виртуальный клуб Суть времени
Смысл игры - 94 часть 2
17.09.2015 - 20:52
Стенограмма, ссылка на youtube и файлы для скачивания — в полной версии новости
Шестая передача из серии «К чему мы должны готовиться?»
Смысл игры - 94 часть 2 from ECC TV .
Скачать файл.avi (avi - 439 Мб)
Звуковая дорожка, файл.mp3 (mp3 - 67 Мб)
Версия для мобильных устройств, файл.3gp (3gp - 91 Мб)
Шестая передача из серии «К чему мы должны готовиться?»
«Официальный представитель НАТО чешский генерал Петр Павел сделал замечательное заявление о том, что альянс (то есть НАТО, — С.К.) воспользуется ядерным оружием против России. Разумеется, он попытался смягчить эту угрозу типичными оправданиями о том, что ядерный удар был бы лишь „тактическим“ и имел бы место только в том случае, если бы речь шла о „неприятельской агрессии“.
Россия — агрессор, способный на оккупацию, поэтому альянс может в целях самозащиты нанести „тактический“, ограниченный и „гуманитарный“ ядерный удар».
— Генерал Павел подключился к угрозам России ядерным оружием // Nova Republika, Чехия, 28.05.2014
Примерно на таком же языке говорит и Stratfor. Эксперты обращают внимание на то, что подобная риторика как бы подталкивает политическое руководство Украины к идее создания ядерной «грязной бомбы». Потому, что всё время идет вой о том, что Россия сейчас нападет-нападет-нападет, а нападает-то Украина. И никто не думает о том, что такое, так сказать, «тактический», ограниченный, «гуманитарный» ядерный удар. Вот, чем пахнет ситуация на самом деле.
«НАТО впервые после окончания „холодной войны“ организует прямую линию с российским военным командованием».
Но мы же понимаем, что это такое? Это организуется в ситуациях предельного обострения.
«США признались в НАТО: Мы принимаем военные решения по записям в соцсетях...
На форуме „Друзья Европы“ в Брюсселе официальный представитель США не выдержал и заявил: „Я честно скажу, что я больше читаю в социальных сетях о том, что происходит в Донбассе, чем в официальных разведывательных сводках. Потому что разведывательной сети сегодня не существует“.
При этом он сразу же стал оправдываться, что „систем раннего оповещения о нападении“, аналогичных тем, которые были в период холодной войны, на данный момент не существует, причем не только у США, но и у всех стран НАТО». И, конечно, начал увиливать — рассказывая, что США „не игнорируют развединформацию, но вся разведывательная система США и НАТО поменялась фундаментальным образом“».
Но сказал-то он, что Америка будет ориентироваться на соцсети, нанося «тактический», «гуманитарный», «бережный» ядерный удар и развязывая мировую войну.
«Вашингтон рассматривает возможность размещения в Европе или Азии ракет наземного базирования, нацеленных на российский ядерный потенциал.
Об этом говорится в докладе председателя Комитета начальников штабов вооруженных сил США генерала Мартина Демпси, не засекреченные выдержки из которого попали в распоряжение агентства Associated Press (на них ссылаются и другие источники — С.К.)».
— Доклад: США могут разместить в Европе или Азии ракеты, нацеленные на Россию 05.06.2015
Теперь я возвращаюсь всё-таки к вопросу о холодной и не холодной войне. Посмотрите: ядерные угрозы — это же очень яркий принцип. Я, кстати, всё время обращаю ваше внимание на то, что первая холодная война (настоящая) развернулась-то во многом в связи с некими обоснованными претензиями СССР на Средиземноморье, на проливы и некоторые территории в Северной Африке, позволяющие советскому флоту существовать в Средиземном море. Это воспринималось с особым бешенством Соединенными Штатами и Западом. И уверяю вас, что позиция России (чуть не сказал Советского Союза) в Сирии, где существует наша база базирования в Средиземноморье, и запустила на самом деле всё, что происходит на Украине, а затем и холодную войну. Вот, может быть, это кому-то покажется странным, но здесь Средиземноморье — это такая же болевая точка, какой она была при Черчилле в конце Второй мировой войны, когда даже мысль о том, что русские появятся на Балканах... На Балканах, а не в Польше, которая им даром не нужна была, или враждебных для них Венгрии, Румынии. На Балканы хотел Сталин и Советский Союз. И вокруг этого шла длинная, муторная, опаснейшая игра, причем в условиях, когда в любую минуту Запад мог договориться с Гитлером.
Так вот. Средиземноморье — очень важная точка, неявная, никогда не фигурирующая в прямых заявлениях, но очень много определяющая в политике. Если что-то хотите понимать в ней — следите за этим. И тогда насчет холодной войны станет еще яснее, что у этой холодной войны есть так много параметров, которые вот так сейчас накладываются [складывает обе ладони друг к другу] на новую ситуацию, что о новой холодной войне надо говорить именно на научном языке. Когда сложно связанных параметров штук пятьдесят [поднимает ладони и медленно сводит их друг к другу] и две сетки — нынешняя и эта — накладываются один к одному, о чем спорить? А ведь они накладываются. Вот вся эта ядерная заваруха, все эти угрозы, все эти возвращения к размещению ядерных ракет, угрозы нанесения превентивного удара — это же всё хорошо забытое старое.
Теперь вопрос к Генеральному секретарю НАТО как к человеку, который должен определить, у нас всё-таки есть холодная война или нет. Интервью «Новой газете», которое дает господин Йенс Столтенберг как Генеральный секретарь НАТО, озаглавлено: «Проблема в том, что в Европу вернулась война».
«— Переговоры, которые я провел с министром Лавровым, отражают тот факт, что мы используем удобные случаи для поддержания политических контактов. Еще весной прошлого года после аннексии Крыма мы в НАТО решили приостановить любое практическое сотрудничество с Россией...
...Я подтвердил позицию НАТО, которая заключается в том, что мы не признаём незаконную, нелегитимную аннексию Крыма, и призвал Россию прекратить поддержку сепаратистов в Восточной Украине. (После чего фактор Крыма будет еще сильнее выпячиваться. — С.К.)
...и НАТО, и Россия усилили военное присутствие вдоль своих границ.
...То, что мы сейчас делаем, носит чисто оборонительный характер и является прямым ответом на агрессивные действия России против Украины и на значительное укрепление российских вооруженных сил в последние годы.
...Мы не признаём и никогда не признаем незаконную, нелегитимную аннексию Крыма.
— Вы говорили, что нынешняя обстановка в мире — это не холодная война. Но призываете страны альянса наращивать военные расходы, заполнять технологические пробелы в оборонном потенциале. С российской стороны наблюдается та же тенденция. Не означает ли это возвращения к изнурительной гонке вооружений, характерной как раз для холодной войны? (Еще один параметр. — С.К.)
— Мы не хотим новой гонки вооружений. Поэтому продолжаем сотрудничать с Россией в области контроля над вооружениями, транспарентности... Проблема в том, что Москва в одностороннем порядке вышла из Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ) и уже много лет вкладывает большие средства в оборону, увеличивает оборонный бюджет. Это происходило до сих пор на фоне длительного (за весь период после холодной войны. — А.М.) и глубокого сокращения оборонных расходов стран НАТО. То, что мы сейчас делаем, носит чисто оборонительный характер и является прямым ответом на агрессивные действия России против Украины и на значительное укрепление российских вооруженных сил в последние годы...
...Да, мы усилили военное присутствие...
...Мы приостановили все практическое сотрудничество, оставив каналы для политического диалога, потому что любое сотрудничество строится на доверии...
...России надо понять: нарушения ею международного права, посягательства на границы соседей не могут остаться без последствий. У нее есть выбор. Либо продолжать нынешний курс конфронтации, и тогда практическое взаимодействие между нами будет по-прежнему заморожено, а экономические санкции сохранятся. Либо Россия изменит поведение и выберет сотрудничество. Это было бы полезно всем...
— Когда американцы бомбили Северный Вьетнам (я как раз был там, освещал военные события, (говорит собственный корреспондент «Новой» в Брюсселе Александр Минеев — С.К.)), вы в Норвегии участвовали в антивоенных демонстрациях. Были левым, пацифистом? Что с тех пор изменилось?
— Прежде всего, и это важная особенность всех демократических обществ (а все члены НАТО — демократические общества), мирные демонстрации составляют органическую часть свободы выражения мнений. Вы напомнили о «рождественских» бомбардировках Вьетнама в 1972 году, мне тогда было 14 лет, и, как многие молодые люди, я выражал свое мнение, в том числе на демонстрациях протеста. (То есть он просто вертится, как уж на сковородке. Не хочет отвечать — С.К.)
— Что хуже: жестокая диктатура, поправшая права человека, или «несостоявшееся государство», дестабилизация? Я имею в виду Ливию, но также другие места, где НАТО проводило военные операции.
— Не вижу смысла выбирать одно из этих двух зол. Мы стремимся к другому — к утверждению открытых, демократических, процветающих общественных...».
Вот когда с вами так разговаривают, это и есть холодная война.
Вот господин Фельденгауэр. Фельденгауэр всегда сочетает в себе странные пассажи с какой-то информацией. Значит, что касается странных пассажей, то там:
«Советское военно-политическое руководство подписало РСМД в 1987-м и согласилось ликвидировать несколько классов ядерных ракет, в том числе высокоэффективные и современные комплексы „Пионер“, потому что американские баллистические двухступенчатые „Першинг-2“ из Германии могли накрыть район Москвы через несколько минут после старта, и времени спастись — улететь на вертолете — у начальства не было».
Ну, то есть, начальство струсило и сдалось, да? Ну, 1987-й год, не мне утверждать, что Горбачёв не трусил или чего-нибудь еще там не было, но так говорить о руководстве своей страны, не имея к этому никаких оснований, просто никаких — нехорошо. Это не значит быть объективным гражданином, находящимся в оппозиции. В каком-то смысле это даже не по-мужски.
«Эта ситуация может повториться, нашим начальникам могут приставить дуло к голове, хотя пока официально США требуют от РФ обязательного соблюдения РСМД („хотим сохранить договор“)...
Новый министр обороны США Эштон Картер уверен в том, что противостояние с РФ в значительной степени является военно-политическим, и меры противодействия (сдерживания) следует принимать смешанные: экономические, политические и военные. В рамках принятой в сентябре на саммите стран НАТО в Уэльсе общей стратегии Картер ускорил и усилил именно военно-технические действия. В частности, высокопоставленный источник в Пентагоне утверждает, что планы ускоренно развернуть в Европе новые ударные ядерные ракеты и нацелить их на стратегические цели в европейской России вполне реальны. (То есть приставить этот ядерный пистолет к виску — С.К.)...
Шутки определенно кончились, противостояние с Западом, начавшееся в марте 2014-го, всё более милитаризируется. На днях в Брюсселе на съезде министров обороны НАТО были утверждены меры по развитию и ускорению развертывания оборонительных структур „на восточном фланге Альянса“ — от Балтийского до Черного моря. Генсек Столтенберг ответил на вопрос „Новой газеты“ о возможности возобновления диалога с Москвой, что он (диалог) не прерывался, но для успеха „нужно уважать нерушимость государственных границ“, а Россия — „совершила акт агрессии и дестабилизирует Восточную Украину“. (Не чета США в Югославии — С.К.) Посему НАТО будет строить твердокаменную оборону и проводить на „восточном фланге“ все больше маневров, при этом заранее оповещая Москву...»
— Там же
Теперь, значит, Европу вынуждают создать два типа сил: силы сверхбыстрого реагирования и силы быстрого реагирования. Силы сверхбыстрого реагирования (особо быстрого развертывания, острие копья), которое уже «назвали VJTF или Very High Readiness Joint Task Force — „очень высокой готовности“» — это вот, значит, «острие». С 1 января 2016 года испанская бригада составит основу полноценных вот этих сил на 5 тысяч человек, потом другие. Потом можно с 5 тысяч перейти на 15. А силы просто быстрого реагирования, NATO responds force (NRF) — они могут быть доведены — европейские силы — до корпуса, то есть 40-ка тысяч человек в мирное время. Но для того, чтобы это всё начало действовать, нужна логистика, нужны штабы в Эстонии, Литве, Польше, Румынии, Болгарии, — повсюду. Нужна инфраструктура.
А действовать эта инфраструктура может и не согласуя свои начальные действия с политиками. Действия может применять сам командующий американскими силами в Европе, потому что всё же может начаться очень быстро, и надо к этому моменту всё привести в состояние повышенной готовности. Потом так же начнут действовать генералы. Фельденгауэр понимает:
«Это опасное решение: в Москве, несомненно, „увидят“ процесс резкого усиления готовности вероятного противника и могут решить нанести удар на упреждение, который, конечно, тоже не останется без ответа. Так конечная судьба континента и мира в целом может быть решена не политиками и дипломатами, а американскими и российскими генералами фактически самостоятельно.
...развернуть на „восточном фланге“ гибкую и дееспособную оборону, которая будет опираться на подавляющее западное морское и воздушное превосходство... можно года за два, но время есть... (Пока что Россия увязнет в украинских делах. — С.К.)»
— Там же
Через пару лет всё это достигнет своей численности, бригада сверхбыстрого реагирования может превратиться в трехбригадную дивизию, корпус может быть развернут тоже достаточно быстро.
Но, вот, профессионализм Фельденгауэра как журналиста, описывающего военные дела, в целом у меня не вызывает сомнений. Он может специально быть тенденциозным или где-то может подпустить какой-нибудь пропаганды публицистической или не до конца проверенной информации, но в целом он вполне серьезен. Он ведь понимает, что такое в этом столкновении корпус в сорок тысяч, бригада в пять тысяч или даже дивизия из трех бригад — испанской и каких-то еще. Он понимает, что это просто ничто. Значит, что же он по этому поводу пишет? И это главное — не долгое разбирательство о том, как там испанцы с другими составят бригады, и что сделают при этом развертывающийся корпус и штабы небольшие в Эстонии и где-то — а вот что главное-то он пишет:
«В две-три недели многонациональный VJTF может быть развернут в 40-тысячный корпус — в полный NRF. На „восточном фланге“ это многонациональное соединение не будет одиноко — рядом будут американцы, которые могут оперативно перебросить в Европу дополнительно и 100 тысяч, и больше, если сочтут нужным».
— Там же
Так значит, это просто всё остальное — это «панама» под Америку.
Далее они всё время обсуждают эту неудачную метафору Иванова, который ее задействовал, «Слон и Моська», имея в виду несопоставимости бюджетов, абсолютно не сообразуясь с образными значениями данной метафоры и ничего не имея в виду. Они уже по этому поводу наплели тысячу страниц, что, то ли он готовится к сдаче, то ли он там... Ничего, видимо, даже не понимают в том, что происходит. А дело не в этом. А дело заключается в том, что оперативная цель Соединенных Штатов состоит в сплочении Европы для того, чтобы она не вздумала двигаться в сторону России, которая предлагает Европе:
«...эксклюзивный доступ к нефти, газу и прочим российским ресурсам в обмен на технологии, капитал, интеграцию российской элиты в европейскую, признание Русского мира и, главное, максимальный разрыв трансатлантических военно-политических связей с США. Типа, „мегафинляндизация“, если использовать терминологию прошлой „холодной войны“, когда Финляндия была вполне демократической страной с рыночной экономикой и притом тесно экономически и политически связанной с советским сателлитом. Пока, однако, основные европейские лидеры никак не поймут своего счастья».
— Там же
Давно они поняли это счастье. Просто Европа не суверенна, — вот прошу запомнить эту мою оценку и понять, что она не пропагандистская, не из пальца высосана — Европа глубочайшим образом не суверенна. Она подчинена Соединенным Штатам, и порой даже кажется, что не все механизмы этого подчинения можно вот так вот выявить чисто аналитическими методами. Как подчинен кролик удаву, да?
«Понятно, что в ответ на Западе укрепляют трансатлантическую солидарность. Разномастные VJTF и NRF, в которых от каждой европейской страны будет по сколько-то солдат, не только и не столько для того, чтобы физически защищать „восточный фланг“ НАТО от Русского мира, а для общего сплочения. ...Запад будет стремиться не воевать, а истощать Россию запретами на трансферт передовых технологий, материалов и комплектующих, дальнейшим ограничением движения капитала и инвестиций, возможной торговой блокадой...
...замораживание финансовых транзакций, связанных с российской нефтеторговлей, и отключение от системы переводов SWIFT основных российских госбанков уже подготовлены и будут введены в случае серьезного нового летнего обострения боев в Донбассе. Триллионы, потраченные на перевооружение, 40 российских новых ядерных ракет, массовый оборонный энтузиазм и новые многотысячные внезапные учения эту угрозу отразить не смогут».
— Там же
Это не холодная война?! Или точнее, это не многомерная война теперешняя, в которой «холодная» означает и политическая, и финансовая, и экономическая, и информационная, и торговая, и так далее?
Я никогда не обсуждал слишком серьезно работу столь волнующих наших конспирологов структур типа Бильдербергского клуба. В июне Бильдербергский клуб провел свое очередное совещание. Наиболее интересно, что Киссинджер возобновил работу в клубе. Ничуть не менее интересно то, что некий российский экономист Сергей Гуриев приехал на Клуб, был приглашен туда. Он эмигрировал во Францию, работает профессором экономики Парижской школы политических наук и так далее.
«Держать содержание бесед и детали выступлений ораторов в абсолютном секрете участников обязывает так называемое правило „Чатем-хауса“ (Chatham House Rule). Этот принцип анонимности, установленный Королевским институтом международных отношений („Чатем-хаус“) в 1927 году, призван способствовать откровенности мнений и обсуждений».
Значит, на самом деле, вначале был Чатем-Хаус, потом Совет по международным отношениям, потом все эти бильдерберги и так далее. Если есть там что-то серьезное и запускающее этот процесс, то это Чатем-Хаус, и всё остальное там весьма и весьма рыхлое. И во многом эта конспирация нужна для того, чтобы поднять акции начинания.
Но Гуриев прямо заявляет, что надо приготовиться к серьезным переменам в России. Он заявляет это в The Washington Post. Заявляет это фактически одновременно с этим заседанием Бильдербергского Клуба. Говорит о том, что «стратегическое мышление полностью исчезло, и российский режим перестал говорить о будущем». Потому что это было европейское будущее, потому что со времен Андропова никто другим будущим по-настоящему не занимался. И сейчас им-то и надо заняться, но «эта» система им заняться не может!
«Какое альтернативное будущее российский президент предлагает своим гражданам? Ответа на этот вопрос нет. Сейчас в России не существует долгосрочного политического планирования. Прежде Россия гордилась тем, что она движется от однолетнего бюджета к трехлетнему. Больше этого нет, поскольку у Кремля нет надежного финансового плана на период после 2016 года, у него остались только надежды на то, что цены на нефть снова вырастут. Его внешнеполитическая доктрина сконцентрирована вокруг выживания режима...
... Пропагандистская ценность аннексии Крыма тоже постепенно уменьшается. А еще одну войну страна просто не может себе позволить: помимо непосредственных военных расходов, ей грозит ужесточение санкций, способных уничтожить российские банки, что в свою очередь может обернуться паникой и крахом режима.
... В какой-то момент этому режиму придется уйти... (Далее нужен план Маршалла и так далее. — С.К.)
... Мы должны вспомнить урок 1991 года, когда внезапное исчезновение Советского Союза застало весь мир врасплох. Однако нас не должно вводить в заблуждение то, что переворот 1991 года оказался относительно мирным. На этот раз ставки правящей элиты гораздо выше. Запад должен подготовиться к внезапным и бурным переменам в России».
— Приготовьтесь к серьезным переменам в России // The Washington Post, 14.06.2015
Так о каком Венском конгрессе-то идет речь? О том, который будет после падения режима, то есть проигрыша Россией новой холодной войны? А проигрыш этот будут обеспечивать одновременно нечто, несправедливо именуемое «вашингтонским обкомом», и нечто, столь же несправедливо именуемое «ставленниками этого обкома»? Сколь бы несправедливыми не были эти клички, знаки — они отражают одно и только одно: система, созданная для вхождения в Запад, проникнутая этим и так далее, не может ни вести холодную войну, ни задать стратегическое будущее. И обрушение этой системы — это полный крах страны, и мы об этом не говорим. Мы говорим только о том, что систему надо существенным образом перенастроить. Очень существенно перенастроить и трансформировать. И быстро. В противном случае сбудутся предсказания Гуриева.
Сейчас я хочу перейти на несколько другой аспект всё той же тематики и поговорить о нашей интеллигенции, ее взглядах и ее готовности выполнять свое предназначение. Интеллигенция же существует в России не потому, что ей нравится существовать, а потому, что у нее есть некое функциональное предназначение, а также не функциональное, а иное. Так вот, может ли наша интеллигенция это всё обеспечить? Говоря на эту тему, я сначала всё-таки вынужден обсудить то, что произошло в Советском Союзе. Вот тот крах Советского Союза, который все мы наблюдали.
Крах любого государства и общества всегда подразделяется на крах институциональных оболочек (институтов), которые могут быть как государственными — армия, милиция, парламент, исполнительная, законодательная власть и так далее, — так и на крах структур, находящихся внутри, не институциональных, не оболочечных, а нутряных, глубинных, собственно общественных.
Сталин, обсуждая эту проблематику в связи с возможностью или невозможностью реставрации капитализма, сказал, что, в общем-то, какие-то партии, силы, ну не знаю, закрытые структуры, которые хотели этой реставрации капитализма, советская власть уничтожила. А дальше он сказал: «Но остались живые люди». Всегда, когда нечто, институты, то есть вот эти вот структуры, как управляющие чем-то, так и находящиеся рядом с этим управлением, уничтожаются, остаются живые люди. Они-то и есть собственно общественная ткань.
Используя известный образ Мигеля де Унамуно о интра- и экстраистории (экстраистории как истории внешней, интраистории как истории находящейся в ядре), или о наличии периферии и ядра в системах, а также кодах и так далее, которые находятся в этом ядре, используя эти образы или даже такие не до конца проработанные понятия, потому что образ ядра и периферии относится к разряду не до конца проработанного понятия (которое надо было бы проработать, кстати, до конца — это бы многому помогло), — значит, используя всё это — не до конца проработанные понятия и образы, можно сказать, что существует экстракрах — крах оболочек, и интракрах — крах того, что находится внутри.
И когда рушатся только внешние оболочки, восстановительный процесс идет очень быстро. Для того чтобы он не пошел, нужны глубочайшие репрессии, оккупации, терроры, вырезание каждого десятого; запугивание чудовищное и т.д. и т.п. Что, в сущности, и хотели сделать украинские бандеровцы, взяв власть на Украине. Они же понимали, что вопрос-то — в обществе, а не только в том, чтобы завоевать институты. Это и есть доктрина бандеровская, и всё прочее. Не думайте, что тут что-нибудь осуществлялось случайно — это дикое запугивание, специальные палаческие ужасы, используемые для создания некоего шока и паралича интраобщественных структур (внутренних).
Но в Советском Союзе ничего этого не было. Этого не было и потому, что Ельцин, который был президентом, не хотел ничего подобного, в силу даже своих установок. Он был достаточной держимордой, что показывает его существование и в Свердловске, да и в Москве, в Горкоме партии, но там какая-то была внутри такая тяга к новому устройству общественной жизни, и уж он не мог слишком яростно вопить о репрессиях сталинских и других, и снова начинать такие же. Это — первое. Не было аппарата, готового это начинать, он это понимал. Это — второе. Начни он всё это, он оказался бы в полной и недолгой зависимости от этого аппарата, который его бы и умертвил. Он к этому никак не подходил как кандидат в члены политбюро, секретарь Свердловского обкома, а потом Московского горкома. Этого не случилось.
Общественная ткань не была глубоко подавлена, она не была подавлена даже так глубоко, как это происходит в случае гражданской войны, когда выигрывает одна из сил, которая в ходе гражданской войны всё-таки осуществляет террор и потом. Общественная ткань оказалась в состоянии достаточно комфортном и не предполагающем той катастрофы, которая произошла, именно поэтому можно говорить о метафизическом падении.
Институты. Ну, возьмем, например, власть Советов. Съезд народных депутатов РСФСР, Верховный Совет РСФСР. Вот надо было демонтировать этот институт. Ельцин в 1993-м году, как мы знаем, палил из танков, я же не говорю, что он вообще не занимался террором. Он всячески этот террор сдерживал, он занимался им локально. И американцы по понятным причинам, видимо, не хотели никакого Пиночета; по крайней мере, Клинтон этого явно не хотел. Короче говоря, террор был сдержан, но он же был. Даже демонтаж института, такого как Советская власть, произошел с кровью.
А демонтаж внутренней общественной ткани, ее больших сегментов, прежде всего тех, которые связаны с интеллигенцией, произошел без крови. И он был совершенно абсурдным. Потому что вся наша творческая, скажем так, интеллигенция, была прикована к своему творчеству. А это — самые сильные оковы, которые бывают в жизни. Можно проклинать режим, систему, общественное устройство, всё что угодно, но как проклясть свое творчество, в которое ты уже всё вложил? И которое, между прочим, только и держит тебя на плаву? Как отделить свое имя от своего творчества в условиях отсутствия репрессий и такой обусловленности творчеством, такой связанностью с советским творчеством? Легко было предположить, что тот же Евгений Евтушенко скажет: «Руки прочь от Ленина! Ведь я писал: „Идут ходоки к Ленину, идут ходоки к Ленину“». Или, там... Вознесенский скажет: «Я же написал: „Мы входим в Мавзолей, как в кабинет рентгеновский, и Ленин как рентген просвечивает нас. Планета как Ленин — мудра и лобаста“». Михаил Шатров скажет: «Я же написал о Ленине столько пьес, я хочу, чтобы их смотрели, чтобы они играли, чтобы они были интересны. Да, не надо нам агиток про Ленина, да, нам не надо такой тупой пропаганды, которая была, но ленинский образ не должен быть сведен к какому-то странному тупому клише антиленинизма, он гораздо глубже, интереснее. Смотрите мои пьесы, я буду писать новые».
Отказавшись от этих пьес, он отказывается от себя как от драматурга, а это самое страшное: смерть творца страшнее, казалось бы, чем смерть физическая. То же самое о кинообразах, о киноименах, о режиссерах. Товстоногов же не принял всего этого! Потому что он понимал, что это смерть творца. А Любимов? А Ефремов?
Я, вдобавок к этому, могу понять белогвардейцев, которых лишили всего, выкинули из их дворянских гнезд, заставили болтаться по миру десятилетиями в самых разных статусах, валяться в цэрэушном и прочем дерьме, и так далее. Они могут относиться к обществу, в котором не живут, которое их отторгло и которое их ненавидит, как угодно. У них внутри есть это право, пусть они не говорят при этом, что любят Россию, а всё остальное в каком-то смысле оправдано. Но когда люди выводились из крестьянских низов, или из местечек, или из каких-то сред, нахождение в которых исключало их существование вне нового общества в том статусе, в котором они оказались, когда они это — такие люди — начинают проклинать, что это значит?
Можно десять раз это объяснить, но всё равно надо признать, что это было неожиданно. Глубина повреждения социальной ткани была неожиданной. И ведь, по сути, не включились в это очень немногие. Представьте себе, что вся интеллигенция, связанная с этой советскостью, встала бы и сказала: «Руки прочь от некоего наследства, частью которого мы сами являемся. Мы не говорим вам, что нужно всё сделать один к одному, как было в 1981-м году, мы не говорим вам — даешь новые репрессии, мы не говорим вам вообще, какой тип экономики или чего-нибудь еще должен быть, но мы защитим то, с чем связаны и что считаем ценным». Но ведь они всё это обрушили. Остались мертвые. Мертвые продукты — фильмы, романы. Мертвые люди. Это мертвое — как-то выдержало, а живое же скурвилось абсолютно загадочным образом и в невероятном количестве. Что, Астафьев не скурвился? Каждый — на свой манер. Прекрасно понимая, что нести этот яд, который ты источаешь в сердца людей, — это примерно то же самое, что превратиться в гадюку и укусить человека. И кусали, кусали! Жалили!
Коммерциализация науки, коммерциализация культуры, коммерциализация медицины и всего прочего должна была убить все социальные среды. Почему люди, находящиеся в этих средах, и понимавшие, что их среды убивают, не сопротивлялись этой коммерциализации? Почему они так радовались?
Ну, некоторые из них получили много денег, но потеряли-то они счастье. Крупные творческие люди не могут существовать в среде коммерциализации науки или всего того, что я перечислил. И в среде коммерциализации культуры тоже. Эта культура не нужна. Великая культура с великими затратами поднимает человека наверх. Если нужно обслуживать движение человека вниз, то она не нужна. И это же всё было содеяно.
Крах институциональных оболочек дополнился вот этим крахом и страшным перерождением огромных и решающих сегментов общества. Крахом самой этой ткани. И если бы не было этого второго краха, институты были бы восстановлены в том или другом виде в два года. Эти два краха в принципе предполагали то, что я сказал в первой передаче этого цикла, когда я сказал, что страшная миллионтонная плита упала на яйцо. Я имел в виду именно это. Такие два краха с огромной вероятностью предполагают абсолютно летальный исход. Они должны убить общество. До конца. Причем решающую роль должен играть вот этот стухший, переродившийся сегмент внутренней ткани. Но это дополнилось еще многим. Общественные завоевания не хотел защищать никто по-настоящему. Никто — я имею в виду социальные группы, пласты, слои. Мне мой отец сказал: «Если рабочий класс не поднимается для того, чтобы отстоять завоевания социализма, ты что хочешь, ты на кого хочешь опираться? На бюрократию? На кого?». Я тогда сказал: «На мертвых».
И мертвые не подвели. А выстояв, они создали вот этот новый нарратив. Новые какие-то краевые человеческие сообщества, одним из которых является «Суть времени».
Но что делать с интеллигенцией? Как быть? Что она сейчас являет собой? Как она работает в потрясающе тяжелой нынешней ситуации? В ситуации этого вызова холодной войны?
Я достаточно внимательно следил за материалами госпожи Шульман. Прежде всего, потому, что это сейчас такой хит сезона. Тема какого-нибудь переворота в элите, раскола элиты, создание антипутинских групп, вот они кого-нибудь там в эти группы включают с помощью своих каких-то магических пассов — то Сергея Иванова, то Примакова, то кого-нибудь еще. Это — главная тема. Наша интеллигенция надеется на то, что внутри этой самой элиты кто-нибудь сковырнет Путина, который «мучает ее, вот он сосет из нее все соки, и каждый день они от него страдают, и он — демон их ночей, и надо освободиться от этого демона... Кто угодно освободит, ну пусть даже какая-нибудь там элитная группа, пусть даже чекистская, военная, лишь бы освободила, ну, дальше...». Что будет дальше — рухнет ли Россия, возникнет ли ситуация намного хуже, чем теперь — об этом никто не думает. Пусть рухнет.
И госпожа Шульман сдержано, со средней аналитической грамотностью на нормальном языке описывала все эти возможности переворота и всё, что к ним пристегнуто. И мне это как-то нравилось, потому что есть какой-то представитель нового поколения, пишет более-менее грамотно, ну и занимает другие позиции, нежели те, которые занимаю я. Ну так это же должно быть. Можно что-то прочитать, нельзя же всё время читать только свои собственные статьи, или работы 20–30 твоих знакомых, или какие-нибудь справки. Нужно что-то еще.
Но вот тут произошло нечто. Госпожа Шульман выступила на более глубокую тему, нежели переворот, и написала статью в Ведомости. Эта тоже такая американская газета вполне себе из разряда тех, которые требуют уважения вот такого к своему интеллектуализму, к позиции. Значит, она, Шульман, говорит о преодолении социальной атомизации. Приводятся некие данные.
«Исходя из этих данных (социологических — С.К.), можно хотя бы попытаться судить о направлениях, которыми развивается загадочное российское общество — смутно сознающее самое себя и плохо поддающееся линейным исследовательским методам.
(Видите, как хорошо говорит: «линейным исследовательским методам». Я всю жизнь занимался до театра разного рода нелинейными процессами. Но вот причем тут линейные и нелинейные исследовательские методы я не очень понимаю, но хорошо звучит. — С.К.)
...самая любопытная часть исследования касается динамики социального капитала — роста так называемых сильных и слабых социальных связей. Упрощая, можно сказать, что под «сильными связями» в рамках исследования понимаются «те, у кого могу попросить взаймы или вместе поехать в отпуск», под слабыми — «те, кому могу позвонить с просьбой о рекомендации на работу или для ребенка в школу»
...По сравнению с результатами 2012 г., по мнению самих опрошенных, число их сильных социальных связей выросло вдвое, слабых — в 1,5 раза.
(Должен сказать, что чем связь «попросить взаймы» отличается от связи «позвонить с просьбой о рекомендации на работу», трудно сразу отличить. Сейчас рекомендация на работу — тоже деньги. Или там... вместе поехать в отпуск, или для ребенка рекомендацию в школу. Ну, рекомендация в школу для ребенка — дело тоже серьезное. Но, предположим, что одни из этих средств называются «сильными», другие «слабыми». — С.К.)
Значение этого факта для социального и экономического самоощущения людей огромно. Авторы исследования отмечают корреляцию между ростом числа связей и тем, что они называют «политическим оптимизмом». На самом деле ничего политического в этом оптимизме нет: дело не в том, что более общительные люди лучшего мнения о руководстве страны. Люди, ощущающие себя частью социальной сети, считают, что могут обойтись и без государства, — у них растет чувство субъективного благополучия не потому, что ими хорошо руководят, а потому, что они становятся более уверенными в себе...
(Не понял, значит, что если на государство будет ядерное нападение или что-нибудь еще, то связи между людьми, которые смогут дать рекомендацию в школу или даже дать взаймы и с которыми можно поехать в отпуск, спасут от происходящего? — С.К.)
Этим объясняется и другая корреляция: между ростом числа связей и снижением доверия к государственным институтам. Это снижение проявляется не только в ответе на прямые вопросы типа «Доверяете ли вы полиции?», ...но и косвенным образом — в готовности искать пути неуплаты налогов или отказе обращаться к официальной медицине в случае болезни.
Причина такого стремительного роста связей (которые в случае неуплаты налогов и т.д. называются слабомафиозными. То есть, криминализация. Самые серьезные горизонтальные связи — в мафии, правда? — С.К.) — не государственная политика (государство, уничтожая всякую возможность легальной политической и общественной активности, скорее пытается этому процессу препятствовать). Это результат совокупного действия относительного материального благополучия последних 10–12 лет и соответственного роста... мобильности и новых информационных технологий...
Если речь идет действительно (Вот тут перл! — С.К.) о преодолении социальной атомизации — базового наследия советской власти, — то значение этой тенденции трудно переоценить».
Я еще раз прочитаю (и это печатают — «Ведомости»!): «Если речь идет действительно о преодолении социальной атомизации — базового наследия советской власти, — то значение этой тенденции трудно переоценить».
И тут я понимаю, что это очередной вариант этой барышни, которая говорила на передаче «Эха Москвы»: «У нас в России 8 миллионов человек живет. Как мы можем...» Говорит: «Сколько?». Этот, как его зовут, Шендерович говорит: «Сколько?». Потом были какие-то ужасы, потом барышня сказала, что она не может спокойно есть пищу, в которой она может предположить наличие NaCl, то есть, поваренной соли. То есть, понимаете, на самом деле вот оно — у этой газеты, если она серьезная, должен быть редактор. Этот редактор понимает, что такое социальная атомизация? Базовым наследством чего она является? Она порождена рыночной конкуренцией, войной всех против всех, разрушением традиционного общества, выбиванием из матрицы традиционного общества людей, которые, будучи выбитыми из нее, оказываются атомами, неспособными соединиться в новые связи. Вот что такое социальная атомизация. Она какое имеет отношение к советской власти? При советской власти не было горизонтальных связей? Там был узок круг людей, у которых можно было попросить взаймы? Или которым можно было позвонить с тем, чтобы на работу устроиться или куда-нибудь еще? Там гораздо более прочные эти социальные связи были. Там господствовал коллективизм, «проклятый коллективизм»! Значит, с одной стороны, это советское общество надо проклинать за коллективизм, то есть за неатомизацию. А с другой стороны его же надо проклинать за атомизацию. Оно виновато и в том, и в другом. И в том, что не было атомизации, и в том, что она была. При этом реальная атомизация, реальная проблема этой атомизации, проблема атомизации в XXI-м веке для госпожи Шульман не существует. Она в этом вопросе настолько же информирована, как госпожа Латынина в вопросе о том, есть ли у осциллографа стрелка, эта госпожа из «Эха Москвы» о том, сколько население России, и что такое NaCl.
Мы сталкиваемся с новой дикостью. Агрессивной, высокомерной, самодовольной, противопоставляющей себя как избранной — простым людям. Но все эти противопоставления, они же возможны в таком варианте какого-то высокомерного аристократизма, основанного на действительно высокой компетенции, о чём говорить — где компетенция?! Где компетенция газеты, которая может сказать, что «советская власть порождала атомизацию»? Да, сталинская власть, оказывая давление на крестьянскую среду, на колхозы и так далее, выкидывала из колхозов людей, и они шли на заводы. Но на этих заводах они не атомизировались. Они входили в огромные рабочие коллективы, особо плотные именно потому, что они имели еще опыт той, традиционной плотности, плотности, свойственной традиционному обществу.
Что такое, если уж говорить на серьезном научном уровне, загадочный феномен советского индустриализма и советской коллективизации и советской культурной революции — да, трех китов советизма? (Индустриализация, коллективизация, культурная революция.) Загадочность заключается в том, что советская власть, в немыслимо короткие и невозможные для буржуазного общества сроки, осуществила модернизацию без разрушения традиционного общества. А скорее даже, наоборот, с его воссозданием — колхозы. Об этом можно говорить часами. Потому что это невероятно важно, загадочно, интересно, требует достаточно тонких разграничений, требует, между прочим, серьезной исследовательской работы. Это безумно важно для того, чтобы понять — возможна ли вообще модернизация, а также сверхмодернизация без разрушения традиционного общества? Сочетаема ли она с коллективизацией? С коллективностью, точнее. Во всех сферах жизни.
Разрушено ли было японское традиционное общество при осуществлении, так сказать, «японского чуда»? Что сейчас происходит с китайским обществом, разрушается ли коллективизм? Оно так стремительно индустриализировалось, так стремительно выходило, прорывалось в современность и завоевывало в ней невероятные позиции, в том числе позиции на том уровне современности, который наиболее трудно достижим, — одно дело догнать западную страну, скопировав автомобиль или танк, другое дело первым запустить спутник или человека в космос. Вот эта стремительность — она была потому-то и особо загадочна, что она осуществлялась без разрушения коллективистской ткани. И даже, напротив, с задействованием какого-то потенциала этой ткани, что казалось на Западе невозможным. На Западе утверждалось, что либо ты остаешься рабом традиционного общества, его коллективизма и всего, что с этим связано, либо ты становишься творческим человеком, носителем инноваций. Что пока ты находишься в рабстве у всех этих связей и у всего остального, что там существует, ты не можешь создавать прорывные технологии, новые открытия, ты не свободен от этих связей. И только став этим индивидуумом в полном смысле слова, ощутив это одиночество и этот вызов миров по отношению к твоему одиночеству, ты можешь, преодолевая эту пропасть, стать Творцом в современном, в высшем смысле этого слова. Утверждалось, что и творцы прошлого — это атомизирующиеся люди, вырывающиеся из связей, что это касается и титанов Возрождения и так далее.
Русский творец абсолютно не тяготился коллективностью, его она не сковывала, он был в ней, как рыба в воде. Она ему помогала проявлять творческую индивидуальность. Он дерзал именно потому, что он находился в этой среде, и перестал дерзать, оказавшись вне нее. И между этой темой и темой вообще уникальности российского социума, российского вот этого вот особого существования, особого бытия есть очень много важных мостов, соединяющих эту тему особого российского бытия, особого существования, абсолютной особенности всего этого дела, загадочной особенности и темой атомизации и советской модернизации без разрушения коллективизма. Это две очень близко сходящиеся темы. Вот мы говорим: «А что там особенного? Ну, ничего особенного, ну Пушкин, ну это, ну это, а там Байрон, а там это и это. Ну, загадки русской души, ну подумаешь там, первыми начали копаться в подсознании, а потом там все экзистенциалисты, все кто угодно — кто только в нем не копался, ну и что? Достоевский, не Достоевский — ну и что? — Копирование, подражание Западу». Этого не было, но это было трудно распознать, а советский период показал, что это так. Советский период эту русскость, то есть творческую раскованность в условиях коллективизма, вот эту синергийную способность к творчеству раскрыл в максимальной степени. И это невероятно важно, как для понимания природы этого периода и природы его достижений, так и в плане будущего, — если советское наследство является фактором будущего, так оно заключается в том, что... оно потому им является, что снова к этому коллективизму так или иначе придется прийти. Что без него-то тоже, видимо, хана. Что этой атомизации наступает конец.
Госпожа Шульман говорит прямо противоположное, а это значит, что главный запрос, который всегда адресован интеллигенту: проклинай что угодно, ратуй за то или за другое, черт с тобой, — но ты-то что-нибудь новое скажи! Ты-то скажи хоть что-нибудь, от чего оттолкнуться можно с тем, чтобы начать думать! Ты хоть создай среду, в которой эта мысль будет котироваться, в которой эти мысли будут сталкиваться, в которой они будут углубляться и все прочее. Ты это всё сделай!
Вот этот запрос либеральная интеллигенция не выполняет. Она на это не откликается. Она в невероятной степени опростилась. И это ее опрощение на уровне поколения Шульман чем-то прочно связано — чем не знаю — с вот этим отказом от собственного творчества другой генерации, генерации Евтушенко, Вознесенского, Астафьева и многих-многих-многих других. Есть связь между этим. И фактически мы оказываемся в ситуации, когда интеллигенция нужна, а ее нет. Ее нет в том смысле, в каком она должна быть. Не в смысле фактора, поддерживающего власть, не в смысле фактора, осуждающего власть — в смысле фактора, который пробуждает мысль. Который подталкивает, активизирует, заставляет думать. Который заражает этим вкусным процессом глубокого думанья, проговаривания — всего этого нет.
«Нам очень нравилось на ваших спектаклях, это было так интересно, это так возвышало», — сказал мне один из олигархов, давно уехавших в Лондон — «А потом оказалось, что есть более интересные вещи». Я говорю: «Какие?». Он говорит: — «Бабки, Сергей Ервандович, бабки». Как для творческого человека, для человека, способного разговаривать и понимать новое, для человека, который сочиняет симфонию, или, я не знаю, пишет картину, для человека, который сидит на научных форумах, как для него «бабки» могут быть важнее счастья нахождения новых решений, счастья открытия того, чего не было, и чего ты не знал. Герой того же Гранина в «Иду на грозу» кричал, возвращаясь с семинаров какого-то академического института по теоретической физике: — «Эй, вы, люди! Знаете ли вы, что вас ждет? А я знаю! Я только что оттуда!». Разменять всё это на бабки — это значит не просто отдать за колбасу и за всё прочее завоевания, труд социализма, не только отдать величие державы опять-таки за эту колбасу (колбасы и у китайцев много, но почему-то они величие державы за нее не отдают) и так далее — это значит просто продать душу.
А дальше возникает самое страшное — бесплодие. Как там они говорят, «на полубессознательном уровне», да? На полубессознательном уровне ощущаемое, вызывающее ярость, требующее компенсации в виде комплекса высокомерия и утихомириваемое — вот этот зуд: «Бесплоден! Бесплоден! Бесплоден!», — забалтыванием всего, лихорадочной, поверхностной болтовней рядом с другими себе подобными, которые так же болтают, так же сосут коктейлики, так же развлекаются, так же и всё прочее. Среды нет, в которой можно дышать другим воздухом.
А отсутствие этой среды в условиях холодной войны смертельно опасно. Конечно, смертельно опасно отставание в области ракетостроения или создания новых типов боезарядов ядерных, но еще опаснее это. Между тем, проблемы, которые существуют, очень интересны, и госпожа Шульман могла бы о социальной атомизации и поглубже поговорить.
Вот, например, есть такой Крис Мом, который пишет статью в The Independent. Он говорит (шутит):
«Можно, я открою вам тайну? Я превращаюсь в монгольского пастуха, пасущего яков. Это может кого-то озадачить, ведь я вроде бы белый журналист средних лет с седеющими волосами. Однако внешность может оказаться обманчивой. (А что, говорит, не может? — С.К.) Спросите об этом Рейчел Долежал (Rachel Dolezal).
Долежал только что ушла с поста президента отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения (NAACP) в городе Спокане, но продолжает работать профессором африканских исследований в университете Восточного Вашингтона. Однако претензии женщины на принадлежность к черной расе опровергли два самых важных авторитета в этом вопросе, а именно, ее родители. Они говорят, что их дочь долгие годы притворялась чернокожей. А усыновленный родителями брат Рейчел Эзра Долежал (Ezra Dolezal) сообщил, что сестра несколько лет тому назад просила его „не раскрывать тайну“».
«Я, — говорит далее автор, — почему это всё обсуждаю, потому что это же проблема самоидентификации...»
«Долежал усыновила мальчика смешанного расового происхождения по имени Исайя и заявила: «Я человек смешанной расы, и мой сын человек смешанной расы». (А я в таком случае почти монгол, хотя насчет сына у меня такой уверенности нет)
Вокруг этой истории вполне предсказуемо запрыгали и левые, и правые. По мнению Джонатана Кейпхарта (Jonathan Capehart) из Washington Post, Долежал — ничуть не лучше загримированных белых исполнителей негритянских песен. «Белый актер в роли негра остается крайне расистским явлением, как бы он ни поддерживал движение за права чернокожих», — заявил он. С другой стороны, бывший президент Ассоциации чернокожих психологов Халфорд Фэрчайлд (Halford Fairchild) считает, что Рейчел Долежал — чернокожая, потому что она считает себя чернокожей.
Между тем, правые деятельно выискивают следы либерального лицемерия. Ну как левофланговые комментаторы могут осуждать Долежал, одновременно прославляя мужчину с женским именем Кейтлин Дженнер (Caitlyn Jenner), который заявляет, что он — женщина, хотя всё говорит об обратном?...
Я не хочу верить в убедительность пучеглазых идиотов с американского правого фланга, но это важный вопрос. Гендерная дистрофия, или расстройство гендерной идентичности, — это общепризнанное состояние в медицине, но у него очень мало объективно наблюдаемых симптомов. Правда, авторы одного исследования выяснили, что если подверженный такому расстройству человек получает андростендион (это гормон типа феромона, используемый в мужской парфюмерии), то он начинает реагировать в соответствии с тем полом, к которому себя причисляет, а не с тем полом, который у него от рождения.
Но если Дженнер говорит, что она женщина, значит, так оно и есть. Это единственный логический вывод, который может сделать толерантное и цивилизованное общество. Однако расовая дисфория существует исключительно в мозгу. Есть здравый и разумный аргумент: мужчины, ощущающие себя женщинами, «женщины», ощущающие себя мужчинами, и постоянно увеличивающаяся армия сомневающихся — всё это для меня вполне приемлемо, и здесь нет никаких проблем. Понятно, что сексуальная идентичность — это нечто большее, чем наличие пениса или влагалища. Кто может отрицать наличие у людей сокровенных чувств? Мы ничего не можем привнести в жизнь Дженнер, кроме медицинских средств, которые сгладят ее половой переход.
Но в то же время, любой, у кого есть глаза, может оспорить утверждения Долежал. У нее белая кожа. Кем бы она ни ощущала себя внутри, она — не чернокожая. Принадлежность к черной расе может быть состоянием души, как утверждает Халфорд Фэрчайлд, но как скажет вам любой бледнолицый, это состояние души может быть у тебя, когда ты черный. А не когда ты носишь черный грим, завиваешь волосы, усыновляешь ребенка смешанного происхождения, просишь брата не раскрывать твой секрет или становишься экспертом по всему, что касается афроамериканцев. Это состояние души, которое неразрывными узами связано с черной кожей.
Это поразительно, но в США возникло нечто вроде традиции, когда белые выдают себя за чернокожих и наоборот. Долежал может призвать себе на защиту Уолтера Уайта (Walter White), который возглавлял Национальную ассоциацию содействия прогрессу цветного населения с 1931 по 1955 годы. Он писал: «Я негр. У меня белая кожа, у меня голубые глаза, и у меня белокурые волосы. Черты моей расы на мне не заметишь». Тем не менее, он, в отличие от Долежал, мог сослаться на свое смешанное европейско-африканское происхождение. Может, какой-нибудь здравый человек сумеет ее убедить, что она просто нелепа и смешна? Подозреваю, что нет. Ну ладно, побежал (омонголиваться и — С.К.) пасти яков».
— Там же
Вроде бы шутливая статья, но она же говорит о реальности и идентичности. Все-таки, в какой мере идентификация может отрицать реальность? И если она начинает ее отрицать, является ли она идентификацией настоящей? Или она становится ролью? А если идентичности нет вообще, и место идентичности как таковой заменяет роль, и стерта грань между ролью и идентичностью, потому что никто, в сущности, по моему мнению, не запрещает этой женщине принять на себя роль чернокожей. Но роль не есть идентичность. «И здесь кончается искусство, и дышат почва и судьба», да? Но они дышат, они не есть, они дышат.
Значит, если это так, то в какое общество мы приходим? Тут атомизация-неатомизация, которой занимается госпожа Шульман, — ничто по сравнению с масштабом проблем, которые можно извлечь из этой маленькой американской статейки. Значит, там-то что-то еще пульсирует. И для меня, человека, извлекающего это, пульсирует там только одно — разница между понятиями «роль» и «идентичность», стирание грани между ролью и идентичностью и то, что это порождает. А порождает это так называемое «текучее общество». Вот что это такое, каков масштаб вызова, какова тут необходимость России отвечать на мировые вызовы по-настоящему? Какова тут обязанность российской интеллигенции не забалтывать темы и не трепаться по-пустому, и не нести ахинею про то, что атомизацию породило советское общество, а NaCl вреден для здоровья, является ядовитым ядохимикатом, у осциллографа есть стрелка, а в России живет 8 миллионов людей — вот это состояние стыдно и чудовищно опасно. Вот насколько надо из него выходить, куда надо выходить, какие настоящие неслыханные проблемы стоят перед Западом — не нового Венского конгресса, а совсем другие проблемы? Вот об этом мы поговорим в следующий раз.
До встречи в СССР!
Контакты пресс-службы. тел: +7(930)387-92-08, e-mail: press@eot.su
Телефон горячей линии: 8 800 100-97-24
