виртуальный клуб Суть времени

Ссылка на youtube, файлы для скачивания – в полной версии новости.

Смысл игры - 106 from ECC TV .

Скачать файл.avi (avi - 516 Мб)
Звуковая дорожка, файл.mp3 (mp3 - 78 Мб)
Версия для мобильных устройств, файл.3gp (3gp - 94 Мб)

Youtube
 

Эта передача выйдет 9 мая, в День Победы и, конечно, прежде всего, мне хочется поговорить о Победе: кого победили, кто победил, и так далее. Но не хотелось бы никаких дежурных слов, даже сколь угодно правомочных и правильных. Хотелось бы, действительно, обсудить это с каких-то фундаментальных позиций. Обсуждая это с фундаментальных позиций, я не хотел бы ни в коем случае отрываться от злобы дня, и в этом смысле главное ― как сочетать эту фундаментальность с самыми, самыми, самыми острыми проблемами нашей современности. Я считаю, что одна из острейших проблем — это общественный иммунитет. Это реакция общества (именно общества, а не государства) на различного рода вторжения в некое смысловое пространство, и вот в то, что называется ядром этого пространства, ядром культуры, социокультурным ядром, смысловым ядром. Я постараюсь обсудить проблему нашей Победы так, чтобы она оказалась одновременно достаточно фундаментально рассмотрена и была связана с этой злобой дня, с самой этой больной и острой проблемой иммунитета общественного на очень и очень многое, в том числе и на то, что связано с Победой. Но в начале я хочу сказать, что война, в которой враг был побежден 9 мая 1945 года, фактически не может быть поставлена в один ряд ни с какими другими войнами, которые вели мы и которые вело человечество. Не будем сейчас о человечестве, поговорим о нас.

Война 1812 года — это великая война, в которой русский народ, все слои русского общества явили высочайшие образцы героизма, и могущество русского духа было показано прямо и однозначно, потому что не склонили голову перед тем, перед кем склонили голову фактически все. Вопрос об Испании может быть рассмотрен отдельно, но он не очень сильно меняет картину. Да, победили. Да, победили в великой войне. Да, отстояли независимость, свободу и в каком-то смысле спасли человечество от «счастья» оказаться под пятой одного диктатора всемирного масштаба. Но Наполеон не планировал тотальное уничтожение русского народа (то есть геноцид), окончательное решение русского вопроса. Не думаю, что он даже особо планировал расчленение России на части. Возможно, что Россия, проиграв войну, быстрее бы двинулась в направлении отмены крепостного права. Что там произошло бы с суверенитетом, чуть больше бы он оказался, чуть меньше — не знаю. Словом, произошло бы что-то страшное, русский народ это почувствовал, почувствовал, что над ним нависла страшная угроза, но это страшное — не было тем абсолютным злом, которое нависло над Советским Союзом (а значит, над Россией, потому что Советский Союз и Россия — это одно и то же, с каждым годом мы все больше убеждаемся в этом) 22 июня 1941 года. Более того, Наполеон не был этим абсолютным злом, которым был Гитлер и нацизм. Наполеон был герой модерна, своеобразного понимания прогресса и гуманизма. Это был антифеодальный такой герой, в каком-то смысле поработитель и освободитель: поработитель в смысле ликвидации национальных суверенитетов и освободитель в смысле разрушения каких-то феодальных устоев. Сложная фигура. Фигура, восхищавшая очень и очень многих.

Гитлер — это абсолютный мерзавец, абсолютная сволочь, абсолютный негодяй, и это абсолютное зло. Наполеон — это явление гораздо более сложное. Все остальные войны, те или иные, в которых Россия участвовала освобождая кого-то, защищая свою свободу и независимость, конкурируя за территорию с теми или другими государствами — все эти войны не были метафизическими абсолютными. Это были более или менее великие войны, в каждой из которых потрясающий героизм был явлен русского народа, всех слоев русского общества. Например, в проигранной Крымской войне, да? Но это не абсолютная мировая война с абсолютным мировым злом. Вообще, в истории человечества других таких войн, кроме Второй мировой войны с Гитлером, Великой Отечественной войны — других таких войн нет. Эта война уникальна. Это уникальная точка мировой истории, истории всего человечества и, конечно же, истории нашей страны тоже.

Что же произошло? Произошло следующее. По каким-то причинам, часть из которых понятна, а часть из которых уходит на такую глубину, до которой еще нужно суметь «донырнуть» (и я в этой передаче не собираюсь так глубоко «нырять»), по каким-то, повторяю, причинам, связанным с унижением, которое испытал немецкий народ после поражения в Первой мировой войне, и всех этих «кувырканий» Веймарской республики, которые вполне чем-то аналогичны тем «кувырканиям», которые исполняли Гайдар и компания, ― в связи с этим ли только, в связи ли с тем, что власть имущих страшно напугала Великая Октябрьская Социалистическая Революция, в связи ли с тем, что Германия находилась на определенном перепутье за долгое время до всего того, что обернулось нацизмом (начала «культуркампф», начала пересматривать все свои основания), в связи ли, повторяю, с еще гораздо более глубокими причинами, уходящими на огромную глубину, но в центре Европы неожиданно оформился беспощадный, страшный, бесконечно злой античеловеческий зверь. И оформился он, конечно, на немецкой основе. Это признавали такие великие немецкие гуманисты, как Томас Манн. Тут из песни слов не выкинешь. Разумеется, кто-то в Германии оказал сопротивление Гитлеру. Честь их хвала всем, кто это сделал: и тельмановцам, и пасторам, которые отказались признавать в Гитлере, так сказать, посланца божия и назвали его антихристом. Много было людей в Германии, которые сопротивлялись нацизму. Но гораздо больше было людей, которые ликующе его восславили и проявили определенную последовательность и силу воли в его защите. Короче, посреди Европы, на немецкой территории вдруг оформился страшный, беспощадный, злой, античеловеческий супер-зверь с безупречной мускулатурой, дикой хваткой и безмерным аппетитом. Этот зверь начал пожирать или подминать окружающие народы. И народы все легли, можно сказать, и поклонилися зверю сему. Вот нельзя это отрицать, понимаете?

Тут недавно пришлось, к прискорбию моему, участвовать в псевдо-диалоге, в котором один из наших «интеллигентов» закричал, что прежде всего земля Польши полита кровью польского народа, а не русского. Хочу здесь оговорить несколько вещей. Во-первых, я был и остаюсь интернационалистом и в этом смысле считаю, что подвиг советского народа в Великой Отечественной войне и надо называть подвигом советского народа. Но поскольку весь советский народ называли русскими, и поскольку всё же ни у кого не вызывает сомнений, что русский народ являлся ядром вот этого советского многонационального сообщества («Союз нерушимый республик свободных Сплотила навеки Великая Русь»), неким солнцем, вокруг которого вращались планеты других народов, и иначе на данной территории просто быть не может, то, отдавая дань подвигу всех народов, входивших в СССР и участвовавших в Великой Отечественной войне, нужно, можно и должно отдельно отдать особую дань подвигу русского народа. Как это и сделал представитель одного из малых народов СССР, подняв тост за русский народ после победы над Гитлером. Повторяю еще раз: остаюсь и буду всегда на интернационалистических позициях, преклоняюсь перед подвигом всех народов, входивших в состав СССР и давших отпор нацизму, — всех народов, преклоняюсь перед подвигом всех, кто в Польше, Чехословакии или Германии сопротивлялся нацизму. И все же хочу специально обсудить подвиг русского народа по причинам, которые уже назвал выше: и потому что нас всех называют «рашн», и потому что, действительно, русский народ — это системообразующий народ в рамках Советского Союза, который победил гитлеризм, и потому что жертвы, которые русский народ принёс, конечно, потрясают. Короче, единственный народ, со всеми этими оговорками, который, действительно, дал отпор зверю ― вот этому нацистскому зверю, вдруг оформившемуся и подмявшему под себя всё, — это русский народ. Вот он сказал: «Шел бы ты вальсом вдоль забора, зверюга поганая, зубов твоих не боимся, когтей твоих не боимся, и сейчас так засандалим, что мало тебе не покажется». Но он не только это сказал и засучил рукава ― он засыпал костями своих сынов поля от Волги и до Берлина. Он, что для меня, например, не менее трагично и значимо, забил все Дома инвалидов слепыми, безрукими, безногими инвалидами — теми, кто пошел на эту крестную муку ради того, чтобы победить нацизм. Он заплатил за это столько, сколько никакой другой народ заплатить не за-хо-тел. И в этом смысле не рассказывайте мне, пожалуйста, что земля Польши полита прежде всего кровью поляков, и не гоните мне в этом смысле эту чушь собачью, или что земля Чехословакии залита кровью, так сказать, чехословаков, а земля Венгрии залита кровью венгров, и так далее. Вы это всё не рассказывайте — эту ахинею. Чуть-чуть более активно сопротивлялась Югославия, Сербия, в основном, и Греция, но это называется — «чуть-чуть более активно».

Польша была сокрушена со скоростью, которая означала, что поляки не воевали. Они могли держаться дольше. Их правительство сбежало позорно. Разгром был чудовищный. Зверь просто как Тузик тряпку всё это дело рвал на части ― эту Польшу, которая оказалась под его пятой. Дальше зверь заговорил об окончательном решении польского вопроса, потому что на поляков он смотрел очень плотоядно, только чуть менее плотоядно, чем на евреев.

Франция, которая вообще была соразмерна по своей мощи этому зверю, в которой не было ни «ужасов 37-го года», ни всего остального, у которой был великолепный генералитет, огромное количество танков и всё прочее, вдобавок поддержана Англией, — она просто бежала, она вообще не воевала. Мы имели полное право рассчитывать на то, что она будет воевать пару-тройку лет и мы завершим перевооружение за это время. Кстати, мы вполне были готовы оказать помощь. Франция легла со скоростью, которая означает только позор. Просто не воевали, понимаете? После Первой мировой войны, когда действительно воевали и когда очень много потеряли молодых людей и так далее, не захотели второй раз воевать, это первое. И второе, было достаточно много симпатизантов всему тому, что олицетворял собой Гитлер, из песни слов не выкинешь. Было сопротивление, говорю снова. Низко кланяюсь всем, кто сопротивлялся, всем французам, какой бы идеологией они ни были вооружены в этом сопротивлении. Был Де Голль, который чуть-чуть шевелился в Африке. И если бы не Сталинград и не всё остальное, то Роммель показал бы и Де Голлю, и прочим разным где раки зимуют.

Не было никакого соразмерного сопротивления, которое этому чудовищному зверю оказал бы кто-то, кроме русского народа в том собирательном виде, в котором я только что очертил это понятие как системообразующий центр великого советского народа, как то «рашн», про которое все говорят то с издевкой, то с почитанием, и так далее. Вот это сделал только наш народ огромной кровью, огромной мукой, фантастическим сосредоточением воли, с колоссальными жертвами. Отделить этот величайший подвиг ― поскольку война величайшая в мировой истории, нету больше такой абсолютной войны, как эта, ― то отделить этот подвиг от верховного главнокомандующего, от той партии, которая руководила страной, и вообще от того, что страна была идеологической, может только пошляк или провокатор. Ясно кто победил. Победил великий советский народ под руководством коммунистической партии, лично Сталина, и ядром этого народа был русский народ, за который Сталин поднял бокал после этой победы, и о величии которого он говорил в 30-е годы, не первый раз он об этом сказал после победы.

Вот это переиграть, забыть и повернуть в другую сторону невозможно. Мы не можем и не должны сказать, что мы победили вместе ― я не знаю с кем ― с чехами, поляками, болгарами или кем-то еще. Все эти песни про Ленд-лиз, американцев, второй фронт, англичан... Не было бы советского подвига, не было бы великого подвига русского народа — договорились бы они с Гитлером на англо-саксонской основе. Уже Гесс туда прилетал договариваться, еще бы нашлись переговорщики.

Американцы закрылись бы океаном, и неизвестно, что бы там с ними было. Гитлер был безумно близок к тому, чтобы взять власть над миром. И поскольку он-то абсолютный мерзавец и абсолютное сосредоточение зла, то это совсем не случай Наполеона, это другое. В этом смысле, конечно, Польша спасена русским солдатом и полита русской кровью, весь мир спасён русским солдатом и полит русской кровью. Самый страшный и абсолютный темный зверь мировой истории разгромлен русским солдатом. И колоссальность жертв, масштаб подвига, сила воли, какое-то неистовство духа — это то, что мы не можем ни забыть, ни пересмотреть, у нас нет к этому никаких оснований, и мировой истории нет вне этого. Она шла к этому и вот пришла. И в каком-то смысле, конечно, повторяю, речь идет о том, что «и поклонилися зверю сему». И, вот, кто не поклонился, кто действительно решил, лучше заплатить страшную цену, чем подчиниться? Только один народ. Всё. В этом собирательном виде один советский народ и один русский народ как ядро советского народа. Это беспредельный подвиг, беспредельный триумф, это высшая точка мировой истории, ее абсолютная кульминация. И это война с абсолютным врагом.

Если начать пересматривать эти константы в любую сторону и в любой степени, то это просто значит предать эту жертву. Это опаскудиться до конца. Должен сказать, что в этой ситуации французского позора, польского позора, чешского позора и так далее и тому подобное, союзничества с Гитлером, коллаборационизма и всего остального сила самого этого зверя может вызывать ненавидящее уважение. Этого зверя можно ненавидеть и уважать. Нельзя не уважать народ, который поклонился злу, абсолютному злу, я говорю (тут могу ссылаться на высших творцов этого народа), но при этом положил еще сотни тысяч в своей столице и сражался с невероятной яростностью, прекрасно уже понимая, что это бессмысленно. Есть две силы, они явили себя в этой страшной схватке. И не называлось бы это ни Священной войной, ни иными словами, если бы не так были расставлены силы по разные стороны.

Теперь начинается самое пакостное из того, что может быть. Демонтаж памятников означает в конечном итоге осквернение жертвы. Народы Восточной Европы, побуждаемые понятно кем, хотят осквернить нашу жертву. Их политики это делают, а народы не оказывают достаточного сопротивления. Что это значит на практике? Это значит, что зверь воскреснет. Ждите.

Он уже воскресает. Все эти бандеровцы на Украине и всё прочее — это слабые писки. «Будет вам и белка, будет и свисток!» Всё воскреснет, скоро. Он готовится. Частицы, слагавшие его, все эти СС-овцы, вся эта поганая античеловеческая мразь отступили как герои, как антигерои, сплочёнными рядами они отступили, вывезли деньги, информацию, всё что угодно, копили силы, фактически изнутри в существенной степени захватили Соединённые Штаты, и они ждут реванша.

После позорного омерзительного поведения тех народов, которые справляют нужду на прах наших героев-освободителей, мы можем сказать только одно, что мы выстроимся у своих границ и будем наблюдать за тем, как именно резвится новый зверь. А он будет резвиться круто. И никакие вопли о помощи наше сердце не растопят, потому что мы оскорблены. Тут, в целом в интересном достаточно материале (может быть позже чуть-чуть его обсужу) министр иностранных дел наш Сергей Лавров сказал: «Мы не обижаемся». Мы не обижаемся, мы оскорблены. Мы понимаем, что если в нас этого оскорбления нет, то как бы нет и наших мёртвых. А они есть, они вместе с нами. И мы цену подвига понимаем. Никого вот так, как мы спасали, спасать не будем в условиях черной неблагодарности. Пусть он кушает. Он когда сформируется, он будет очень голодный. Вот пусть он ест. И не зовите нас снова, разрушая наши памятники. Не зовите нас снова, говоря о том, что Болгария была под советской оккупацией. Принимайте свою судьбу. Вы не можете преклониться перед жертвой, не можете эту жертву восславить. Мы совершенно не просим вас, чтобы восславляли сегодняшнюю Россию во всех ее проявлениях, мы говорим о Великой жертве. Вы не хотите ее восславить, перед нею склониться — хорошо. Вы сносите памятники — хорошо. Вот он воздаст, зверь. Он придет и всё сделает. Всё, что он не доделал. И нам глубоко плевать, как вы там относитесь к каким-то поступкам Черняховского, что вы там судачите по поводу того, поддержано было или не поддержано варшавское восстание ― плевали мы на всё на это, потому что вы легли в прах и чуть-чуть там где-то дёргались, а лить кровь и по-настоящему отбрасывать этого зверя нужно было нам. Когда хотим будем отбрасывать, как хотим будем отбрасывать. Иной разговор был бы в том случае, если бы вы повоевали года два и положили бы на этих полях сражений то, что положили. Вот считайте такую позицию резкой или какой угодно еще, но вот она определена.

И это касается всех тех мест, где сейчас кощунствуют. Вы кощунствуете? Хорошо. Во-первых, мы ответим на это, как на кощунство, и это абсолютно не требует каких-нибудь, я не знаю, военных судорог или чего-нибудь еще. Это полностью определяется жёсткостью и чёткостью нашей духовной оценки. И, во-вторых, из этого будут вытекать непосредственные политические последствия. Потому что всё еще впереди, всё еще в будущем.

Как это соотносится со злобой дня? Очень просто. Мы вступаем в фазу большей определенности. Для того чтобы Россия выстояла в нынешней ситуации, а ситуация очень скверная (она везде скверная, по всем нашим границам: Армения, Грузия, Украина, Прибалтика — всюду плохо, мог бы продолжить список) ― для того чтобы выстоять, нам ничего не нужно, кроме этого повышения определенности. Нам нужен иммунитет общества, нужна серьезная, спокойная и сильная иммунная реакция, определенная, в этой точке. Прекрасно, что вешают георгиевские ленточки, прекрасно, что пишут: «Спасибо деду за победу», — всё хорошо. Но степень определенности и силы иммунной реакции пока что недостаточны.

И микроскопическим, почти не заслуживающим обсуждения, примером этого является вот этот господин из Польши со странной фамилией Корейба, который там исполнял, как бы, определенные телодвижения в нашем эфире. Вопрос не в том, чтобы ответить на это с какой-то там, упаси бог, хулиганской противозаконной резкостью. Упаси бог! Вопрос в респектабельной, сухой, жесткой коллективной реакции. Кто-то говорит, что он еще где-то у нас преподаёт, а кто-то говорит, что перестал преподавать. Перестал — ладно. А если нет? Это значит, что кто-то, не знаю, ну вообразите себе это, суёт ему зачётку, отвечает на его вопросы, слушает его лекции. А зачем? У нации, которая поняла, как ее оскорбили и что ей предстоит в будущем, человек, который говорит, что у вас нет будущего, может вызвать только одну реакцию — пустой зал. Мы не будем слушать его лекции, мы не будем подавать ему зачётки. А если деканат нам скажет об этом — мы скажем декану, что он не прав. И если мы все скажем об этом декану — декан отступит, даже если речь идет об очень либеральном ВУЗе. Сейчас не вопрос — либералы, консерваторы, коммунисты, кто... Вопрос о судьбе нации, жёсткости и определенности реакций в крайних точках процесса.

Этих примеров недостаточности иммунитета очень много. Страна, которая не сумела отстоять свою советскую самость (она могла сколько угодно ее исправлять, но она должна была ее отстоять), страна, которая не удержала державу, страна, которая поддалась на потребительские соблазны и многое другое, не может не оказаться внутренне повреждённой. Одним из моментов этого повреждения или метафизического падения является слабость ответных реакций. Мы еще можем как-то проголосовать на телевизионных передачах, а на большее уже не хватает сил. «Ветра не будет — по бабам пойдем», — говорил дистрофик. Вот эта дистрофия иммунитета. И не говорите мне, пожалуйста, что в рамках абсолютной респектабельности, абсолютного соблюдения всех законов, абсолютно такой светской холодной корректности нельзя так шугануть, чтобы всё стало понятно. Ну так это и надо делать. Мало сказать: «Мы не обижены. Мы, там, готовы...» Мы не обижены, милые мои, ― мы оскорблены. И когда нет святого, тогда можно всё. Но оно у нас есть, и оно находится в этой точке. От нее всё идет дальше в разные стороны и по разным траекториям, но центр тут.

В эпоху войн между протестантами и католиками протестанты где-нибудь могли в кабаке выкрикнуть, что матерь божья, как бы, не была преисполнена благодати, позволяющей говорить о непорочном зачатии. Что делали католики? Они обнажали шпаги. Шпага — это столько металла, и в какую точку ни ткни — скорее всего смерть. Почему? Потому что это было свято. Была хула на деву Марию. Хула на подвиг народа в Великой Отечественной войне и на освободительную миссию народа ничем не отличается для нас от того, как тогда для католиков звучала хула на деву Марию. И пока так не будет, пока сила наших реакций, повторяю, при их абсолютной законности, корректности, холодности, спокойности, респектабельности, не достигнет такого уровня, на котором все поймут, что русский социокультурный смысловой иммунитет восстановлен, ― пока этого не будет, нас будут пробовать на зуб. И, начав пробовать на зуб, могут сильно задеть, так сильно, что отвечать придется еще сильнее. И тогда место холода, респектабельности, мирности, сдержанности займёт нечто совсем другое. Мы живем в ядерный век, и нам это другое абсолютно не нужно. Поэтому сразу надо показать какую границу перешагивать нельзя, и чего делать нельзя в принципе. Десятый раз повторяю, есть тысячи способов показать это абсолютно законно, респектабельно и так далее. Мы стоим перед вызовом: либо мы сумеем так поступить, как единое целое, либо нас ждёт еще большее ухудшение ситуации, еще большее нарастание напряженности, еще большее расшатывание нашего единства и в конечном итоге вторая Перестройка.

Прекрасно то, что люди выйдут с портретами своих предков, сражавшихся с нацистским зверем. Но отвратительно то, что в ряды этих людей пытаются встроиться, по крайне мере за рубежом, коллаборационисты с портретами своих предков, а то и просто нацисты. Это нельзя сделать в условиях, когда есть иммунитет. Это сразу будет отторгнуто спокойно, холодно, вежливо, корректно. Но этого не происходит. И к моему глубокому прискорбию отдельные ведомства России не только не обращают на это внимания ― они ведут себя совершенно не сообразно своей государственной функции, потворствуя, а иногда и помогая подобному кровосмесительному, смыслосмесительному ужасу. Мы отторгаем все виды нацистского коллаборационизма — бандеровцев, железногвардейцев румынских и так далее. Мы не можем при этом не отторгнуть власовцев. Нужно раз и навсегда сказать: «Всё, здесь черта». Прославление нацистской республики Локоть или генерала Власова есть часть хулы на то святое, что у нас есть, и вокруг чего мы строим свое историческое будущее. Если этого не произойдет в должной степени ― не просто не произойдет, а не произойдет с должной силой ― ситуация будет достаточно быстро ухудшаться. Очень многое зависит от государства. Но не мало есть вещей, которые зависят от общества. И здесь нельзя говорить: «А вот, что же оно».

Теперь о государстве. Советский Союз был великой святой державой, внутри которой копошилось много всяческой скверны. Не было бы ее, не рухнул бы Советский Союз. За обрушение державы всегда отвечает власть. Николай II — за обрушение Российской Империи, советское руководство (КПСС в целом, а не только Горбачёв, по крайней мере номенклатура КПСС) — за развал Советского Союза. Если бы номенклатура хотела — она бы сняла Горбачёва. Было много возможностей. Были соблазны вот этого обогащения и всего остального, вот этой продажи первородства коммунистического за чечевичную похлёбку. Были и очень скверные центробежные движения, которые осуществлялись тоже не одними только агентами ЦРУ и управлялись отнюдь не только из Вашингтона, ― сложная история, тяжёлая история. Обсуждал ее и буду обсуждать, но не сейчас, не в этом дело. Дело заключается в другом. После того, как это всё рухнуло, был еще последний шанс повернуть назад. Это был октябрь 1993 года. Вся сила закона, права, морали была на стороне Верховного Совета. Уже два года беднейшие слои населения испытывали все прелести гайдарономики и копались в помойках. Всё уже было ясно, все маски были сорваны. И вполне можно было ждать и того, что армия присягнёт Руцкому, который законно становился исполняющим обязанности президента, а значит и верховным главнокомандующим, и народ придет к зданию Верховного Совета. Этого не произошло. Я не обсуждаю здесь личности, не в личностях дело. «Что в имени тебе моём». Руцкой, Хасбулатов — не в них дело. Дело в законе, дело в историческом ощущении того, что сильно влипли и дело в готовности спасаться самим, понимая, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Всего этого не произошло.

В пассивном смысле этим самым был поддержан Ельцин. Я подчеркиваю: в пассивном смысле. Не было активного противодействия. Сама пассивность означала поддержку, как и референдум по конституции. Поддержав Ельцина в 93-м (я подчеркиваю, что речь идет о пассивной поддержке), т. е. не отвергая его активно на уровне мощного иммунитета после всего, что он уже исполнил за 92-93 год, общество сказало: «Хотим примерно того, что он заявляет». Оно это сказало незримо, по факту отсутствия мощного отторжения. Я понимаю, что его иммунитет уже был сломан, я понимаю, как это всё было разгромлено в ходе Перестройки, в ходе войны со смыслами советскими и всем остальным, и тем не менее. Коль скоро это было так, то обещание Ельцина построить капитализм к 1996 году в Советском Союзе, в советской России, я имею в виду, в которой как части Советского Союза вообще не было законных первоначальных накоплений, твердо означало согласие на криминальный капитализм. Потому что другого капитализма быть не могло, а Ельцин с открытым забралом предлагал капитализм, причем не просто какой-то капитализм, ускоренно. Быстро-быстро раздать своим людям или бандитам, или одновременно ― лицам, соединявшим в себе эти замечательные качества, чаше всего было именно так. Тем самым сформировался господствующий криминальный капиталистический класс, который начал выстраивать свое государство.

Я далёк от чисто марксистского подхода к вопросу о том, что именно делает класс по отношению к государству. Я не считаю, что государство является только средством, с помощью которого класс осуществляет насилие по отношению к эксплуатируемым. Мне кажется, что это, мягко говоря, абсолютно не вся истина. И я много раз подчёркивал, что государство ― это средство, с помощью которого народ длит и развивает свое историческое предназначение. Но криминальный класс сформировался, и ему нужно было его государство. Ельцин стал его президентом и по его приказу грабил народ беспощадно. Причем настолько беспощадно, что этот народ, на который государство должно опираться, оказался просто почти что съеден. Когда тот же криминальный класс сделал ставку на Владимира Владимировича Путина, он просто хотел продолжения концерта. Но Путин довольно быстро заявил, что, уважая этот класс и никоим образом не расправляясь с ним как с целым (отдельные эксцессы с Березовским, Гусинским, Ходорковским и прочими не в счет), он всё же является посредником между классом и народом, находится в этой роли. А любое такое посредничество, без которого просто не может быть победы на выборах, означало, что государство перестало быть средством беспредельного обогащения правящего класса за счет всего, оно приобрело более сложный характер. Но это не отменило факта того, что класс криминален.

После Крыма фактически правящий класс бросил Путину тихий вызов, очень тихий и осторожный, но он был брошен. И с каждым месяцем это будет становиться всё более ясно. Трагизм ситуации заключается в том, что Путин не разрывает с классом, что он максимум на что реально идет — это на функцию посредника между классом и народом, а класс уже предал Путина. Я не буду говорить об отдельных его представителях, я говорю класс как целое. Класс хочет вернуться к беспредельным формам обогащения, и класс хочет лизать ноги запада, потому что интересы класса находятся на западе. С каждым месяцем, тихо, почти беззвучно будет расти знак вопроса вокруг того, на что именно решится лидер в отношениях с классом. Мы знаем примеры, когда лидер, опираясь на народ, входил в достаточно глубокий конфликт с классом, не обязательно истребляя его при этом целиком. Мы не знаем, какая будет ситуация. Это принципиально непредсказуемо. Я думаю, что в настоящий момент это не знает и сам лидер. Это точки бифуркации, точки ветвления, точки стратегической неопределенности. Развязать эти узлы может только история.

Как бы там ни было, главное заключается в том, что, с момента этого метафизического падения, отказа от советской самости, от идеологии, ради которой были осуществлены великие подвиги, на алтарь которой были принесены нескончаемые жертвы, после вот этого потребительского падения, особенно остро продемонстрированного 93-м годом, и после того как Ельцин воспользовался этим 93-м годом, государство стало государством криминального класса, и в этом смысле о нём можно говорить, как только о государстве достаточно отвратительном. Возник вопрос: «Если оно отвратительное, то как с ним быть?» Война, первая война в Чечне поделила нас по этому вопросу. Как у Константина Симонова: «И уже поделились на живых и мёртвых». Были политики, которые сказали, что Чубайс хуже Басаева. Были такие политики, мы помним их слова. Но была другая часть политиков, которая сказала, что мы будем защищать это отвратительное государство, потому что безгосударственность неизмеримо хуже. И, сказавши это, выполнили свой долг и впервой чеченской войне, и во второй, и в Донбассе, и везде.

Государство выстояло потому, что были люди, которые ради его защиты, прекрасно понимая его очень скверные консистенции, принимали мученическую смерть от рук чеченских боевиков, шли в атаки с гранатами, гибли и сейчас гибнут. Я надеюсь, что меня слышат те, кто сейчас воюет в Донбассе, и они понимают, о чём я говорю. Когда я сказал на одной из телепередач, что Россия ― это очень гнилое бревно, но оно запирает дверь, в которую ломятся псы ада, я имел в виду ровно это — то, что я сейчас говорю другими словами. Есть поклонники этого государства, которые его любят, которые им восхищаются, но есть те, которые прекрасно понимают его весьма скверные консистенции и при этом будут его защищать. Это можно делать только в одном случае: когда ты видишь позитивные тенденции наряду со всем, что происходит, когда ты понимаешь, что они могут вырасти, могут оформиться.

Находясь сейчас в шестистах километрах от Москвы, я еще и еще раз всматриваюсь в очень смутные черты этого будущего и очень смутный облик этих позитивных малых или больших тенденций ― как связанных с моими соратниками, так и иных. Важно, чтобы они возобладали. У нас нет никакого другого шанса, и этот шанс мы должны отжать до конца.

Несколько слов о природе государства. Тут мне в очередной раз написали письмо, спрашивая меня, как же быть с классовой теорией, с Марксом и со всем прочим. Вкратце отвечаю на этот вопрос. Есть ли классы? Да, есть. Есть ли классовая борьба? Да, есть. Может ли классовая борьба двигать вперед историю? Да, может. Но ― до тех пор, пока есть история. Все эти классовые моменты, не исчерпывая общественную жизнь, но во многом задавая ей тон, функционируют по-настоящему только тогда, когда есть мощный восходящий исторический поток. Маркс начинал в эпоху революции 1848 года, апогей его жизни и деятельности — Парижская коммуна. Ни у Маркса, ни у Ленина не было даже тени сомнения в том, что они живут в эпоху восходящих мощных исторических движений. Как только историческая температура снижается, а восходящее прогрессивное или более сложное историческое движение превращается в свою противоположность (а мы живем сейчас в условиях регресса) ― всё, что связано с классами теряет свой фундаментальный смысл, потому что вне исторического потока классы и не есть классы. Большие социальные группы, у которых есть интересы — это еще не классы. Для того, чтобы идти к пролетариату жертвенно, просвещая его вопреки очень неоднозначным реакциям просвещаемых, и в итоге чего-то добиться, те же большевики должны были верить в него как в мессию, как в лидера исторического процесса, как в силу, которая, завершив историю, откроет эпоху сверхистории нового человека. Тогда было понятно, почему в сущности он так важен и так нужен. И это являлось лишь повторением того, что было сказано аббатом Сийесом в связи с Великой французской революцией, что третье сословие было ничем, а станет всем. Интернационал лишь повторил фразу, с которой фактически началась Великая французская буржуазная революция 1789 года. Потому что тогда была вера в локомотивность, в историческую динамичность буржуазии — «Свобода! Равенство! Братство!», — а потом была вера в такие же свойства пролетариата. Классы — это обычные социальные большие группы, еще, как бы, во многом недоисследованные, поэтому говорить об их структурно-функциональных свойствах, может быть, еще и рано. Есть они. Но когда к ним прикасается рука истории, они становятся тем, чем они были в эпоху Маркса и Ленина.

Сейчас всё происходит иначе. Если бы классы были классами историческими, то в 1993 году всё было бы не так, как оно было, и в 1991 году тоже, и Перестройки бы не было. Пролетариат не отдал бы завоевания социализма даже в том ущербном виде, в котором они были предложены поздней советской номенклатурой. Он бы их не отдал.

Нужно совсем не переживать трагедию 91-93 и последующих годов, регрессивность нынешней ситуации, чтобы не понимать, в какой степени всё это ― я имею в виду это классовое естество ― превратилось в социальную слизь. А превратилось оно потому, что историческая температура слишком снизилась. В условиях такого снижения исторической температуры место собственно исторического процесса занимает его антагонист — игра. Элиты чувствуют себя способными играть помимо истории и фактически против истории. Поняв, что исторически капитал проигрывает, капитал объявил войну истории как таковой. Если сейчас о чём-то и можно говорить, то о спасении истории в будущем. Это сложнейшая проблема. Сейчас мы имеем дело вот с этим игровым миром, внутри которого как-то шевелится историческое начало, еле-еле шевелится.

Почему приходится об этом говорить? Потому что в этих условиях иначе выглядят процессы борьбы, как всемирно-исторической, так и национальной. Я недаром, относясь с глубочайшим уважением к Марксу, бесконечно ценя его открытия, считая, что они обладают значением для будущего, тем не менее с первых же обсуждений этого вопроса предложил работы двух исследователей, который по-разному рассматривали то, что происходит в условиях низких исторических температур. Будем считать, что Маркс справедливо описал социальную физику высоких температур. Что происходит при низких социальных температурах? Что тут можно сказать, например, о христианстве? Это что, класс рабов выдвинул новую религию? Или о магометанстве, или о буддизме? Христианство возникло в условиях чрезвычайно низких исторических температур, в условиях загнивания Римской Империи как некого универсума, и каких-то варварских телодвижений на его окраинах. Но оно же возникло. И, возникнув как исторический проект, оно же изменило мир. Причем, оно изменило его ничуть не менее фундаментально, чем Великая французская буржуазная революция или Великая Октябрьская социалистическая. То же самое с исламом и буддизмом. Наверное, Великая французская буржуазная революция была классовой революцией в том смысле, что буржуазия действительно лидировала в этом процессе, осознавала эту свою лидирующую роль, оформила свою идеологию. И поскольку исторический процесс был восходящим, то можно говорить о ее решающей роли. Но ведь внутри этого был проект Просвещение. И группа, которая проводила этот проект, это не была просто интеллигенция, которая пошла помогать буржуазии. Это была оформившаяся группа гораздо более амбициозная. Предположим, что эта группа уже не была такой амбициозной и определенной, как определенной была христианская, там, исламская и другие группы. Но с коммунизмом-то всё оказалось более определенно, чем в Великую французскую буржуазную революцию. Один гений — Маркс, одна идеология — коммунизм и большевистская группа, которая по уровню своей консолидированности и сплочённости вполне напоминала первохристиан.

Значит, сейчас на повестке дня, если рассматривать вопросы об исторических проектах (и тут, конечно, в социальной физике низких температур главное слово за Вебером и еще за одним человеком, которого я сейчас назову), нужно обсуждать другой способ возвращения истории, починки времени и обретения некой динамики в процессе. Сейчас ее нет. Фукуяма солгал, когда сказал о конце истории, но внутри этой лжи была большая правда. Ибо вот это гамлетовское ощущение порвавшейся связи времен, поломанного времени ― оно является очень сильным. Итак, Вебер, Макс Вебер, как социальный физик низких температур, сказал, что при низких социальных температурах работают фактически секты или субъекты, осуществляющие исторический проект. Он сослался на примеры в Соединённых Штатов Америки и в других местах, указал на примерные характеристики тех субъектов, которые этот проект осуществляли. Может быть, он в чём-то был и неправ. Но сам подход к социальной физике низких температур безумно важен, потому что этот подход позволяет объяснить, как в условиях полного загнивания древнего Рима, низкой-низкой температуры и полного наплевательства всех по отношению к тому, что будет завтра — «Хлеба и зрелищ!», — как в этих условиях, тем не менее, повернулся и закипел исторический процесс. Он повернулся и закипел за счет проекта христиан, а не за счет класса рабов, который, так сказать, восстав, двинул вперед историческое начинание. Нет.

Другим человеком, который тоже описывал по-своему социальную физику низких температур (еще раз подчеркиваю, что у Маркса есть социальная физика высоких температур), был, конечно, Арнольд Тойнби. Который сказал, что не секты, как у Вебера, а нарратив, краевые полумаргинальные группы, особо остро ощущающие вызовы, отсутствие ответа на которые означает смерть, ― они двигают вперед историю в условиях низких температур. Вот это понятие специальным образом устроенных плотных сообществ, подобных первым христианам, и в этом смысле правомочно именуемых иногда суперсектами (и надо еще задаться вопросом, большевики, которых хулят, как суперсекту, спасли-то мир потому, что были этой суперсектой или по другой причине?), и вот этих нарративов, которые описывает Тойнби, ― для нас всё это так важно потому, что, задействуя этот язык, мы в принципе понимаем, как работать в условиях низких социальных исторических температур, в условиях фактического отсутствия исторической динамики. Работать надо по-другому. Это не безнадёжность, не невозможность что-либо менять. Время можно починить. Цепь времен можно соединить заново. История может заработать. Но для того, чтобы действовать, нужно осознавать, что ты живешь в условиях низких температур, в условиях неких социальных слизей, что именно эти низкие температуры в конечном итоге и привели к тому, что ты находишься в соответствующей плачевной ситуации, и что вся гадость вылезает изо всех щелей, и что зверь может заново оформиться именно как контристорический, ненавидящий историю, презирающий ее, стремящийся к тому, чтобы раз и навсегда расправиться с ней окончательно. Это работа другая. В этом смысле мы живем сейчас в эпоху гораздо более тяжёлую, чем те, в которые историческая динамика является достаточно бурной, историческая температура — достаточно высокой. Но мы в ней живем, у нас другой реальности нет. И мы должны действовать, исходя из этой реальности. Если мы хотим что-то менять, нам прежде всего надо понять ее.

Историческая исчерпанность бросается в глаза каждый раз, когда ты смотришь на то, что представляет собой картина текущей политики. Идет огромная возня вокруг Браудера. Его задели, связав с Навальным, и после того, как его задели, он перешёл в контрнаступление. Он пытается запретить какой-то фильм, в котором его рассматривают не так, как он есть. Он, так сказать, мобилизует своих сторонников, эти сторонники делают вид, что они не поняли всего того, что им предложили для рассмотрения. И эта мышиная возня идет во всемирно-историческом масштабе. Об идеологии рассуждают, каждый на свой лад, Сергей Караганов, Михаил Горбачёв и Гавриил Попов. Ни одного нового слова, ни одной оценки по существу фундаментальной международной ситуации не предлагается. Сергей Лавров беседует со шведскими изданиями на тему о том, что такое Россия, почему она ведет себя так, а не по-другому. Он говорит абсолютно правильные вещи. И в этом смысле, поскольку он и министр, и, так сказать, ему приходится каким-то способом всё время держать себя в определенной интеллектуальной форме, он, может быть, и острее цепляет что-то. Но я уже говорил вам о том, что тезис о том, что мы не обижаемся и, вообще, давайте помиримся, развод есть, но, о боже, как сделать, чтобы он не был необратимым, ― оставляет знак вопроса на полях. Барак Обама выступает в Вашингтон Пост и заявляет твердо, что диктовать правила мировой торговли и всего чего угодно будем мы. И всё.

Человечеству брошен страшный вызов. Если человечество не перейдет на другую модель развития, оно будет уничтожено в ядерной ли войне или как-то иначе. А разговоры, которые ведутся неделя за неделями — это такая светская беседа в условиях нормальных обстоятельств, полустабильных ситуаций, относительных благополучий. На этот ужас жизни никто не хочет открыть глаза. КПРФ занята тем, что обсуждает на самом ли деле она с Навальным согрешила или нет. При этом, ну, обсуждать это очень трудно, потому что, так сказать, оппоненты сразу же цитируют высказывания Зюганова из прошлого, когда он вполне себе беседовал, например, с банкиром Александром Лебедевым и говорил ему о том, что Навальный:

«Интересный человек. С хорошей подготовкой. ...его мужественная борьба против воров и жуликов заслуживает уважения, я бы так сказал. Я близко его не знаю, но моя команда с ним общается, изучает, присматривается. Потому что нам жить в нашей стране и надо расширять состав союзников, друзей. Взаимодействовать со всеми, кому дорога Держава».

Интервью кандидата в президенты России Геннадия Зюганова акционеру «Новой» Александру Лебедеву.

Навальный к тому моменту был вполне уже фигурой, на которой пробы ставить негде. Я вполне не исключаю, что фантазии вокруг коммунистов на тему о том, что они прямо сейчас готовы заключить брак с Навальным, ― это перебор. Но с этим-то как быть? Вопрос же не в том, готовы они или нет заключать немедленный брак с Навальным, а в том, что нет иммунитета. Ровно в той же степени нет его у всех, кто так или иначе живописует нацизм в виде так называемого правого поворота.

Противники Путина то обсуждают, станет ли министр обороны преемником Путина, то всё время говорят, что завтра-завтра Путин исчезнет с политической сцены. При этом очень часто даже начинает применяться астрология, как одно из средств вычисления, когда же произойдет это желанное событие. Я могу вам сказать без астрологии, как будут развиваться события в ближайшее время, как мне представляется.

Температура будет повышаться. Россию будут всё более сильно атаковать. Но тем не менее пока не произойдут выборы в США, это всё будет носить не окончательно форсированный характер. Нет возможности мобилизовать империю против нас в полной мере в момент, когда идут выборы. Поэтому они чуть-чуть подёргаются с тем, чтобы нас пошатать в момент думских выборов, но мне почему-то кажется, что это не будет носить характера чего-то окончательного. Возможно, я ошибаюсь. Возможно, что внутри американской элиты есть группа, которая готова, наплевав на выборы, тем не менее эту раскачку осуществить в полной мере, а, возможно, кому-то это нужно для выборов. Но мне не кажется, что сейчас, в этот период, американцы начнут очень сильно шалить ― у них другие задачи. В ноябре кто-то изберётся. Кто бы ни избрался, этот кто-то, выпив на радостях, будет опохмеляться и ждать инаугурации. Инаугурация — это не единственное удовольствие, которое ждёт после опохмела, еще ждёт второе удовольствие на этот период — это формирование кабинета. Это деньги, это связи, это обязательства перед спонсорами, это сложная грызня и всё прочее. После инаугурации кабинет дооформится, и где-нибудь в феврале 17-го года представители этого нового властного сообщества американского соберутся вместе и скажут: «И что же нам делать с русскими?» И вот тут пойдут развилки. Мне кажется, что, начиная с зимы 17-го года, медленный рост напряженности превратится в достаточно быстрый, а к 18 году основные ставки будут сделаны. Потому что выборы Путина ― это не выборы Думы, это вопрос намного более серьезный.

Конечно, нельзя говорить о том, что все процессы определяются только тем, что думают США. Конечно, можно ждать фокусов от самых разных наших элит, элитных групп, которые не так сильно привязаны к американским выборам, и мы ждём этих фокусов. Мы прекрасно понимаем, что всем хочется, чтобы процесс где-нибудь (например, на Донбассе) был проигран, и что люди, которым главное сковырнуть власть, всё время будут кричать, что процесс уже проигран. Но он не проигран. Та Россия, которая здесь есть, та Россия, которую я описал выше, в тех условиях, в которых существует мир, ведет себя достаточно эффективно. Ей не надо было оставаться в Сирии, ей не нужно было поддаваться на провокацию введения войск на всю территорию Украины. Это было бы большой глупостью, непростительной ошибкой. Подчеркиваю еще раз: для той России, которая есть. Мы, если мы бережём эту реальную Россию, если мы понимаем, что безгосударственность еще намного страшнее нее, мы должны очень холодно и спокойно вычислять, какие нагрузки эта государственность выдерживает, какие нет. С точки зрения этих вычислений и всего прочего всё, что происходит в Донбассе в этот момент, когда я говорю, всё, что произошло в Сирии, никоим образом не является русскими поражениями. Но поражения возможны. Их хотят, их будут добиваться, в том числе с помощью самых разных измен, о которых лучше не говорить, обсуждая их широко с общественностью.

Я только хочу сказать, что я не исключаю и более серьезного скачка температуры напряженности в 16-м году, но мне кажется, что всё основное нам предстоит, начиная с зимы 17-го года и особенно в 18-м. Вот где тяжёлое время, к которому надо приготовиться.

Мы не сможем к нему приготовиться, если всё то, о чём я говорю, ― вот это восстановление иммунитета, это внутреннее понимание новых сил, действующих в условиях низких исторических температур, если соединение нашего метафизического чувства Великой Победы и всего, что из этого исходит в виде различных траекторий, ― не будет сопряжено с нашим практическим политическим поведением. В этом наш долг перед нашими великими мёртвыми, которые выиграли абсолютную войну, абсолютным образом спасли человечество и не поклонились зверю сему фактически единственными во всём мире, еще раз доказав, что Россия — это особое место на планете, что есть особый народ, что есть особая спящая духовная сила, которая проявляет себя даже в самых страшных, в самых пагубных и самых смрадных обстоятельствах. Она себя и проявила. Когда еще не оформившийся до конца новый абсолютный зверь зла начал коготками пробовать что-то в разных частях планеты, не кто-то из гораздо более могучих игроков типа китайцев, а именно русские, находящиеся в этой ситуации, вновь оказались на острие атаки, вновь вступили в конфликт. В этом есть что-то таинственное и сугубо метафизическое. И это еще и еще раз возвращает нас к подвигу наших предков, к священности 9 мая, к абсолютности нашей Победы и к тем свойствам исторической личности, которые из этого вытекают.

С праздником! И до встречи в СССР!