виртуальный клуб Суть времени

Стенограмма, ссылка на youtube и файлы для скачивания — в полной версии новости

Смысл игры - 95 from ECC TV .

Скачать файл.avi (avi - 521 Мб)
Звуковая дорожка, файл.mp3 (mp3 - 79 Мб)
Версия для мобильных устройств, файл.3gp (3gp - 82 Мб)

Youtube
 

Добрый вечер! В момент, когда будет выходить эта передача, я уже буду находиться опять на поселении, и там буду готовить новые передачи «Смысл игры». Сейчас же я нахожусь в Москве и решил, что эту экстренную передачу обязательно надо выпустить немедленно после целого ряда событий, обсуждение которых, в сущности, и привело меня в Москву.

Я должен сказать, что совсем не так восторженно отношусь к телевидению, как это кому-нибудь может показаться. И прекрасно осознаю многие его недостатки. Но национальная повестка дня формируется, всё-таки, в основном, на телевидении. Это очень неблагодарное и тяжелое занятие — формировать национальную повестку дня или хотя бы ее сегменты. Я должен всё время повторять какие-то слова, какие-то такие емкие политические определения, которые потом другие начинают воспроизводить, уже забывая о том, кто, когда, что сказал, да и не должны они об этом помнить. И постепенно-постепенно всё это входит вот в эту самую национальную повестку дня.

Нужно ли сейчас ее формировать — вопрос сложный. Ее формировать настолько трудно, что в каком-то смысле это является сизифовым трудом. Это всё равно, что носить воду в решете. Почему это так, я скажу чуть позже. Но когда нечто острое происходит, и ты имеешь возможность это сделать, то ты не можешь это не делать. Соответственно, всё это время я занимался вот этим занятием в том виде, в каком оно возможно. И к передачам «Смысл игры» из той серии, которую я задумал, с подробным обсуждением текстов, всего того небессмысленного или показательного, что написано за неделю, месяц, за две недели, — неважно, — когда-то было написано, уже успели забыть. Вот это всё я могу делать только на поселении. И я не могу это делать параллельно с многочасовыми пребываниями в телестудиях, а иногда ведь это действительно длится по многу часов.

Данная передача является промежуточной. И я считаю нужным немедленно по горячим следам обсудить некую цепь простейших событий, которые случились, и которые очевидны, и которые, к сожалению, очень мало обсуждают. Если я при этом обсуждении буду вводить что-то в контекст, обсуждать какие-то понятия, напрямую с этим не связанные, то я делаю это потому, что, увы или к счастью, всё в мире взаимосвязано. Нет обособленных событий, которые не вступают в связь с другими событиями, и зачастую это надо всегда проверять, некоторые связи носят далеко не случайный характер.

Вот мне, например, до сих пор неясно, случайной ли является связь между событиями на Ближнем Востоке, порождающими большие волны беженцев и реакцией Европы на этих беженцев. Вот те, кто создают события на Ближнем Востоке, они планируют, в том числе, эти волны беженцев и реакцию Европы или нет? В огороде бузина, а в Киеве дядька, и только жизнь связывает это между собой? Или проективное мышление всё-таки связывает между собой рождение вот этих вот больших масс беженцев, их неизбежное движение в Европу и политическую трансформацию Европы?

Мне кажется, и я могу сказать здесь только «кажется», что это проективный процесс. То есть, что те, кто создают это гигантское количество беженцев, которое неизбежно движется в Европу, может быть, для того и создают процессы на Ближнем Востоке в существенной степени, чтобы трансформировать Европу. Что Европа — это «кастрюлька», в которой лежат там всякие «овощи», «мясо» и всё прочее, а нужна «конфорка», чтобы на ней изготовить «суп», и что без конфорки суп не изготовишь. Поэтому включают «конфорку», то бишь вот этих беженцев и всё, что происходит, а ведь беженцы сами по себе не появятся, нужно включить большой процесс, чтобы они появились. Значит, это всё начинает... «конфорка» горит, на нее ставят европейскую «кастрюлю» с этими самыми «овощами», «мясом» и всем остальным. В результате возникает некий «суп».

Вот у меня возникает такой образ процесса, что это готовят суп, а не отдельно зажигают конфорку, отдельно режут овощи, кладут мясо и наливают воду в кастрюльку. Утверждать я этого не могу. Я десять раз буду проверять справедливость этой достаточно простой и одновременно достаточно эксцентричной гипотезы. Но у меня всё более складывается внутреннее ощущение, что я прав.

Кстати, по поводу этого всего, я вспоминаю одну вполне публичную историю, я могу ее рассказать, которая случилась уже после распада СССР, но прямо по горячим следам распада, где-нибудь, я не знаю, в самом начале 1992 года, мне так кажется по времени. Кто-то меня пригласил на какое-то публичное мероприятие, проводимое фондом Горбачёва и возглавляемое тогда Горбачёвым. А я умел особо злить Михаила Сергеевича. Он заводился, когда я начинал организовывать соответствующие импульсы, ему адресованные. Сказать не могу проще, вот именно организовывать некие импульсы, месседжи, в сущности, ему адресованные. Я построил своё выступление именно таким способом. Михаил Сергеевич сильно разозлился, он в таких случаях покрывался даже пятнами, и сказал, что «умный ты человек, Сергей Ервандович, и даже что-то понимаешь в происходящем. Но когда ты еще был младшим научным сотрудником и ковырялся там в своей геофизике, я уже побывал в одном из главных городов Европы, где меня принимали 22 очень могущественных и очень умных человека. И они мне сказали: „Михаил Сергеевич, Европа мертва, и она не оживёт, пока не закипит „русский котёл““».

Вот я цитирую это высказывание, поскольку при этом присутствовало человек семьдесят, и многие из них еще живы, то они могут подтвердить мою правоту, наверное, есть и стенограмма. Я на это ответил: «Михаил Сергеевич, но они же вам не сказали, что именно там должно свариться-то в этом котле — борщ, уха или что-то еще. Там такое может варево происходить, как у макбетовских ведьм, которые тоже что-то там варили». — «Ну ладно, ладно, это у тебя ассоциации, образы, я тебе сказал, ты проинформирован».

Что сказал, по сути, Горбачёв? Он сказал, что в Европе нечто было нарезано, а Россия нужна была как некая «конфорка», которую надо зажечь, и тогда сварится новый европейский «суп», иначе всё будет мертвое, всё будет валяться отдельно и ничто не возникнет. Иначе никак его слова нельзя интерпретировать, а за точность передачи слов я отвечаю.

Теперь Ближний Восток. Европа так же мертва, и кто-то хочет там сварить что-то, включив эту «конфорку» ближневосточную и, значит, создав вот этот самый «европейский котёл», и тогда там что-нибудь «закипит». Что там должно «закипеть»? Каков круг людей, которые могут в принципе что-то такое замыслить и обладать возможностями осуществлять? Есть ли сейчас на планете люди, неважно, злые или добрые герои, но герои (в данном случае злые, безусловно, но герои), которые могут так мыслить? И одновременно обладать какими-то возможностями, чтобы это организовывать? Я не знаю. И пока я это не пойму до конца, я не могу придать своему утверждению иной статус, нежели статус гипотезы, но мне с каждым днем кажется, что эта гипотеза правдоподобна. Не надо обольщаться этим правдоподобием, но что-то в этом, безусловно, есть.

Теперь смотрите. Если это так, то давление беженцев на Европу неизбежно будет разогревать антимигрантские настроения, правильно? Иначе быть не может. Если с этим давлением Европа не справится, то все центристские и такие умеренно-левые партии летят кувырком, под откос. Их программы вызывают только разочарование. Напротив, притягательными становятся программы либо правые, либо ультраправые. Предположим, что власть в Европе получают эти правые или ультраправые партии. Правые — ладно, правые, консервативные... они умеренные, но они тоже проблему не решат и даже не сформулируют никаких проектов, осуществимых или воспринимаемых населением как осуществимые, которые эту проблему рассосут. Потому что такие проекты достаточно чудовищные, а умеренные правые, они так же респектабельны как умеренно-левые или центристы. Значит, к власти должны начать приходить в условиях этого кризиса повестки дня какие-то совершенно другие силы. Сначала эти силы могут быть как чуть-чуть более левые, так и чуть-чуть более правые. Но рано или поздно неминуемо окажется, что всё это расщепляется на так или иначе социалистическую и фашистскую дилемму.

И в этом смысле фашистские тенденции получают, естественно, некое... у них есть фора. Они оказываются предпочтительнее, ибо, поскольку по отношению к иммигрантской проблеме, что скажет социалистическая какая-нибудь, пусть даже резко социалистическая группа? Ну, скажет, что всё дело в том, что буржуазия неспособна справиться с ситуацией, поэтому всё возникает. Это всё будет правда, но кто это услышит? А что скажут фашисты? Они скажут, что «„чурок“ надо мочить» и что «мы готовы это осуществить». Вот это поддержат. Эти полуфашисты, четверть-фашисты...заметьте, я Марин Ле Пен никак к ним не отношу, даже считаю что это пока что, всё это происходит... Конфорка ещё только включилась, огонь слабый, суп трудно разогреваемый, и поэтому пока что говорить о чём-то подобном ещё не приходится. Но пройдет время, конфорка будет включена, если огонь окажется более мощным и воду разогреют, то суп сварят. Это довольно простое занятие.

Когда его сварят, какая будет Европа? Все эти разогревания ультранационализмов, они же порождают цепь взаимных претензий. У каждой из европейских стран есть претензии к соседней. И все эти ультранационализмы... они же не только анти-иммигрантские, они еще и как-то должны подчеркивать идентичность. Сильно подчеркивая идентичности, адресуя к историческому прошлому, невозможно создать это очень рыхлое и ничем не обоснованное европейское единство, у него нет корней. Там нет единого языка. На латыни говорить? Рим? Что там должно быть корнем? Там корни очень разные. Значит, соответственно, всякая апелляция к этим корням создает центробежные тенденции в этой Европе. В результате либо Германия в очередной раз поглотит Европу, либо Европа будет развалена. Когда она будет развалена, по отношению к ней будет реализовано то, что обычно называется стратегия сдерживания.

Что такое «сдерживание»? Это выявление в регионах неких сил растущих, которые в принципе при этом росте способны бросить вызов США. Вот эти силы надо своевременно подавлять, — вот что такое в чистом виде концепция сдерживания. Она была сформулирована Кеннаном в его «Длинной телеграмме», которую я уже обсуждал в связи с холодной войной. Но она [концепция] существовала и до Кеннана, и после него, и, уверяю вас, что Россию, когда она выделилась из состава СССР, ее продолжали сдерживать. Ее сдерживали в Чечне, ее добивали до конца, потому что в любом своем виде, будучи не просто региональной державой, а слишком здоровенным таким образованием, она бросает вызов (опомнившись) Соединенным Штатам.

Прежде всего, конечно, им бросает вызов Европа, а также Юго-Восточная Азия — Китай, прежде всего — это тоже вызовы. На эти вызовы нужно найти ответы, нужно осуществить то или иное сдерживание. Значит, возможно, что весь этот ближневосточный странный котел, он и порожден только одним — желанием сдержать Европу. Создать ей еще пару-тройку лишних проблем, при которых она определенным образом трансформируется, а будучи трансформированной она не сможет существовать как сверх-региональное образование огромное, бросающее вызов США. А в принципе она же могла бы стать таким образованием. Или даже в каком-то смысле обречена бы была стать им, если бы продолжала развиваться и укрепляться. Может быть, это так, а может быть те, кто это всё подогревает и хотят, чтобы это там некий икс (Х) съел всю Европу, стал радикально правым, и заварилось нечто, по отношению к чему 1939-1941 годы покажутся ещё детской забавой.

Я говорил об этом много лет назад и сейчас вижу всё больше подтверждений тому, что я говорил. В любом случае, я привел этот пример только для того, чтобы сказать, что такое взаимосвязь факторов. Что никогда всё-таки нельзя увлекаться тем, чтобы каждый фактор рассматривать отдельно, и уже совсем никак эти взаимосвязи не употреблять. Я понимаю, что их употреблять рискованно, что проще всего так всё связать друг с другом, чтобы возникли какие-то бредовые конспирологические картины, и в них бы утонула вся реальность. Надо быть близко к факторному анализу, но всё-таки без системного анализа тоже обойтись нельзя.

Теперь нечто, тоже явно имеющее место, о чём я много раз говорил и здесь тоже повторю, перед тем как обсудить некую конкретику. Понимаете, в странах Северной Африки и Ближнего Востока есть националисты и исламисты-халифатисты, и больше там никого нет. Там нет мощной либеральной, либерально-космополитической, либерально-просвещенной прослойки. Ее нет. Это порождено как генезисом этих государств (они же недавние образования), так и спецификой этих государств (они же все — части арабского мира, вернее, части двух халифатов — арабского и османского, они — продукты неких распадов), так и тем, что это государства, которые могут либо признать, что они никогда никого не догонят, либо начать догонять — это называется догоняющая модернизация.

Националисты — это те, кто а) признают светские нации в арабском мире — сирийскую, египетскую, тунисскую и так далее. А ведь это большая проблема нащупать там нации, их в Иране легко нащупать, а уже в Ираке намного труднее, а в Северной Африке тем более. Значит, националисты пытаются это создать, очень часто эти их попытки требуют того, чтобы они чуть-чуть адресовывались к исламу, но больше всего адресовывались к до-исламской древности. И тот же Ясир Арафат, пытаясь создать палестинскую нацию, (совсем проблемное образование, да?), он же адресовывался к чему — проходит празднество, где выносят Баала, и Арафат оказывает ему респект. А как иначе-то? Как нацию вообще построить? Ведь нацию очень трудно построить на универсалистской религии, всё равно нужно понять, чем французский католицизм отличается от испанского, чтобы воевать, а ведь воевала Франция и Испания очень долго. Понятно, что проще всего понять, чем протестантизм отличается от католицизма, но ведь все эти католицизмы тоже надо было как-то маркировать чем-то — германским началом, французским началом, испанским началом. Возникали соответствующие священные места, соответствующие святые, соответствующие апелляции к дохристианской истории, невозможно было без этого обойтись, никак. И Муссолини, конструируя итальянскую нацию, никак не мог обойтись без Рима и римской идентичности. Но скажут, что Муссолини — он фашист и негодяй, но а Гарибальди, а все остальные? Они же тоже к чему-то должны были апеллировать. Значит, внутри национализма всегда есть, прежде всего, просто нагнетание самого вот этого вот «мы — сирийцы!», «мы — египтяне!». Во-вторых, есть некое обоснование этого, которое не может быть взято только из ислама. И, в-третьих, конечно, есть существенный исламский момент, но поскольку это тот момент, который должен быть связан с доисламским моментом, то это всегда суфии. Суфии не боятся связать доисламское прошлое с исламом. А ислам салафитский, фундаменталистский, он этого боится, для него всё языческое — это чудовищная вещь, которую нельзя вспоминать. Я в одной из своих статей, посвященных древней истории, говорил, что выдающиеся представители ислама, обращаясь к Каабе, к этому камню, говорили: «Я знаю, что ты только камень, но тебе молился (почему-то!) пророк, и поэтому я тебя уважаю. Я знаю, что я не должен тебя уважать». Сравните это с тем как «Исламское государство» обещает разрушить Каабу и всё остальное.

Трудный вопрос, очень трудный — о корнях. Можно ли совсем от них оторваться, существует ли чистота универсальной религии. Но если она и существует, то она требует и взыскует универсального государства, каковым для ислама является халифат. Ислам не может существовать без халифата. Вот чистый, накаленный, фундаменталисткий ислам взыскует халифата. И я много раз говорил, что — и ради бога, мы не против, стройте его на здоровье в пределах тех исламских государств национальных, которые вы хотите объединить. Это будет такое же объединение как объединение Европы, оно будет гораздо более прочным, потому что оно будет на этом исламском фундаменте, на фундаменте накаленной исламской веры, которую мы уважаем.

Но вся беда заключается в том, что любое нагревание халифатисткого начала никогда не останавливается именно потому, что религия бурлит, она живая, в отличие от христианства и на Западе, да и не будем преувеличивать то, что происходит у нас. Хотелось бы, чтобы страсти духовной было больше, не правда ли? Чтобы не такие вот, всё-таки чуть-чуть знаковые моменты преобладали, а чтобы там действительно жила настоящая страсть, та, которая наполняла готические соборы в XII — XIII веках от Рождества Христова. Не потому этого хочется, что хочется войны цивилизаций, а потому этого так хочется, что, вот мечтаешь об этой страсти, потому что любая духовная страсть лучше, чем вот это прозябание, мертвость, вот эта бесценностность, вся пост-модернистская каша.

Итак, прекрасно могло бы всё происходить, если бы арабские государства и не только арабские, а исламские государства добровольно в рамках диалога, который породил объединенную Европу, создали бы объединенный арабский, не важно, объединенный исламский мир. Так ведь пытались же много раз это сделать! И Гамаль Абдель Насер это пытался это делать, и на других совсем основах пытались это делать. Во-первых, это не получается. Уже поработало это светское начало, не хватает этой универсальной страсти. Во-вторых, прощу прощения, и с универсальными страстями всегда всё было в исламе (даже в исламе, хотя в исламе с этим лучше, чем где бы то ни было) всё недостаточно хорошо. Потому что Османская империя — это Османская империя, и совсем убить в ней турецкое начало невозможно. Или тюркское. А арабский халифат — это арабский халифат, и тогда всё-таки все хороши, и все правоверные — правоверные, и всех мы объединяем, но арабы чуть-чуть правовернее других. Дальше два халифата пытаются выяснять, какой из них лучше. Тут на это всё накладывается раскол между суннитами и шиитами. В главном шиитском государстве — Иране, безумно крепки и глубоки национальные корни, — персидскому государству много тысячелетий, несколько, и оно настолько древнее, мощное, культурное, и оно всё время хочет как-то соединить себя с исламом. И соединяет, — почитайте выдающегося исследователя Анри Корбена, он подробно рассказывает, как именно в шиитском суфизме, не в суннитском, а в шиитском, востребованы все доисламские персидские варианты. Это ужасно интересная история, на которую мне сейчас не хочется отвлекаться.

Итак, никогда это не случалось с одной стороны по названным выше причинам, а с другой стороны, как только об этом начинают говорить, так сразу лезут на чужие территории. Начинают вспоминать, что когда-то Испания была там же, ну, конечно же, Россия. И они начинают экспансию на те территории, на которых без огромных войн, истребления и всего прочего, халифат утвердиться не может. Они даже не ограничиваются тем, чтобы на первом этапе спаять ядро этого халифата и как-то там договориться между собой, а потом уже начать экспансию — они сразу её начинают! Сразу.

Поэтому весь этот халифатизм, естественно, не может не беспокоить. Не ислам как великая религия нас беспокоит, мы её беспредельно уважаем, не исламские духовные импульсы, построенные во многом на антагонизме с западным миром, нас беспокоят, — мы сами построены на этом антагонизме. Нас беспокоит геополитика, беспокоит то, что христианская страна, каковой по сути мы являемся со всеми оговорками, при всём уважении к религиям народов ее населяющих (никто же не оспаривает, что это мир миров, сложнейший космос русский, с русским, тем не менее, и православным ядром, никто же никогда с этим не спорил и не будет спорить, это так по факту), так вот этот мир миров, прошу не путать с миром, этот космос, он немедленно начинает взрываться от соприкосновения с мощными радикальными халифатистскими волнами. И возникают далеко идущие разговоры, особыми любителями которых являются наши теоретики радикального ислама, которые говорят, что Россия — это всего лишь душа, а есть дух, а дух — это ислам, дух должен подчинить душу. И начинается очень многое из того, что угрожает целостности нашей страны и всему остальному — нашим ценностям, которые, я например, совершенно светский, понимаю, насколько они обусловлены православием, христианством, насколько они являются в этом смысле несовместимыми с тем, что дует с Юга.

Очень хочется с этим со всем жить в мире, не воюя, не конфликтуя, а как-то гармонизируя отношения. Никогда в России не возникнет исламофобия, просто «ислам — это мерзость» и всё такое прочее. Все, кто будут ее здесь насаждать — враги России. Но вот этот радикальный напор, он, конечно, опасен, а в каком-то смысле и смертельно опасен.

Представлять это так, что нет этого напора, а есть просто некий «терроризм» конечно можно для политкорректности и для всего остального. Но это же не так! Мы вновь попадаем в ту же историю, в которую попадали в 2001 году и в последующие годы. Когда Джордж Буш-младший ненадолго сказал, что он крестоносец и всё прочее, потом сам испугался этого, а в 2003 году Кондолиза Райс, по памяти говорю, кажется в 2003, так дала обратный ход, что мало никому не показалось. И с тех пор Америка только и делает, что дает задний ход. Конечно же, речь идет не только о терроризме, речь идет о терроризме, который определенным образом идеологически обоснован, и терроризм здесь средство широко применяемое, а цель связана с идеологией. И отрицать ее, как говорил, ради политкорректности можно, недолго говоря о том, что война идет с салафитами, с радикальным исламизмом и так далее. Буш отпрыгнул и сказал «террористы, только террористы!» Антитеррорестическая коалиция. Сейчас мы повторяем то же самое. Понятно почему. Потому что мы обоснованно боимся как огня всякого конфликта цивилизаций и любой демонизации ислама — великой мировой религии. Поэтому мы уходим в сторону названия «террорист». Это нам кажется безопасным. И это правильно с точки зрения официоза. Но данная передача никак не является официозом, и я здесь могу называть вещи своими именами. Иначе непонятно вообще, зачем нужны эти передачи.

Значит, о другом идет речь. И это другое смертельно опасно для тех, на чьи территории посягает это другое, а это Россия. Это другое смертельно опасно для всех суфиев, пытающихся прорастить национальные корни на Северном Кавказе, в Средней Азии — где угодно. Их просто уничтожают под корень, сносят их святыни, растаптывают их кладбища. И для умеренных деятелей ислама это тоже смертельно опасно. Это некая сила, которая хотела бы для начала уничтожить две трети собственного ислама, чтобы потом двигаться дальше.

Она, безусловно, взращена Западом, это можно доказать. Это гомункулы, которые вылезают из неких колб. И мы знаем эти колбы, они подробно описаны. Но никогда еще не возникало такой силы, как «Исламское государство». Ну, я не беру эпоху наступления Османской империи на Австрию или на Россию и какие-нибудь арабские наступления на Испанию. Я беру всё-таки более-менее современные эпохи. За эти столетия никогда этой опасности не возникало. Всякая попытка поставить это в один ряд с Бен Ладеном, Аль-Каидой и так далее просто смешна.

Сирийская армия — это худо-бедно 200-250 тысяч людей. Сколько бы их ни убили на данный момент, и сколько бы ни было дезертиров — это никак не меньше 200 тысяч. Это хорошая армия. Не отличная, но хорошая. Никакого сравнения, Ливия или кто-нибудь, даже Египет, нет. Это хорошая армия. У неё алавитское ядро. Алавиты — это специальный вид шиизма, такой радикальный, обособленный от всего остального. Там есть и другие слагаемые, которые входят в эту армию. Существует черкесский модуль и так далее. Но там есть очень воинственное сплочённое ядро, которое понимает, что этот радикальный исламизм, вылезший из этих колб, как гомункул, он смертельно для них опасен и ими ненавидимый. Либо они, либо этот исламизм. Они будут сражаться насмерть.

Техники у них очень много. По численности армия не самая крупная в мире и не входящая даже в десяток крупнейших армий, а вот по технической вооруженности... Чуть-чуть устаревшая техника, но вряд ли мы считаем, что у «Исламского государства» техника вся супер-пупер, и что она, как бы, в этом смысле способна уничтожать технику сирийцев. В оборонительных боях преимущество, для того чтобы брать позиции, должно быть 3 к 1. Вы не можете, имея такую же армию, брать города. И вообще, так сказать, прорывать оборону противника, желающего сопротивляться. Это означает, что только на сирийском направлении воюет не меньше, ну никак не меньше 400 тысяч человек. А есть ещё йеменское направление, и есть ещё Северная Африка. Это огромная сила. И вот эти полукомические сокращения масштабов этой силы, выдаваемые за реализм, ну, они просто непонятно зачем делаются. Когда это делают люди, которые хотят чтобы не обратили внимания на «Исламское государство», это понятно. Но когда это делают люди, которые хотят, чтобы мы обратили внимание, то вообще непонятно зачем это делается, это вне всякой логики происходит.

Кроме того, есть ядро этого «Исламского государства», ядро этой армии. Это, конечно, иракские военные, пришедшие туда, это различного рода радикальные террористические структуры, которые вместе, исламистские, которые спаиваются. Но есть же и оболочки у этого ядра, оно же не существует в голом виде. Денег много, их очень много. Нефть, конечно, стоит на месте № 2. На первом месте стоят наркотики и терроризм сам, как таковой, — готовность оказывать разнообразные террористические услуги,- спонсорская помощь. Беспощадная новая организация сетевой структуры. В любом случае, денег, особенно после того, как попала ещё в сферу контроля нефть, как грязи, как говорят в таких случаях. Регион нищий, взбаламученный, диссоциированный на племена, группы и всё прочее. Набрать людей, да еще под знамя Аллаха, дав им совсем немного денег, вообще проблемы нет. За 100 долларов в месяц придут, и будут стрелять, а стрелять умеют все. Писать — нет, а стрелять — все. Значит, пушечного мяса всегда огромное количество. 20 тысяч долларов в год на одного, двадцать миллионов на тысячу. И сколько на миллиард?

Кроме того, ведь не только деньги привлекают, энтузиазм, всё остальное. Эксперты, которым я доверял всю свою жизнь и ни разу не ошибся, мне говорят, сколько притопало, там, с запада и вообще вот с этих всех разных территорий. Вот умножь на 15, и будет всего, сколько есть. Но притопало-то больше 30 тысяч? Территории уже контролируют, как нож в масло входят, сметая армии регулярные. Это причём тут бен Ладен?

Все понимают, что конструировали это американцы. Все уже называют этот лагерь Кэмп-Букка, где это всё началось. Когда-то мы обращали первый раз внимание на эту информацию, не являющуюся нашей эксклюзивной информацией. Просто мы на нее обратили внимание. Теперь уже все об этом говорят. Это и называется создание повестки дня. И что? Все понимают, что американцы оставляют большое количество оружия. Все понимают, что еще чуть-чуть всё это поднимется, и оно положит под себя любую исламистскую радикальную структуру. Любую! Нет уже никакого фундаментального противоречия с Аль-Каидой, нет его, всё. Потому что Аль-Каида когда увидит, что в 10 раз больше сила, чем у неё, она ляжет под это и будет внутри интриговать. А не ляжет — так рассыплется, потому что все радикальные боевики пойдут туда, где центр силы.

Какого масштаба мировое явление? А на подходе же другие слагаемые. Это разогревается и разогревается. Оно начинает захватывать и захватывать позиции. И что, а все остальные сидят, сложа руки, и страсть в них не просыпается? Просыпается, просыпается. И в жёлтом исламе, который самый многочисленный, вот в таком радикально-исламистском варианте она просыпается. Талибы уже идут вполне на договор. Значит, это сила, которая постепенно собирается, собирается, собирается и собирается. И тут нам говорят: «Ах, ох, Афганистан, то-сё».

Друзья мои, всё, что было сказано про Афганистан, и что уже стало общим местом, сказано было врагами СССР. Это лживые сказки о том, как мы помешали братскому народу нормально жить. Там уже начинался ровно этот же процесс. Ещё более опасный, потому что на первых порах вот этой разгорячённости Хомейни, он готов был дружить с суннитами против коммунистического безбожного режима, он подумывал об этом. Это было недолго, но с этого начиналось.

Теперь посмотрите, в какое время, я многократно об этом говорил, всё это одновременно вспухает, этой исламистской страстью. Пакистан, Иран и, наконец, Афганистан, потому что там уже началась резня, которая могла привести к власти только радикальный исламизм. Взрыв в Средней Азии был гарантирован, на 83-й год какой-нибудь, 84-й максимум. Одновременный взрыв на Западе — Польша, то сё. Вспомним, как синхронизированы были процессы на юге и «Солидарность». Означало только одно — мы оказывались растянуты между этими двумя центрами, и у нас не такой распад страны, как имел место, происходил бы, а нечто совсем другое, гораздо более кровавое и страшное. В момент когда, и тут не надо из песни выкидывать слова, когда Крючков, и он всегда считал это, Владимир Александрович Крючков, наиболее крупным делом своей разведжизни, нашел Наджибуллу, и стало ясно, что Наджибулла справляется, мы решили афганскую проблему, мы могли уходить. Не так, как мы уходили, а иначе. А могли оставаться. Но разговор о том, что там мы не решили хоть одну из задач — просто наглая ложь, мы решили там все задачи, которые были поставлены. Советская армия справилась с этим неизмеримо лучше, чем другие армии мира. Мы действительно там строили новую жизнь, мы могли ее построить с большими трудностями для себя тогда. И построив её, оперевшись по-настоящему на здоровые силы в пуштунском мире, прежде всего, и в сопряженных мирах — таджикских и так далее, мы могли взять Афганистан под свой контроль мягко, с дозированным военным присутствием, или с постепенным сокращением этого присутствия. А такой контроль обезопасил бы нас на очень и очень долго. И не нас одних. Всё, что в таких случаях нельзя делать — это ввести оккупационную армию не имея поддержки населения и барахтаясь просто в оккупационизме, лишенном всех остальных политических слагаемых, безопорном. В гидропонике, в оккупационисткой гидропонике. Вот в ней нельзя барахтаться.

Тогда многое было сделано, эта дуга была рассечена в Афганистане, сменились приоритеты. Мы наладили достаточно глубокие отношения с Ираном, последователи Хомейни не так жестко ориентированы, как Хомейни на раннем этапе. У нас действительно возникла дружба с Ираном и, слава богу, это один из решающих геополитических факторов. Поэтому говорить о том, «ах-ах-ах, Афганистан — это ужас, влезли, глупость, коммунистическая геронтократия, безумие» — это просто нечестно. Эти песни пелись в перестройку, они остались на слуху, но это лживые песни.

Теперь Сирия. Сирия всегда строила с нами доброжелательные отношения, но смотрела в сторону Запада. Особенно это касалось отца Асада. Он великолепно держал баланс в интересах сирийского народа, ориентируясь и на Францию, и на Англию, и, естественно, на Соединенные Штаты, и на нас. Человеком он был мощным, никакого однозначного тяготения к России не испытывающим, но готовым строить прочный союз с Россией. Сына своего он направил на Запад и сделал всё возможное, чтобы он превратился в абсолютно западного человека. Никаких оснований и у американцев, и уже тем более у французов пренебрегать таким фактором, как прозападная ориентация Асада-сына, не было. Зачем они стали с ним разбираться — это совершенно отдельный вопрос. Он не исламист — это все понимают. Он не коммунист, он не руссист, он очень сложный политик, гораздо более мягкий, чем его отец. Не столь точный, но в чём-то вполне достойный своего отца, который, конечно, был политиком выдающегося масштаба, выдающегося.

Асад, и, что гораздо важнее, алавиты, а также все группы, которые к ним примыкают, в данном случае находятся под давлением невероятно мощной силы. Но ведь он одновременно абсолютно ненавидим Западом. Это же не может быть случайно, что это «Исламское государство» хочет его казнить, и что Запад говорит «раздавим гадину». И само это «Исламское государство» было создано Западом, продолжает им финансироваться, американцами в первую очередь. Эта война с ним — это такой комический спектакль, это вроде как «машина скорой помощи идет — сама режет, сама давит, сама помощь подает».

Создали они это «Исламское государство» неслучайно, потому что уже давно они заняты только созданием радикального исламизма. Я не зря назвал радикальный исламизм врагом исламской веры, гомункулом, выращенным в соответствующих колбах. Одна из них, если говорить о «Братьях-мусульманах», это колба имени лорда Кромера, который был протектором над зоной Суэцкого канала и очень мудро строил эту халифатистскую организацию. Другие колбы имеют других Вагнеров, не Фаустов в данном случае по сути, а Вагнеров. Мы все прекрасно понимаем, как это сконструировано, как это используется и так далее. Поэтому разговоры о том, что Америка воюет с Исламским Государством это достаточно анекдотичный разговор. Хочет она воевать — пусть воюет. Не будет она воевать, не будет. И тут возникает вопрос «почему?».

Что же всё-таки сказала Кондолиза Райс после того, как Буш ненадолго заорал, что он crusader, то есть крестоносец, что он будет воевать с радикальным исламом. И говорят, что ему папа сильно врезал, он время от времени оказывал на него грубое физическое воздействие не только за алкоголизм, но и за другие вещи. А главное элита США сказала: «Назад!». Что сказала Кондолиза Райс после этого? Она сказала, что мы радикальнейшим образом меняем, всю политику, которую проводили предыдущие 60 лет на Ближнем Востоке. Все, кто 60 лет были нашими друзьями, становятся нашими врагами. Все, кто были врагами — становятся друзьями. И точка! Я очень слабо трансформирую цитату, просто говорю по памяти, а также, чтобы было более емко. После этого... можно сказать, это республиканцы или это отдельная Кондолиза Райс (у нас её называли Лиза), это её как говорят американцы «stupidity». Она такая чистая американка, такая хорошая ученица, такая отличница в школе, на память знала все номера военных заводов, ничего не понимала в происходящем в Советском Союзе, ну вот такая, да. Ректор Стенфорда.

Нет, это не она одна, это было повторено всеми ключевыми фигурами администрации Обамы. Это очень скоро стало двухпартийным консенсусом — всё меняем. Израильтяне похолодели, когда это услышали, египтяне и все прочие. Можно было сказать, что это просто пустые слова, но они начали лихорадочно готовиться к этим изменениям и начали осуществлять все эти «революции» — арабские вёсны. Они не могли не понимать, а что касается меня и моих соратников, то мы говорили это в достаточно высоких сферах международных, что там есть национализм и исламизм, и больше ничего нет. И уничтожая национализм, активизируют исламизм, а также племенную всякую, хаотическую архаику.

Демократия являлась только средством этой активизации. Глава одной из проблемных стран африканского континента, в которой с трудом удалось навести порядок, говорил одному моему хорошему знакомому: «Я потратил (не помню сколько) несколько десятков лет на то, чтобы собрать нацию, теперь американцы требуют демократию, значит, всё снова распадется на пятнадцать племен, которые будут враждовать друг с другом». Так что этот глава данного проблемного африканского государства это всё понимал, а американцы не понимают? Все всё понимают.

Когда было сказано, что атакуются силы национального догоняющего Модерна (а другого Модерна быть не может), догоняющего развития, если кому-то не нравится слово «Модерн», было понятно, что объявляется война Модерну как таковому. То есть, архитектуре мира, основанной на нации, национальном суверенитете и национальном государстве, и идее развития, а также гуманизме в самых разных вариантах — исламском, христианском, языческом и каком угодно, который существует во всех вариантах, не только в светском, без которого всё это вместе невозможно. Развитие без этого невозможно. Значит, это атакуют, это начало. Повсюду. И наплевать им на то, в какой степени прозападными являются лидеры. Мубарак был абсолютно прозападным, Бен Али был абсолютно прозападным, Кадаффи стремительно налаживал отношения с Западом, каялся за всё, делал всё, что Запад хочет, Асад абсолютно прозападный. Им на это плевать!

Есть еще одна деликатная черта в происходящем, но она, так сказать, носит скорее характер неких низменных добавок к чему-то стратегическому. Конечно же, это правда, что Хусейн дал одному американскому президенту деньги в долг, чтобы сына его, который в дальнейшем стал президентом, спасти от некоторых проблем в одном их техасских банков. И, конечно же, все знают, что Кадаффи давал деньги в долг и так далее. Поэтому, когда этим государствам дают деньги в долг, их лидерам конкретным, то они потом очень хотят зачистить должников, и это такое естественное желание для ковбойской, а также других грабительских культур. Но это — маленькая конкретная прибавка к главному, к тому, что архитектура мира, основанная на национальном государстве, национальном суверенитете, нации, развитии и гуманизме — отменена. И об этом говорят настолько ясно, что потрясает то, что этого не слышат.

Я придумал недееспособность вестфальской системы? Кризис вестфальской системы, крах вестфальскомй системы — это я придумал? Это не крупнейшие американские идеологи говорили об этом, нет? Это я всё придумал? А что такое вестфальская система? Это система национальных государств. А «crisis of national states» — это я заговорил об этом? Не может быть!

Все сигналы поданы: этот мир не нужен, потому что в этом мире Соединенные Штаты теряют лидерство. Да и вообще у этого мира много проблем. Главная проблема заключается в том, что тот Модерн, на котором основан этот мир стареет. Нет этой культуры, этой личности и так далее. Это устаревает, и удерживать его безумно трудно. Гораздо более важная причина состоит в том, что если в рамках этой философии, допускающей развитие для всех, начнется развитие всего человечества, да бог с ним всего человечества, Китая, и каждый китаец потребует то же, что имеет каждый американец — коттедж, две машины, электроэнергию, бензин под это дело и зарплату, то мир рухнет. А предложить всему миру что-то другое невозможно. И американцу уже нельзя предложить ничего другого. А есть еще Индия и Вьетнам. Хотя бы. И они не должны двигаться по этому пути развития, по пути догоняющей модернизации, который считался основным, и по которому шли все поддерживаемые американцами диктаторы. И плевать они хотели на то, демократичны они или нет — «сукин сын, но наш сукин сын» — все знают. Почему вдруг такое изменение? Потому что в стратегическом плане, в ядре этой элиты, которая вообще непрозрачная, действительно принято решение о том, что эта модель завершена. Нельзя больше ее использовать. И касается это, конечно, прежде всего, Китая.

А что можно противопоставить этой модели? Вот это исламистское безумие, выращенное из колбы. Оно-то всё сметет. У него-то нет идеи развития, у него-то есть идея регресса, архаики, Средневековья в лучшем случае. Если эта волна обрушится на все эти мирные очаги, где не застои, не медленный спад производства, а его рост на 6-7%, на 5, неважно. Эти очаги будут сметены. В Пакистане не задействован потенциал развития по-настоящему. Индия — это страна с крупнейшим исламским населением. Слава богу, оно существенно суфийское, как и в Пакистане. Но это же временные вещи. Мы же видим, как режут этих суфиев. Индонезия на подхвате, Малайзия на подхвате. Тогда, действительно, можно создать архаическую периферию мира. Все эти волны должны ударить по Китаю, и мы знаем, что творят американцы с уйгурской проблемой. Но по Китаю-то ладно, по России. По России же гораздо проще этим ударить. Вот масштаб беды, масштаб головной боли. При этом американцы рассказывают, показывают картинки, как они по кому-то бьют, и ничего не делают. Вообще ничего. Это всё разрастается у них на глазах, они ахают, охают и на самом деле внутренне, конечно, хлопают в ладоши.

Что мы должны в этой ситуации сделать? Мы должны смотреть, кто наши союзники. Первый наш союзник, союзник № 1 — это, конечно, Иран. И кому бы это не нравилось, это должно быть так. Потому что этого требуют наши фундаментальные интересы в данном мире. Кроме того, Иран смягчается, мы все знаем и так далее и тому подобное. И вся эта иранофобия известного типа, по поводу атомной бомбы и всё прочее, она сродни безумию. Быстро надо договариваться с Ираном. Принимать его в качестве статуса великой региональной державы и всё сделать, чтобы он в этом статусе укреплялся. Безусловных союзников вообще не бывает, но это надо поддерживать.

Иран не может договориться с талибами, Иран не может договориться с «Исламским государством». Шиитский Иран не может договориться с этими фанатическими безумцами, не может. Он уже понял, что он не возьмёт, не станет лидером исламского радикализма. Еще есть какие-то потуги слабые, но я всё это наблюдал с близкого расстояния. Поверьте мне, никаких для этого оснований нет. Пока речь идет о том, что надо уничтожить сионистскую чуму, все орут в едином восторге. Как только речь о том, что придёт Махди, большая часть зала замолкает и начинает недовольно рычать. Всё уже понятно, Иран — национальная региональная держава высшего класса. И Иран — это вот то, что существует вот эта шиитская, не случайно шиитская, глубочайше шиитская, так сказать, исламская держава, в которой есть память о Персидской империи и всё прочее. Я говорю, она укоренена в суфийском шиизме и так далее и тому подобное.

Всё это для нас сейчас хорошо. Если бы Иран хотел идти по пути халифатизма и всего прочего, он бы поддержал Исламское Государство, а не Асада, а он поддерживает Асада, в том числе наземными операциями военными. Значит, этот союзник есть.

Хезболла не должна беспокоить никого, включая тех, кого она больше всего беспокоит. Потому что это проблема Ливана, проблему эту мы решим вместе. Сейчас вопрос об общем враге, и лучше иметь дело с Хезболлой, которая получила необходимый ей очень локальный геополитический сектор, и находится под контролем Ирана, чем иметь дело с «Исламским государством». Всем лучше, Израилю в том числе. Гораздо лучше.

Египет всё понимает. Израиль в существенной степени понимает и поймёт. Страх суннитских королевств перед шиитским Ираном и его экспансией можно погасить. Проблема Турции крайне непроста, и все мы понимаем, что турецкие войска являются частью войск так называемого «Исламского государства». Все, но эксперты это понимают с полной очевидностью. Но и эту проблему можно попытаться решить.

Кто не хочет этого и не будет это поддерживать? Ну, конечно, Америка. Все ставки людей, которые говорили, что наша операция в Сирии против Исламского государства смягчит наши отношения с Соединёнными Штатами, были безумными, они держались на добросовестном у одних и недобросовестном у других заблуждении. Они связаны с тем, что в уши что-то там шепчут какие-то странные эксперты. Я имею в виду не главу Российского государства, у которого, по-моему, таких иллюзий особенно не было, а тех, кто находится в элите нынешней, и кто, так сказать, по этому поводу пел очень мощные арии. Никогда этого не будет. Наша война с «Исламским государством» это наша война и наших союзников. Очень скоро к этим союзникам подключится Китай. Обязательно подключится. Что будет делать Индия, — это вопрос отдельный, там сложные достаточно отношения. Но Китай подключится, потому что ему нужен Иран, как источник ресурсов энергетических, по многим другим причинам.

Вот эта альтернативная коалиция, она есть не только коалиция против «Исламского государства». Это коалиция стран, которые всерьез решили защищать национально-государственные суверенитеты, нации, национальные государства, развитие и всё прочее. И Иран в числе этих государств.

Я еще раз подчеркиваю, что эту архитектуру мира защитить трудно, потому что она дряхлеет. Нет драйва национально-буржуазного, который был в XIX столетии, нет его, он устаёт, этот огонь тухнет. А когда он тухнет, зажигается просто черное фашистское пламя. Единственная возможность, как я считал и считаю — это искать всё лучшее в коммунизме, резко это развивать, выдвигать проект Сверхмодерна и начинать зажигать другой огонь, настоящий, молодой. Но это — будущее, и его за три года не зажжешь. Значит, всё, что сейчас можно делать — это защищать вот эти самые архитектурные основания, построенные на национальных государствах, национальном суверенитете, нации, развитии, гуманизме, что и есть Модерн. Неизбежен союз всех, кто хочет союза Сверхмодерна с Модерном, против Контрмодерна и Постмодерна. Я говорил об этом, и всё это получает сейчас неопровержимое подтверждение.

Еще и еще раз скажу, адресуясь к Мольеру, что господин Журден не знал, что он говорит прозой, но он говорил прозой. Если даже кто-то и не знает, что он занимается этим, то это не значит, что он этим не занимается. Помимо всего прочего, это неизбежная миссия консервативного буржуазного национально-государственного сознания и лидеров, обладающих этим сознанием. Это неизбежно. Нет ничего другого. Это просто следствие их внутренней логичности. Извиняюсь, большей интеллектуальной свободы, чем есть у лидеров Запада. Отсутствие скованности какими-то дурацкими штампами и политкорректностью, которые на Западе есть. Все, кто занимались диалогом с западной политологией или, там, политикой, все это понимают. И речь Путина в этом смысле и была именно этим.

Что мы получили в Сирии? Мы в Сирии действительно даём отпор «Исламскому государству». Но мы получили сейчас Сирию так, как мы её не получали никогда. Ни при каком старшем Асаде, ни при каком Асаде 4-5 лет назад мы не могли получить такую Сирию. И в этом смысле... мы не могли в такой степени получить Сирию, под себя, понимаете? Мы в Советском Союзе так не имели, в такой степени, потому что была многовекторная политика. А сейчас эти безумцы все орут: «Зачистить Асада! Зачистить Асада!». Мы его спасаем. Естественно, что Асад сам входит в эту коалицию. Значит, у нас появляются такие позиции на Средиземном море, которых не было никогда. Те, кто говорили: «Давайте сделаем это всё с Сирией для того, чтобы, типа, помириться с американцами», — это были либо люди с упрощенным сознанием, либо люди, как бы, науськиваемые провокаторами от политологии. Но все, кто говорили: «Давайте укрепим позиции на Ближнем Востоке», — с которого мы никогда не уходили, и уйти не можем — «на Средиземном море», — вот все были правы. Мы их укрепили, мы их в сумасшедшей степени укрепили. Причем, заметьте, что все эксцессы на Украине начались с чего, как я утверждал, утверждаю и буду утверждать?

Всё началось с Сирии, с Сирии. Никто не помнит, что там уже авиационные подразделения наши, их, там, готовность воевать, «не дадим бомбить», «дадим бомбить» и так далее и тому подобнее? Вдруг, чудак Керри, очень сильно связанный с Ираном, сказал: «Слушайте, давайте, там, если бы химическое оружие он сдал, так можно было бы его оставить, этого Асада, повременить». За это уцепился Лавров и все остальные. Путин взял это в качестве доктрины, предложил её и переиграл Обаму. И американцы тогда это восприняли как огромное собственное поражение и сказали: «Ничего. Путин выиграл в Сирии, теперь мы выиграем на Украине. Ну как вам?». Мы ответили Крымом и Донбассом, и теперь всё опять возвращается в Сирию. Это кольцо, по которому идёт процесс, понимаете? Его невозможно разорвать.

По результатам Второй мировой войны мы что хотели? Мы хотели базы на Средиземном море, в Ливии мы хотели базы. И некие позиции в проливах. Нам их обещали и не дали. Мы не можем уйти с Ближнего Востока, не хотим, мы перестаём быть державой, если с него уходим. Не будем говорить о том, как именно это связано с вопросом о ценах на нефть. Это опять то низменное, что не преобладает в этом деле.

Теперь на повестке дня стоит вопрос Ирака. Ирак понимает, что его кидают в качестве кровавой жертвы «Исламскому государству»? Весь Ирак, который этого не хочет, — на нашей стороне. Он понимает, что мы что-то можем сделать, американцы — нет, потому что они подыгрывают этому «Исламскому государству». Шиитский Ирак, безусловно, просто ждёт поддержки Ирана. Китай, я повторяю, рано или поздно в этот процесс включится. Идёт фактически передел всего Ближнего Востока. Это серьезно. Говорить о том, что мы, таким способом оперируя, так сказать, играем «по маленькой», невозможно. Это большая игра. Произошла колоссальная эскалация этой большой игры, колоссальная.

Теперь Украина. На Украине происходит всё то же самое, в каком-то смысле. Как в Сирии, мы не хотим оккупационистской гидропоники, что мы туда войдём и там сами за Асада начнём работать. Мы говорим: «Нет. Пусть работает сирийская армия, которую мы укрепим». Так и на Украине мы не хотим работать за Донбасс. Потому что любая такая работа за него, вот эта оккупационистская гидропоника, к которой призывали идиоты и провокаторы, оборачивается крахом. Вот тогда-то мы влезаем так, что уже никогда не вылезем, и ничего не получаем на выходе. Ну, оккупировал Израиль какие-то территории и что? Он их сейчас отдаёт. У него же лучшие позиции в международном сообществе, чем у нас. Кроме того, есть одно обстоятельство, на котором я всё время настаиваю. Есть определённое Российское государство, есть определённая российская элита, определённое российское общество. Они чудовищно повреждены.

Я всё время хочу сказать об одном из элементов этого повреждения, совсем грубом. Начинаются разговоры где-нибудь в каких-нибудь семьях — вот мы, говорит молодежь, Советский Союз. «Ой, деточка, ты не знаешь, это было так страшно, мы были так унижены, это был такой ужас!» Спрашиваешь, в чём ужас — «Очереди! ты не понимаешь, что такое эти очереди, дефицит». Какие очереди, какой дефицит. Очереди и дефицит существовали для советского потребителя, который хотел югославские плащи или какие-нибудь еще шмотки, которые были статусными. Ни у одного человека, который этого не хотел, никаких очередей не было.

То есть, дальше зададим вопрос — даже если они были, то они были порождены не советской экономикой, а воровством. Когда вдруг возникли очереди, пропал табак. Что это такое было за пропадание табака, что фабрики закрыли, люди стали резко больше курить вдруг? В чем дело? Понятно, что это ушло на теневой рынок. Но самое-то главное заключается в том, что я лучше в очереди постою и съем свою колбасу, а не финский сервелат (никогда не мог понять в годы советского застоя, почему надо есть финский сервелат, и что в нем такого хорошего, если он отвратительный, а своя колбаса приличная), но я лучше поем эту колбасу и вообще всё то, что существует в умеренных очередях, которые я выстою, — никто с голоду не умирал, и надену то, что есть, и буду бороться, в конце концов, за то, чтобы это чуть-чуть получшало, чем я за это продам советский образ жизни, завоевания трудящихся, советскую науку, советскую культуру и всё остальное.

А такая продажа, такой «exchange», это «exchange» обывателя-потребителя, это и есть продажа первородства за чечевичную похлебку. Она произошла, и существенная часть сегодняшних завываний насколько был хорош Советский Союз — это потребительские подвывания, слабые! Пока не возникнут рыцари, пока эти рыцари не поймут, какие же ошибки были в советском проекте и их не исправят, пока они действительно не станут рыцарями и перестанут быть потребителями, страна должна жить. И неизвестно, как долго это продлится.

Эта страна должна жить, потому что если она рухнет при всех её кошмарных несовершенствах, мы новую не построим, просто не будет ничего. Будут маленькие кусочки на территории различных суверенитетов, и будет американский протекторат над всем этим. Отчасти китайский, отчасти американский — неважно. Мы не можем отдать это государство, мне оно нравится ничуть не больше, чем самым яростным его критикам, но это не значит, что мы его можем отдать. А это государство не выдерживает избыточных нагрузок, оно не может выдержать ввода войск на Украину до Днепра. У нее нет для этого ни армии, ни драйва — ничего для этого нет.

Кроме того, повторяюсь, осуществив этот ошибочный шаг, оно бы навсегда погубило всё, что может быть на Украине. На Украине должна быть национально-освободительная борьба, которая заканчивается победой Донбасса так, как закончилось победой борьба Северного Вьетнама против Южного. И тут весь вопрос в том, есть ли драйв у Донбасса, и как мы ему помогаем. Мы должны помогать всем, чем можем в рамках международного права, мы это и делаем. А когда нужны добровольцы или что-то еще, мы должны действовать через частные структуры и гражданское общество, не задевая позиции своего государства.

И мы можем оказать любую помощь, и всё это там происходит. Поэтому когда говорят, что что-то там особо слили — это тоже полный анекдот. Если бы что-то было слито, Порошенко бы ликовал и немедленно об этом сообщал. Там шли тяжелейшие в этом Париже переговоры многочасовые, суть которых заключалась, конечно, в том, что от Порошенко хотели, чтобы он соблюдал минские соглашения, а он не хотел их соблюдать.

Мы должны укреплять возможности Донбасса, мы должны добиваться того, чтобы образ жизни на Донбассе и потенциал Донбасса был убедителен для всей Украины. Мы должны распространять влияние Донбасса за его пределы, помогать Донбассу это распространять. Донбасс — проблемная территория, там работать намного труднее, чем было работать в Приднестровье. Прошло двадцать с лишним постсоветских лет. Нет уже того советского драйва и того советского профессионализма. Нет, в конце концов, и обязательности службы в армии, которая была в Советском Союзе. Когда бы ты, какую армию не создавал, ты спрашиваешь, кто в каких войсках служил, — и люди приходят, танкисты и так далее. Тут совершенно другая ситуация — разболтанная, соединяющая в себе героизм и очень многое другое. И есть это российское государство, как говорилось когда-то «у меня для вас других писателей нэт». У меня для вас другого государства нэт! Которое, как только начинает диалог с территорией, которой она хочет помочь, она там создает то, что может. Как говорилось, когда военно-промышленный комплекс создает стиральную машину, она немножко напоминает пулемет. Когда Москва помогает создать на территории что-нибудь, это «что-нибудь» очень сильно напоминает понятно что.

И что дальше? В этом живем, внутри этого. Если мы граждане, если люди, которые хотят блага для своего государства, а не потирают руки по поводу того, что это неправедное государство рухнет и якобы что-то будет построено на его месте. Мы должны радоваться каждому успеху и помогать всему, что там состоялось. Донбасс должен выиграть любые выборы, как бы они не проходили. Более того, не должно быть возвращения на Донбасс тех элит «Партии регионов», которые сбежали, сдав Украину бандеровцам.

Если когда-то у украинских олигархов, которые были связаны с «Партией регионов» и контролировали Донбасс, были ужасные охраны в двести-триста людей, то теперь есть одна вещь, которую мы, безусловно, сделали на Донбассе. Мы сделали там два корпуса, («мы» — это имеется в виду силы добровольческие и силы экспертные, а вовсе не какие-то там Министерства Обороны или кто-то еще), мы — это российская дипломатическая, информационно-идеологическая, политическая поддержка, а не военная гидропоника. Так вот, там есть, сделанные при нашей очень большой помощи, но без всякого нарушения международного права, два корпуса — 20 тысяч людей. Там есть форма, порядок, идеологическая работа, чинопочитание, дисциплина, — это уже армия.

Разговор о том, что Донбасс должен иметь такую же армию как Приднестровье не был разговором пустым, он ее получил. А то, что там исчезли какие-то псевдо-харизматики или предатели, натянувшие на себя маски харизматиков — так слава богу! Потому что вообще харизматики очень хорошо сочетаются с махновщиной и очень плохо с армией, и потому что эти харизматики были псевдо-харизматиками, харизматиками самого дурного розлива.

Поскольку страна пережила вот эту катастрофу чечевичной похлебки, то у нее исчезло различение четкое между благородством и подлостью, между подвигом и предательством. И только на волне отсутствия этого различения некоторые фигуранты могут считать, что они харизматики. Они предатели и трусы.

Вот это всё исчезло, заменилось это чем-то гораздо более спокойным, менее патетическим и в большей степени, хотя и недостаточно еще, способным делать дело. Так давайте поможем, чтобы это сумело сделать дело. И чтобы не просочилась элита предателей внутрь, в целом, всё равно, неизмеримо более благородного, хотя и ужасно сложного движения на Донбассе. Россия будет проявлять там гибкость, она не сдаст Донбасс, но она не будет подменять рост самого Донбасса, патриотический, пророссийский, военной идиотской гидропоникой. Эта Россия не может сделать этого, потому что у нее нет для этого потенциала, но никакая Россия не должна этого делать, потому что это бессмысленно.

В этом смысле ничего чудовищного не произошло в Париже, все разговоры о том, что там что-то слили, опять сдали, ой-ой-ой, — это разговоры в пользу бедных. Там имеющая место Россия ведет гибкую игру. Было бы это не так, вы бы слышали сейчас волну ликований. Если сумасшедший Порошенко, цепляясь за власть и понимая, что при этой гибкой игре он проигрывает неизбежно, развяжет военную операцию, а он сказал об этом, уезжая. Он сказал, что «мы будем бороться до последней пяди возвращения украинской земли». Между прочим, обратите внимание, «до последней пяди», то есть имеется в виду и Крым. Мы будем воевать до конца. То пусть он, однозначно он, развязывает операцию. Она кончится таким разгромом, каким не кончалась ещё ни одна из предшествующих операций. А после каждой из них был Минск. Вот тогда будет Минск-3, и он подпишет еще большие уступки, чем он подписал в Минске-2. И так будет до того момента, когда Донбасс и те регионы, которые к нему присоединятся, не станут мощнее, чем загибающаяся, гибнущая бандеровская власть. Так будет до того момента, пока не проснется народ и не поймет, в какую бездну его затащили. И вот тогда-то возникнет настоящая победа, победа дружественной нам Украины, которая сокрушит недружественную. И процесс будет глубже, чем в Переяславской Раде.

Ради этого стоит жить и работать, понимая все сложности момента, понимая всё несовершенство существующего государства, понимая то, что ничем другим ты его не заменишь сейчас. Понимая, что в этом своем виде оно может очень по-разному себя вести — всё это понимая, по поводу всего этого страдая, но веря в то, что народ, который, всё-таки, не погиб после таких ударов, которые были по нему нанесены, сбросит морок потребительства, вернется к своей человеческой сущности. И тогда мы действительно построим новый мир, который не будет миром постмодернистко-контрмодернистского нацизма. В противном случае человечество ждут страшные времена. Главное — этого не допустить, а этого не допустить, как мы увидим, как мы уже видим, может только обновленная Россия. Удастся ли ее обновить в нужной степени? Это медленный мучительный процесс, в котором чувство реальности должно сочетаться с пониманием того, что у нас есть идеалы, и мы знаем, куда мы стремимся. Мы стремимся к великому российскому будущему.

До встречи в СССР!