда все приходят к выводу, что если Князь не сам антихрист, то это слуга антихриста. А вот хорошо бы нам увидеть самого антихриста. И тогда господин Z достаёт некую рукопись монаха Пансофия и зачитывает её. Это знаменитая повесть об антихристе Соловьёва. Ну и кажется, на первый взгляд, что это просто антитолстовское сочинение. Соловьёв и Толстой были в неважных отношениях друг с другом. Толстой всегда был холоден к Соловьёву. А Соловьёв, он просто никак не мог понять: Лев Николаевич, почему же вы вообще против христианства, не верите ни в воскресение Христа, ни в Его вознесение, в то, что Христос - это Бог? Поэтому Соловьёв сильно критиковал толстовство. Но, на самом деле эта работа имеет подтекст, и подтекст очень серьёзный. Дело в том, что «Три разговора» - это некое особое покаяние Соловьёва. Именно в «Трёх разговорах» он критикует то, чему он поклонялся всю свою жизнь. Критикует розовое христианство своё. Он, кстати, поддерживал Достоевского в споре с Леонтьевым насчёт розового христианства.
Здесь же он приходит к выводу, что нет - не будет этого. Человечество в истории не придёт к этому светлому будущему. Что история человечества другая. Что она более правильно описана в Апокалипсисе. И вот эта повесть об антихристе - это как бы апокалипсис, но в изложении Соловьёва, в изложении замечательном, кстати говоря. Соловьёв прощается со своим европейничанием – там есть такой персонаж, Политик, которому посвящён целый разговор, второй. Если вы этот разговор прочтёте, то выясняется, что этот Политик, а он типичный западник, либерал - личность очень неприятная. И говорит он вещи какие-то банальные, неглубокие. Соловьев тем самым развенчивает свое западничество. Разочаровывается он и в своём филокатоличестве, – там в повести об антихристе, все три конфессии, можно сказать, играют равную роль в разоблачении антихриста и в победе над ним. И, может быть, православие, в лице некоего старца Иоанна, играет главную роль, потому что православный старец первый встаёт и говорит: «Братушки, антихрист!» — указывает на антихриста, который до сих пор рядился в тогу благодетеля человечества.
Более того, оказывается, персонажи негативные, отрицательные персонажи «Трёх разговоров» - это сам Соловьёв. Понимаете, Князь - это где-то сам Соловьёв, Соловьёв именно в его лице иронизирует над таким вываренным, что ли, оптимистичным безпроблемным, что ли, христианством. Антихрист - это тоже Соловьёв, потому что в изображении Соловьёва антихрист - это гениальный человек, писатель, который пишет книги, который решает самые насущные проблемы человечества. Здесь он над собой иронизирует. Некий Аполлоний, маг, помощник антихриста - это тоже Соловьёв. Здесь Соловьёв над собой смеётся, над своей мистикой. Может быть, даже смеётся над этой привязанностью к Софии, над спиртизмом, которым он в молодости занимался. Еще там есть персонаж, Вежливый Самоубийца. Это человек, который всем угождал и деньгами, и просто действием, и так забегался, что сошёл от этого с ума. Это Соловьёв над собой иронизирует, он тоже где-то был таким. Там есть и старец Варсонофий, который учил: «Ты греши сколько угодно, только не кайся. Каяться – только бесов смешить». Здесь опять-таки, старец Варсонофий - это Соловьёв, который поругался со священниками, с монахами, не причащался, не исповедывался. Понимаете, это удивительное покаяние такое в литературной форме, может быть, завуалированное, но, по сути дела, очень жестокое к себе. И это поняли, поняли люди сразу, прочитавши «Три разговора». Умные люди – Бердяев, Мочульский, Е.Трубецкой – поняли: о, да, здесь Соловьёв-то кается. Соловьёв сказал, что «за это произведение мне будет от тёмных сил ой-ой-ой. Я получу очень здорово». Ну, - говорят - ещё не скоро. Нет, - говорит он - скорее, чем вы думаете. Этот разговор, записанный Величко, был за месяц до его смерти.
Несколько слов о смерти Соловьева. У него никогда не было собственного ни кола, ни двора. Он всё время жил на чужих квартирах: либо в гостинице, либо в квартирах у своих знакомых, либо на даче. Был ужасно неприхотливый. Поскольку он имел феноменальную память, ему не надо было сидеть в одном месте, он легко перемещался из места на место, это ему совершенно не мешало. Он переезжал с маленькой стопочкой книг, всё остальное он держал в голове. Как видите, жизнь его была чрезвычайно неустроена. Кроме того, он был просто трудоголик, писал в основном ночами – днём он вращался в миру или обдумывал свои работы. То есть, жизнь была чрезвычайно неупорядоченной. Отсюда болезни. Да ещё в чисто житейском плане с Софьей Петровной Хитрово полная неустроенность. В общем, к сорока семи годам это была полная развалюха: у него атеросклероз, цирроз почек. Летом 1900 г. всё это неожиданно обострилось, его привезли в имение Сергея Николаевича Трубецкого, в деревню Узкое. И там он через полторы недели умер. Как я уже сказал, – исповедавшись и причастившись у православного священника. Он не боялся смерти, а боялся, чтобы, как сейчас говорят, не стать овощем, не стать обузой. Господь ему это дал.
Хоронили его в Москве, на кладбище Новодевичьего монастыря. Очень мало было провожающих, потому что Москва, как и сейчас, летом опустевает - народ уезжает на дачи. За гробом шло несколько его друзей, философов. Шла, правда, кавалькада нищих. После похорон Сергей Николаевич Трубецкой сказал: «Сегодня мы схоронили самого большого русского человека».
Вот такая история.