виртуальный клуб Суть времени

Эволюция взглядов Аркадия и Бориса Стругацких.

 
Введение.
Кончина Бориса Натановича Стругацкого, а особенно реакция на смерть людей, считающих себя учениками Стругацких, некрологи и последние слова оставляют очень странное впечатление.
Многие говорили о гуманизме братьев Стругацких, об их любви к науке, о коммунистических идеалах и всем том прочем, что братья сами давно, как будет показано ниже, сдали в утиль. Об этом свидетельствуют и их произведения за чуть ли не последнюю треть века, и публицистика, и развернутые интервью.

Теперь, когда прошли уже и сорок дней со дня смерти Бориса Натановича Стругацкого, хотелось бы начать разговор об их действительных взглядах, если угодно, начать дискуссию на серьезном уровне. При этом было бы неверным сводить все к прогрессорству и как идее, и как деятельности. Распространенное мнение о Стругацких как неких прогрессорах иной (подразумевается, что Западной) цивилизации – упрощение до такой степени, что становится ошибкой. Столь же ошибочно гипертрофированное отношение к идее прогрессорства как таковой. Речь должна идти о философии истории и антропологии, развиваемых концепциях Истории и Человека, а идея прогрессорства всего лишь следствие основополагающих идей.
 
Начнем с конца.
В 1996 году вышел сборник произведений учеников Стругацких «Время учеников», в предисловии к которому Борис Натанович рассказал о так и не реализовавшемся замысле последнего большого совместного произведения – «Белый ферзь», о мире Саракша (см. «Обитаемый остров»). «Белый ферзь» был задуман и продуман, но не написан:
 «… нравился (казался оригинальным и нетривиальным) мир Островной Империи, построенный с безжалостной рациональностью Демиурга, отчаявшегося искоренить зло. В три круга, грубо говоря, укладывался этот мир».
Доказывать, что это конструкция по происхождению гностическая – ломиться в открытую дверь. Действительно, контекст задается отсылкой к Демиургу и неискоренимому злу. Далее. Гностицизм в основных своих интерпретациях оперирует делением людей на три непересекающиеся категории в зависимости от соотношения в них «духа» и «материи», зло - материя, добро – дух.  А вот как в «Белом ферзе»:
«Внешний круг был клоакой, стоком, адом этого мира - все подонки общества стекались туда, вся пьянь, рвань, дрянь, все садисты и прирожденные убийцы, насильники, агрессивные хамы, извращенцы, зверье, нравственные уроды - гной, шлаки, фекалии социума. Тут было ИХ царствие, тут не знали наказаний, тут жили по законам силы, подлости и ненависти. Этим кругом Империя ощетинивалась против всей прочей ойкумены, держала оборону и наносила удары.
Средний круг населялся людьми обыкновенными, ни в чем не чрезмерными, такими же как мы с вами - чуть похуже, чуть получше, еще далеко не ангелами, но уже и не бесами.
А в центре царил Мир Справедливости. "Полдень, XXII век". Теплый, приветливый, безопасный мир духа, творчества и свободы, населенный исключительно людьми талантливыми, славными, дружелюбными, свято следующими всем заповедям самой высокой нравственности».
Мы видим соответствие определенным гностическим построениям. Однако авторы еще чуть-чуть приоткрывают замысел.
«Каждый рожденный в Империи неизбежно оказывался в "своем" круге, общество деликатно (а если надо - и грубо) вытесняло его туда, где ему было место - в соответствии с талантами его, темпераментом и нравственной потенцией. Это вытеснение происходило и автоматически, и с помощью соответствующего социального механизма (чего-то вроде полиции нравов). Это был мир, где торжествовал принцип "каждому - свое" в самом широком его толковании. Ад, Чистилище и Рай. Классика».
В порядке некоторого уточнения. Может ли считаться нравственным, «свято следующими всем заповедям самой высокой нравственности», человек, принимающий как неизбежную ситуацию контролируемого «Ада», посредством которого Островная Империя взаимодействует с другими государствами Саракша? С точки зрения разведчика-коммунара – нет, он и испытывает культурный шок. А вот с точки зрения морали центрального круга Островной Империи – да. Но надо понимать, что это уже совсем, совсем иная мораль, иная нравственность.
Далее. Фраза «каждому свое» для общества жесткой иерархии традиционно ассоциируется с бухенвальдовским jedem das seine. Был, впрочем, и более современный для Стругацких вариант - suum cuique tribuere от Юлиуса Эволы. Особенно интересно то, что второй вариант представлял собой работу над ошибками первого. В итоге в фашизме, например, ушла опора на нацию и, что характерно, ее мы не видим и в Островной Империи; критерий отнесения к какому-либо кругу – личные качества, форма, по Эволе; дух по гностикам.
Реализованная в социуме концепция «контролируемого ада» резко отличается даже от средневекового феодализма, там предполагалось, что у каждого сословия есть своя добродетель, что в каждом есть искра Божия, что каждому доступно спасение. Не то у Стругацких тут один из кругов стал «клоакой, стоком, адом этого мира - все подонки общества стекались туда, вся пьянь, рвань, дрянь, все садисты и прирожденные убийцы, насильники, агрессивные хамы, извращенцы, зверье, нравственные уроды - гной, шлаки, фекалии социума»
Ключевой вопрос в связи с этим, это вопрос о личном отношении авторов к этим идеям. Они их осуждали, либо напротив находили весьма перспективными в политической практике?
Описание Борисом Натановичем Островной Империи кончалось довольно эффектно:
«… авторам нравилась придуманная ими концовка. Там у них Максим Каммерер, пройдя сквозь все круги и добравшись до центра, ошарашенно наблюдает эту райскую жизнь, ничем не уступающую земной, и общаясь с высокопоставленным и высоколобым аборигеном, и узнавая у него все детали устройства Империи, и пытаясь примирить непримиримое, осмыслить неосмысливаемое, состыковать нестыкуемое, слышит вдруг вежливый вопрос: "А что, у вас разве мир устроен иначе?" И он начинает говорить, объяснять, втолковывать: о высокой Теории Воспитания, об Учителях, о тщательной кропотливой работе над каждой дитячьей душой... Абориген слушает, улыбается, кивает, а потом замечает как бы вскользь: "Изящно. Очень красивая теория. Но, к сожалению, абсолютно не реализуемая на практике". И пока Максим смотрит на него, потеряв дар речи, абориген произносит фразу, ради которой братья Стругацкие до последнего хотели этот роман все-таки написать.
- Мир не может быть построен так, как вы мне сейчас рассказали, - говорит абориген. - Такой мир может быть только придуман. Боюсь, друг мой, вы живете в мире, который кто-то придумал - до вас и без вас, - а вы не догадываетесь об этом...
По замыслу авторов эта фраза должна была поставить последнюю точку в жизнеописании Максима Каммерера. Она должна была заключить весь цикл о Мире Полудня. Некий итог целого мировоззрения. Эпитафия ему. Или - приговор?»
В качестве последнего штриха – принципиальное отрицание возможности развития каждого, каковое предлагалось в коммунистическом Полдне ранних Стругацких, символическое отрицание Полдня; что вкупе со всем остальным дает серьезные основания говорить о неофашизме.
Итак, ближе к концу совместного творчества Стругацкие занимались в литературе моделированием общества на гностических и неофашистских основаниях, моделированием неофашизма непосредственно в его в социально-политическом преломлении.
Небольшой последовавший скандал явно не отразился на репутации Стругацких. Действительно это уже 1996 год, несколько лет как умер Аркадий Натанович Стругацкий; десять лет с начала перестройки.
Ну, а вдруг Аркадий Натанович придерживался иных взглядов? Вдруг Борис Натанович просто конъюнктурщик, перечеркнувший коммунистический Полдень ради каких-то мелких выгод? А может это всего лишь провокация или постмодернистская поза?
Так или иначе, но подробного исследования идей, содержащихся в книгах Стругацких, так и не было произведено.
Я же берусь показать, что представления об идеальном политическом устройстве Островной Империи полностью соответствуют действительным взглядам Стругацких и являются результатом эволюции определенных идей. Будут использованы художественные произведения, публицистика и интервью, переписка Стругацких, при безусловном приоритете художественных произведений, написанных и (или) опубликованных в СССР еще до перестройки. 
 
Коммунисты.
«Тридцать лет назад всем и все было ясно. Впереди (причем сравнительно недалеко) нас ждал коммунизм… всем и каждому было совершенно ясно, что коммунизм неизбежен — это было светлое будущее всего человечества, мы должны были прибыть туда (как на поезде — из пункта А в пункт В) первыми, а за нами уже и весь прочий (полусгнивший) западный мир. Как сказал бы герой Фейхтвангера, — Бог был в Москве».
Аркадий и Борис Стругацкие. «Куда ж нам плыть». 1990 г.
 
Что значит быть коммунистом? Советский научный коммунизм, т.е. так называемый марксизм-ленинизм говорил, что при коммунизме, следующей за социализмом общественно-экономической формации, раскрываются творческие способности в каждом человеке, стирается грань между умственным и физическим трудом и пр.
Стругацкие жили в стране построенного социализма (так, во всяком случае, считалось и ими в том числе), в стране, которая всерьез намеревалась в ближайшем будущем становиться коммунистической. В этой связи в полный рост встала проблема Нового Человека. Писатели, претендующие на коммунистическую фантастику, не могли остаться в стороне от проблемы.
И в этом смысле надо рассматривать диалог Маши Юрковской и Дауге в "Стажерах". Маша представляет собой уходящий тип мещанки, которая не ценит творчество, для которой работа это не творчество, а нудная и тяжелая необходимость.
Разговор переходит на человека, который учит детей страшным с точки зрения Маши – мещанки вещам, что работать лучше, чем развлекаться.
Это ключевой момент. Как можно превратить мещанина в человека коммунистического будущего? И ответ Стругацких - через воспитание, обучение новых поколений.
Поэтому столь важное значение в коммунистическом будущем Стругацких – Полдне приобретает педагогика, поэтому столь важна Теория Воспитания, фигура Учителя, устройство детских интернатов. Как показано выше в итоговом споре коммунара-землянина  и неофашиста аборигена Островной Империи коммунар говорит как о сердцевине своего коммунистического мира о ряде вещей: о «высокой Теории Воспитания, об Учителях, о тщательной кропотливой работе над каждой дитячьей душой».
В обществе Полдня радикально трансформирована семья: дети воспитываются в интернатах, а родители, хоть и поддерживают связь с ребенком, живут отдельно.
Формула счастья» жизнь дает человеку три радости: друга, любовь, работу».
В этом смысле ликвидация частной собственности как базиса капитализма, класса капиталистов и пр. для Стругацких необходимое, но недостаточное условие.
В опубликованном письме Бориса Натановича Аркадию Натановичу в 1963 году есть поясняющая ремарка:
«Для меня (и для тебя тоже) коммунизм – это братство интеллигенции, а не всяких там вонючих садовников. На солженицынских матренах коммунизма не построишь».
И в этом смысле коммунизм должен был случиться, при превращении всех в интеллигентов. «Вонючий садовник» и мещанин исчезали, а на смену им приходил садовник - интеллигент, ученый. Последнее хорошо показано в "Полдне", книге описывающей коммунистическое будущее.
Важный момент – явленное в письме презрение к «солженицинским матренам». Как ни относись к Солженицыну, но его героиня – человек определенных духовных достоинств, но поскольку она не в интеллигенции, не занимается интеллектуальным творчеством – она достойна походя брошенного презрительного слова.
Здесь мы начинаем наблюдать за антропологическими изысканиями Стругацких: при всех дальнейших метаморфозах их идей, жесткое разграничение людей будет везде, кроме мира Полдня, да и там, в конце концов, появится.
Другой важнейший метафизический вопрос – отношение к истории и прогрессу.
АБС начали писать уже после ХХ съезда КПСС, а там Хрущев наговорил о сталинизме довольно много страшных вещей, при чем помимо более-менее правдивых, наиболее страшный массив обвинений носил заведомо ложный характер. Возникает вопрос, как было возможно принимать хрущевские разоблачения  сталинизма и оставаться убежденными коммунистами, писать коммунистические вещи? Уже «Попытка к бегству» 1962 года говорит нам о рассмотрении ими сталинизма и нацизма как тождественных явлений (это с учетом постсоветских комментариев Бориса Натановича Стругацкого, которые представляются верными).
Ответ лежит в области философии истории. Если придерживаться догматического варианта марксистко-ленинского подхода с его неизбежным ходом истории от первобытнообщинного строя к феодализму, капитализму, социализму и, наконец, к коммунизму, то, как видно из эпиграфа, несмотря на все флуктуации, мы в СССР, уже построившие социализм,  все равно придем к коммунизму.
Поэтому самая страшная вещь, которая могла случиться с коммунистом, принявшим хрущевскую версию советской истории, – проблематизация (то есть усомнение без построения новой коммунистической философии истории) советского варианта марксизма-ленинизма, что без ее развития, означало отрицание той философии истории, на которой держалось практически все советское мировоззрение.
В 1964 году выходит знаменитая повесть Стругацких "Трудно быть богом".
Разведчики из коммунистический земли («Институт экспериментальной истории», что, отметим, самим названием уже предполагает некие эксперименты над историей ) работают на планете, где царит средневековье.
Земляне исподволь помогают прогрессу, спасая от гонений властей и невежественного люда интеллигенцию: ученых, врачей, философов, поэтов; закладывается идея прогрессорства.
При этом проблематизируется некая "базисная теория феодализма" (называемая в одном месте также «теорией исторических последовательностей»), в которой невозможно не узнать некий вариант марксизма. Догматики среди землян происходящие в королевстве Арканар события ошибочно интерпретируют в рамках "базисной теории феодализма" как "всего-навсего заурядное выступление горожан против баронов", то есть заурядное в смысле обычное для «двух десятков планет» движение истории вперед, как один из факторов преодолевающих феодальную раздробленность, создающее предпосылки создания буржуазии, что постепенно должно создать условия для перехода к более прогрессивной общественно-экономической формации.
А между тем происходит нечто совсем иное:
«Я хочу еще и еще раз обратить ваше внимание на то, что положение в Арканаре выходит за пределы базисной теории…А в Арканаре все переменилось! Возник какой-то новый, систематически действующий фактор. И выглядит это так, будто дон Рэба сознательно натравливает на ученых всю серость в королевстве. Все, что хоть ненамного поднимается над средним серым уровнем, оказывается под угрозой. Вы слушайте, дон Кондор, это не эмоции, это факты! Если ты умен, образован, сомневаешься, говоришь непривычное — просто не пьешь вина наконец! — ты под угрозой. Любой лавочник вправе затравить тебя хоть насмерть. Сотни и тысячи людей объявлены вне закона".
Итак, есть некая теория, и есть некие факты общественной жизни, которые в эту теорию не вписываются.
В теорию не вписывается дон Рэба и проводимая им политика.
«Три года назад он вынырнул из каких-то заплесневелых подвалов дворцовой канцелярии, мелкий, незаметный чиновник, угодливый, бледненький, даже какой-то синеватый. Потом тогдашний первый министр был вдруг арестован и казнен, погибли под пытками несколько одуревших от ужаса, ничего не понимающих сановников, и словно на их трупах вырос исполинским бледным грибом этот цепкий, беспощадный гений посредственности. Он никто. Он ниоткуда. Это не могучий ум при слабом государе, каких знала история, не великий и страшный человек, отдающий всю жизнь идее борьбы за объединение страны во имя автократии. Это не златолюбец-временщик, думающий лишь о золоте и бабах, убивающий направо и налево ради власти и властвующий, чтобы убивать... Что он ни задумывал, все проваливалось. Он натравил друг на друга два влиятельных рода в королевстве, чтобы ослабить их и начать широкое наступление на баронство. Но роды помирились, под звон кубков провозгласили вечный союз и отхватили у короля изрядный кусок земли, искони принадлежавший Тоцам Арканарским. Он объявил войну Ирукану, сам повел армию к границе, потопил ее в болотах и растерял в лесах, бросил все на произвол судьбы и сбежал обратно в Арканар. Благодаря стараниям дона Гуга, о котором он, конечно, и не подозревал, ему удалось добиться у герцога Ируканского мира — ценой двух пограничных городов, а затем королю пришлось выскрести до дна опустевшую казну, чтобы бороться с крестьянскими восстаниями, охватившими всю страну. За такие промахи любой министр был бы повешен за ноги на верхушке Веселой Башни, но дон Рэба каким-то образом остался в силе. Он упразднил министерства, ведающие образованием и благосостоянием, учредил министерство охраны короны, снял с правительственных постов родовую аристократию и немногих ученых, окончательно развалил экономику, написал трактат «О скотской сущности земледельца» и, наконец, год назад организовал «охранную гвардию» — «Серые роты». За Гитлером стояли монополии. За доном Рэбой не стоял никто, и было очевидно, что штурмовики в конце концов сожрут его, как муху. Но он продолжал крутить и вертеть, нагромождать нелепость на нелепость, выкручивался, словно старался обмануть самого себя, словно не знал ничего, кроме параноической задачи — истребить культуру. Подобно Ваге Колесу он не имел никакого прошлого. Два года назад любой аристократический ублюдок с презрением говорил о «ничтожном хаме, обманувшем государя», зато теперь, какого аристократа ни спроси, всякий называет себя родственником министра охраны короны по материнской линии"
Известно, что дон Рэба в первом варианте был доном Рэбией, что есть несомненная отсылка к личности Берия, а "гений посредственности" - безусловная отсылка к характеристике Сталина Троцким ("гениальная посредственность").
При этом мы видим практически хрущевское однобокое описание сталинизма как безумия (параноидальная подозрительность Сталина, играющий на этой черте характера Берия, преступник Ежов), которое на ровном месте учинило погром ленинских кадров партии, катастрофу начала войны, войну с интеллигенцией (генетика, кибернетика) и пр.
В итоге в Арканаре происходит страшная резня. На совещании после арканарской резни Румата язвит и резюмирует:
«В полном соответствии с базисной теорией феодализма, — он яростно поглядел прямо в глаза дону Кондору, — это самое заурядное выступление горожан против баронства, — он перевел взгляд на дона Гуга, — вылилось в провокационную интригу Святого Ордена и привело к превращению Арканара в базу феодально-фашистской агрессии. Мы здесь ломаем головы, тщетно пытаясь втиснуть сложную, противоречивую, загадочную фигуру орла нашего дона Рэбы в один ряд с Ришелье, Неккером, Токугавой Иэясу, Монком, а он оказался мелким хулиганом и дураком! Он предал и продал все, что мог, запутался в собственных затеях, насмерть струсил и кинулся спасаться к Святому Ордену. Через полгода его зарежут, а Орден останется. Последствия этого для Запроливья, а затем и для всей Империи я просто боюсь себе представить. Во всяком случае, вся двадцатилетняя работа в пределах Империи пошла насмарку. Под Святым Орденом не развернешься. Вероятно, Будах — это последний человек, которого я спасаю. Больше спасать будет некого».
Здесь бросаются в глаза тщательно подобранные аллюзии. Серые штурмовики и вырезающие их черные (т.е. ночь длинных ножей),  т.е. упоминание фашизма, с одной стороны. Дон Рэба -  Берия, он же «гениальная посредственность» - Сталин, т.е. сталинизм, с другой стороны. Таким образом, мы имеем декларирование тождества нацизма и сталинизма на фоне остановленного исторического процесса и проблематизации «базисной теории», т.е. марксизма-ленинизма. А на дворе между тем всего-навсего 1964 год!
Как и во всех последующих книгах, Стругацкие ставят вопрос о Человеке. Люди Арканара в основном мало напоминают людей:
«Мы все чаще ловим себя на мысли: «Да полно, люди ли это? Неужели они способны стать людьми, хотя бы со временем?» и тогда мы вспоминаем о таких, как Кира, Будах, Арата Горбатый, о великолепном бароне Пампа»
Лишь дети да еще желательно не испорченные местным воспитанием не заражены скверной и иногда Румата «думал, как здорово было бы, если бы с планеты исчезли все люди старше десяти лет».
При этом постоянно подчеркивается, что люди будущего будут лучше, станут настоящими людьми, но будущее, как мы видели, уже проблематизировано.
 
В 1965 году выходит повесть «Хищные вещи века», которая многими отмечается как книга, впервые описавшая потребительское общество в стране победившего мещанства. Согласно Википедии: «считается, что авторы предугадали основные черты общества потребления. Среди описываемых явлений можно узнать рейв («дрожка»), экстрим («рыбари»), радикализм («интели»). «Слег» имеет сходство как с виртуальной реальностью, так и с психотропными наркотиками». Но главное, в общем, не в этом. Если не происходит рывок в коммунизм, т.е. каждый человек не становится интеллигентом, для которого главное – творчество, история останавливается и научно-технический прогресс работает только на удовлетворение телесных потребностей. Появление же наркотика, создающего уникальную виртуальную реальность, удовлетворяющего все животные инстинкты, означает гибель общества.
Разумеется, столь резкий поворот в сторону от советского варианта коммунизма, переход к историческому и антропологическому пессимизму в издаваемых книгах популярных писателей не мог пройти мимо лиц, надзирающих за советской идеологией. В 1966 году появилась  записка Отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС, в которой указывалось  «… о серьезных недостатках и ошибках в издании научно-фантастической литературы». В противоречие с советской фантастикой более раннего времени, которая была оптимистична, исторична и гуманистична:
«… Книги этого жанра начали все дальше отходить от реальных проблем науки, техники, общественной жизни, их идеологическая направленность стала все более притупляться и, наконец, стали появляться произведения, в которых показывается бесперспективность дальнейшего развития человеческого общества, крушение идеалов, падение нравов, распад личности. Жанр научной фантастики для отдельных литераторов стал, пожалуй, наиболее удобной ширмой для легального протаскивания в нашу среду чуждых, а иногда и прямо враждебных идей и нравов».
Основным объектом критики стали именно Стругацкие за «Попытку к бегству», «Трудно быть богом» и «Хищные вещи века». Первые две активно критикуются за показанное бессилие перед лицом невозможности изменить ход истории цивилизаций (обществ) находящихся на более низких стадиях развития, а наиболее развернутой критике подверглись именно «Хищные вещи века». Яковлев пишет о пренебрежении авторов к материалистической философии, о неуважении к Человеку, о неверном представлении, что материальное благополучие приведет к упадку духовной жизни, о том, что Маркс и Ленина такого не предвидели и пр.
Что тут интересно? Во-первых, критика сугубо догматична: раз о чем-то не говорили Маркс и Ленин, значит, этого нет. Нет стремительно нарождающегося советского мещанства, нет постепенного нарастания потребительской идеологии в обществе.
Во-вторых, можно отметить, что критик Стругацких уже тогда вынужден преодолевать  определенную защиту: указание на бичевание пороков буржуазного общества. Яковлев делает при этом, в общем, правильный вывод о том, что имеется в виду советское общество, но, будучи догматиком, парадоксальным образом выводит из из-под критики буржуазное общество, поскольку, как утверждают классики, в нем разные идеологии у разных классов. Сегодня мы видим, кто оказался прав, потребительское общество и мещанство имело место не только в СССР, но и в куда большей степени на буржуазном Западе и современной России.
Главная проблема яковлевской критики – ее удивительная беззубость. Стругацкими на определенном историческом материале ставятся проблемы: невозможности противостоять мещанству и серости, из-за чего останавливается история, а партийный идеолог изо всех сил закрывает глаза и утверждает, что проблем нет вообще.
А между тем Стругацкие продолжают развиваться, и к моменту работы над повестью «Улитка на склоне» оказываются, по воспоминаниям Бориса Натановича,  в кризисе.
Входят авторы в кризис с привычной для ранних книг борьбой с мещанином:
 «Вырастает фигура обывателя-мещанина, которая нам тогда кажется главным врагом коммунизма, врагом номер один, и которого мы, по мере сил своих и возможностей, принялись с азартом изображать в "Попытке к бегству", "Трудно быть богом", "Понедельник начинается в субботу" и, в особенности, "Хищных вещах века". Стало ясно, что коммунистические перспективы застилает какой-то неприятный непрозрачный туман. Стал немножко возникать вопрос: а как, собственно, вот те реальные люди, которых мы видим вокруг себя, как они вдруг окажутся в коммунизме? Где та сила, которая сделает их героями повести "Полдень, XXII век"?»
Б.Н. Стругацкий. Комментарий к «Улитке на склоне», 1987 год.
Повесть сложная, с множеством сюжетных линий, по одной из которых примитивная крестьянская цивилизация методично уничтожается более прогрессивной феминистической цивилизацией. Положительный герой рассуждает:
«А дальше? Обреченные, несчастные обреченные. А вернее, счастливые обреченные, потому что они не знают, что обречены; что сильные их мира видят в них только грязное племя насильников; что сильные уже нацелились в них тучами управляемых вирусов, колоннами роботов, стенами леса; что все для них уже предопределено и – самое страшное – что историческая правда здесь, в лесу, не на их стороне, они – реликты, осужденные на гибель объективными законами, и помогать им – значит идти против прогресса, задерживать прогресс на каком-то крошечном участке его фронта... Идеалы… Великие цели… Естественные законы природы… И ради этого уничтожается половина населения? Нет, это не для меня. На любом языке это не для меня. Плевать мне на то, что Колченог – это камешек в жерновах ихнего прогресса. Я сделаю все, чтобы на этом камешке жернова затормозили».
Итак, выбор положительного героя – встать на пути исторической правды и прогресса и остановить их. В выступлении 1987 года этот фрагмент Стругацкие иллюстрируют отношением бывших привилегированных классов к революции, законы истории, прогресс против, ну что-ж, значит будем против законов истории и прогресса.
Это довольно любопытная смена проблематики: с проблемы того, что мещане тормозят прогресс и непонятно, как этого избежать; на проблему того, что прогресс и история могут не соответствовать каким-то интересам, и что нужно озаботиться тем, как прогресс остановить. Ну, и, разумеется, что предполагается уже иное понимание прогресса и истории – их теперь можно остановить.
 
Гностики.
 «Пятнадцать лет назад каждому (мыслящему) индивидууму сделалось очевидно, что никакого светлого будущего — по крайней мере в сколько-нибудь обозримые сроки — не предвидится. Весь мир сидит в гниющей зловонной яме. Ничего человечеству не светит — ни у них, ни у нас. Единственная существующая теория перехода к Обществу Справедливости оказалась никуда не годной, а никакой другой теории на социологических горизонтах не усматривается. Бог в Москве умер, а там, «у них», его никогда и не было…» Аркадий и Борис Стругацкие. «Куда ж нам плыть». 1990 г.
Коммунизм очень оптимистическое мировоззрение – рано или поздно, но будет построен рай земной, человек по природе добр, зло от устранимых несовершенств.
У Стругацких же с определенного момента с оптимизмом стало очень непросто, затем и вовсе сменился характер оптимизма.
В 1968 году выходит повесть «Второе нашествие марсиан», по сюжету которой люди за вычетом немногочисленных радикалов оказались согласны служить марсианам, по сути, в качестве животных за небольшую прибавку материальных благ, цивилизация гибнет.
В начале 70-х пишутся в стол и самиздат две книги, в которых моделируются варианты антропологии и отношения к прогрессу.
«Гадкие лебеди».
В ноябре 2012 года главный редактор радиостанции «Эхо Москвы» А. Венедиктов написал в своем блоге о предвидении Стругацких «Они знали о дмитриях виноградовых и андресах брейвиках». В записи он приводит диалог героев из повести Стругацких «Гадкие лебеди». Действие происходит в маленьком городке уныло-застойного общества начала 70-х  абстрактной, якобы западной страны.
В диалоге легендированный агент тайной полиции Павор Суман проповедует фашизм нового толка, а противостоит ему главный и положительный герой, писатель Виктор Банев.
Павор говорит о том, что для спасения цивилизации необходимо уничтожить огромное большинство населения, «серую массу», о том, что «Гитлер был подсознательно прав… но сам был порождением серой массы и все испортил».
Однако как же реагирует на апологию фашизма главный положительный герой? Тут все совсем не просто:
«- Пора выпить, - сказал Виктор. Он уже пожалел, что согласился на серьезный разговор с санитарным инспектором. Было неприятно смотреть на Павора. Павор слишком разгорячился, у него даже глаза закосили. Это выпадало из образа, а говорил он, как все адепты пропастей, лютую банальщину».
Как видим все совсем не так однозначно, проповедь фашизма является «банальщиной», что как минимум двусмысленно. Далее в повести есть и другой диалог, который Венедиктов, к сожалению, не разместил. Разговаривают Виктор и Диана:
— Все люди медузы, и ничего в них такого не замешано. Попадаются изредка настоящие, у которых есть что-нибудь свое — доброта, талант, злость… Отними у них это, и ничего не останется, станут медузами, как и все. Ты, кажется, вообразил, что нравишься мне своим пристрастием к миногам и справедливости? Чепуха! У тебя талант, у тебя книги, у тебя известность, а в остальном ты такая же дремучая рохля, как и все.
— То что ты говоришь, — объявил Виктор, — до такой степени неправильно, что я даже не обижаюсь. Но ты продолжай, у тебя очень интересно меняется лицо, когда ты говоришь. Он закурил и передал ей сигарету. — Продолжай.
— Медузы, — сказала она горько. — Скользкие глупые медузы. Копаются, ползают, стреляют, сами не знают, чего хотят, ничего не умеют, ничего по-настоящему не любят… как черви в сортире.
— Это неприлично, — сказал Виктор. — Образ, несомненно выпуклый, но решительно не аппетитный. И вообще все это банальности. Диана, милая моя, ты не мыслитель. В прошлом веке в провинции это еще как-то звучало бы… общество, по крайней мере, было бы сладко шокировано, и бледные юноши с горящими глазами таскались бы за тобой по пятам. Но сегодня это уже очевидности. Сегодня уже все знают, что есть человек. Что с человеком делать — вот вопрос. Да и то признаться, уже навяз в зубах.
— А что делают с медузами?
— Кто? Медузы?
— Мы.
— Насколько я знаю-ничего. Консервы из них, кажется, делают…»
В этом смысле у фашистов (в описании Стругацких) и тогдашних Стругацких (устами главного героя) уже есть консенсус: они одинаково «знают, что такое человек». Различие в вопросе, «что с человеком делать».
Это различие выпукло показано в повести благодаря ее фантастическому характеру, но если убрать фантастический компонент, то различие будет совсем не очевидно.
В повести довольно остроумно обыгрывается идея «крота истории». По марксизму капитал готовит себе могильщика  в виде пролетариата, развивая производственные силы, которые рано или поздно приведут в соответствие производственные отношения – происходит революция. В «Гадких лебедях» развитие происходит за счет противостояния армии и тайной полиции. Армия прибирает к рукам таинственных мокрецов – больных «очковой болезнью», которые как на подбор умны и талантливы, и в лепрозории, который на самом деле НИИ за колючей проволокой, они ведут исследования. За это им разрешается возиться с местными детьми. Дети же каким-то непонятным образом воспитываются мокрецами так, что становятся как на подбор вундеркиндами, конфликтуют с родителями и, наконец, уходят в тот лепрозорий к мокрецам. Так и появляется «могильщик системы» - происходит некая революция, от которой как от чумы бегут нормальные, обычные люди, вместе со всем своим злом, а остаются только люди будущего.
Сюжет фиксирует понимание резкого разрыва связи поколений как позитива, понимание семьи как института, воспроизводящего общества, а значит зло и косность, и, что семья соответственно не ценность, а обуза.
Одной из наиболее любимых вещей Стругацких стал роман «в стол» «Град обреченный».
Не касаясь сюжета в целом, некоторые моменты разобрать необходимо.
Во-первых, авторы продолжают обыгрывать тему схожести нацизма и сталинизма, обыгрывая схожесть подходов к решению проблем и моделей поведения одного из главных героев сталиниста Андрея Воронина и нациста Фрица Гейгера.
Во-вторых, появляется обращение к определенной религиозности, и в лексике, и в некоторых используемых категориях, радикальный отход от всякого подобия марксистской философии истории. Так, разуверившийся коммунист сталинистского толка Андрей Воронин рассуждает о сущности человека и истории, сводя исторический процесс к борьбе Бога и дьявола. При этом организующее начало, начала порядка, которое ведет к огромной крови и тирании, поскольку противоречит хаотической природе человека, обозначается Богом. Начало свободы, равенства, братства, начало хаоса обозначается дьяволом. И кто же прав, задается вопросом герой, и подразумеваемый ответ скорее не на стороне Бога.
Вообще говоря, это довольно похоже на аргументацию тайных обществ в историческом противостоянии с католической церковью. Это тем более интересно, что тематика борьбы с католической церковью разрабатывалась как Бахтиным, так другом и коллегой Стругацких по советскому фантастическому цеху Е.Парновым, тоже попавшим под вышеуказанную критику Яковлева. После этого Парнов начинает издавать биографии европейских революционеров, а попутно детективы с оккультной начинкой. В самом начале перестройки выйдет книга Парнова «Трон Люцифера», содержащая апологетику и катар, и тамплиеров, и манихеев.  
Последние страницы романа «Град обреченный» посвящены картине мира, безусловно, авторской, открываемой другим героем Андрею Воронину. Здесь, как и уже традиционно для Стругацких, апология меньшинства, которое строит храм, носит его в себе и «вкушает от храма». Строители, жрецы, потребители.
«Всему на свете цена – дерьмо… Всем этим вашим пахарям, всем этим токарям, всем вашим блюмингам, крекингам, ветвистым пшеницам, лазерам и мазерам. Все это – дерьмо, удобрения...  Это только строительные леса у стен храма, говорил он. Все лучшее, что придумало человечество за сто тысяч лет, все главное, что оно поняло и до чего додумалось, идет на этот храм… Ты, может быть, думаешь (спрашивал Изя язвительно), что сами непосредственные строители этого храма – не свиньи? Господи, да еще какие свиньи иногда! Вор и подлец Бенвенуто Челлини, беспробудный пьяница Хемингуэй, педераст Чайковский, шизофреник и черносотенец Достоевский, домушник и висельник Франсуа Вийон… Господи, да порядочные люди среди них скорее редкость! Но они, как коралловые полипы, не ведают, что творят. И все человечество – так же. Поколение за поколением жрут, наслаждаются, хищничают, убивают, дохнут – ан, глядишь, – целый коралловый атолл вырос, да какой прекрасный!...  храм строится еще и из поступков. Если угодно, храм поступками цементируется, держится ими, стоит на них…»
Видно, что ушло романтическое представление об интеллигенции. Нет в интеллигенции никакого морально-нравственного стержня, да он и не нужен. Отметим, что среди «строителей храма» нет ученых – наука перестала быть интересной, зато есть апелляция к «храму»,  его «строителям» и «жрецам», что строго терминологически вновь отсылает к околорелигиозным тайным обществам.
Итак, Стругацкие ушли с марксистской почвы, отказались от соответствующей традиции. Куда же они ушли? Человечество не первый век думает на эти темы и традиция, сходным со Стругацкими образом ставящая перед собой подобные проблемы, есть, это гностицизм.
Сравнение воззрений Стругацких с гностическими построениями проведем на примере любимой повести Е. Гайдара «За миллиард лет до конца света».
По сюжету несколько ученых (любопытно, что в опубликованной, т.е. прошедшей цензуру повести снова присутствует привычный читателю сциентизм, главные герои - ученые), добившихся заметного прогресса в исследованиях, сталкиваются со странными и необъяснимыми помехами в работе. Это и загадочные посетители, и предложения уйти на повышение, и угрозы следователей, просто абсурдные явления. По мере отбрасывания квазинаучных или фантастических (обыденно-фантастических, т.е. лежащих в русле обычной фантастики) предположений все сводится к единственной версии наиболее умного персонажа – математика Вечеровского:
«Вечеровский вводил понятие Гомеостатического Мироздания (он употреблял именно это архаическое и поэтическое слово). «Мироздание сохраняет свою структуру» – это была его основная аксиома. По его словам, законы сохранения энергии и материи вообще были частными проявлениями закона сохранения структуры. Закон неубывания энтропии противоречит гомеостазису мироздания и поэтому является законом частичным, а не всеобщим. Дополнительным по отношению к этому закону является закон непрерывного воспроизводства разума. Сочетание и противоборство этих двух частичных законов и обеспечивают всеобщий закон сохранения структуры…  сама суть Гомеостазиса Мироздания состоит в поддержании равновесия между возрастанием энтропии и развитием разума. Поэтому нет и не может быть сверхцивилизаций, ибо под сверхцивилизацией мы подразумеваем именно разум, развившийся до такой степени, что он уже преодолевает закон неубывания энтропии в космических масштабах. И то, что происходит сейчас с нами, есть ни что иное, как первые реакции Гомеостатического Мироздания на угрозу превращения человечества в сверхцивилизацию. Мироздание защищается».
 Не будет большой натяжкой свести тем самым «Гомеостатическое мироздание» просто к природе или «космосу» в греческом понимании.
В «Комментариях к пройденному» Б.Н. Стругацкий описывал замысел повести так:
«он впервые лоб в лоб сталкивается с нашими доблестными «компетентными органами»… «Миллиард...» стал … повестью о мучительной и фактически бесперспективной борьбе человека за сохранение, так сказать, «права первородства», борьбе против тупой, слепой, напористой силы, не знающей ни чести, ни благородства, ни милосердия, умеющей только одно — достигать поставленных целей. Любыми средствами, но зато всегда и без каких-либо осечек. И когда писали мы эту нашу повесть, то ясно видели перед собою совершенно реальный и жестокий прообраз выдуманного нами Гомеостатического Мироздания, и себя самих видели в подтексте, и старались быть реалистичны и беспощадны — и к себе, и ко всей этой придуманной нами ситуации, из которой выход был, как и в реальности, только один — через потерю, полную или частичную, уважения к самому себе. «А если у тебя хватит пороху быть самим собой, — писал Джон Апдайк, — то расплачиваться за тебя будут другие».
А теперь сравним это с тем, что пишет А.Кураев:
«Гностики признают космичность (упорядоченность) мироздания: да, в нем есть законы, есть порядок, есть некая единая цель. Но цели человека и цели космоса и его правителей в понимании гностиков решительно разошлись. Порядок космоса – это порядок тюрьмы. Космос претендует на полную власть над человеком; человек же обнаружил в себе нечто, вырывающееся за пределы космоса, не принадлежащее этому миру, чужое для него».
Разумеется мы не найдем у Стругацких полного тождества с гностическими построениями Валентина или Василида, но принципиальная установка на то, что демиург (мир, космос, система, материя) противостоит духу имеется и там, и там.
Как пишет Э. Рипарелли в книге "Христианские ереси: вчера и сегодня":
«Согласно гностикам, существует два независимых друг от друга начала. Одно, духовное – это непознаваемое, сокровенное божество, которое производит из себя вечные духовные сущности – эоны. Совокупность эонов составляет божественный мир  - плерому, мир света и добра. Другое же начало, материя, хаос … воплощает собою зло».
И в этой повести Стругацких  и, как было показано, во многих других есть противопоставление этих начал. В творческом меньшинстве, интеллигенции одно начало, духовное, в полуживотном большинстве другое, материальное.
Далее Рипарелли пишет о гностиках
«Все человечество делилось у них на три ступени, в соответствии с тремя ступенями знания: низшая – «илики», т.е. материальные существа, лишенные божественной составляющей, которые не получат спасения; «психики» - люди, обладающие рациональной душой и способные выбирать между добром и злом, и, наконец, духовные люди, «пневматики», т.е. истинные гностики, которые познав свое божественное происхождение, способны освободить божественную искру из темницы плоти».
Сквозная тема многих гностических текстов – демиург, пытающийся не выпустить из своего подчинения, из темницы плоти эту божественную искру.
Вот и в «Миллиарде…» мы видим довольно тонкое обыгрывание этой темы. Некоторые сюжетные ходы легко поддаются интерпретации в рамках гностической традиции и непонятны иначе. Чудовищному давлению «Гомеостатического мироздания» подвергается ряд ученых и один изобретатель. Они относятся к давлению по разному.
Вот Губарь вроде как не вполне свой и верно - он единственный из всех технарь, изобретатель, а не ученый – он и единственный, кто не испытывает никаких мук при отказе от своей работы (радостно «У меня все закончилось!»). Вайнгартен – биолог, экспериментатор – познает материю, а значит и соприкасается с ней в работе, сдается следующим, ломается под тяжестью кнута и пряник, хотя и сильно мучается.
Малянов – астрофизик – минимальное соприкосновение с материей, наплевать пряник и почти все кнуты – он ломается под угрозой своему ребенку.  Нужно отметить, что брак, а значит и дети, по гностикам – препятствие для пути творчества (пути эона в плерому), по Рипарелли «в этике гностиков проявлялось их презрение ко всему материальному миру: в частности среди них было принято строгое воздержание, отрицание брака…».
И, наконец,  Вечеровский – математик, т.е. дальше всех стоящий от материи, оперирующий предельными абстракциями – лишен влияния на себя чего-либо материального, включая семью (о наличии которой ничего не сказано) и он один не ломается под давлением и идет дальше по пути знания, пути гнозиса.
Уже в Перестройку у Стругацких выйдет последний роман «Отягощенные злом», в котором все будет сказано открытым текстом, там будет выстроена своя гностическая система.  Однако важно, что эти идеи зародились у Стругацких на полтора, а то и два десятилетия ранее, что не Перестройка вызвала изменение их позиции, а скорее они сотоварищи вывали Перестройку.
Параллельной разработкой Стругацких второй половины 70-х начала 80-х годов была модель «вертикального прогресса», а проще – расщепления человечества на два разных биологических вида. В ряде книг в эту проблематику был погружен казалось бы избавленный от подобного рода проблем коммунистический мир Полдня.
 
Последствия  принятия гностицизма.
И вот сегодня мы, испытывая некоторую даже оторопь, обнаруживаем, что живем в глухой провинции. Оказывается, Бог-таки есть, но не в Москве, а, скажем, в Стокгольме или, скажем, в Лос-Анжелесе — румяный, крепкий, спортивный, энергичный, несколько простоватый на наш вкус, несколько «моветон», но без всякого сомнения динамичный, без каких-либо следов декаданса и, тем более, загнивания, вполне перспективный Бог, а мы, оказывается, — провинция, бедные родственники, и будущее, оказывается, есть как раз «у них», не совсем понятно, какое, загадочное, туманное, даже неопределенное, но именно у них, а у нас — в лучшем случае — в будущем только они — румяные, спортивные, несколько простоватые, но вполне динамичные и перспективные…
Аркадий и Борис Стругацкие. «Куда ж нам плыть». 1990 г.
 
В рамках христианства Бог не может быть «простоватым». А вот в рамках языческого мироощущения, а существует понимание гностицизма как языческой рецепции христианства,  – вполне. И тогда простоватого бога можно обманывать, поклоняться иным богам или даже сечь его, если он не очень помогает.
Гностическое мироощущение по Стругацким захватывает широкие круги образованного населения СССР и, «овладев массами, идея становится материальной силой». Эта «материальная сила» преобразует мир в соответствии со своими интенциями. Неизбежным стал целый ряд последствий распространения этого мировоззрения.
Во-первых, нет и не может быть никакой демократии. Если «бог» этого хочет, то он лукавит или же его можно просто обмануть.
Какая может быть демократия, если преобладающее большинство населения – полуживотные, гилики, быдло, буквально - часть материальной природы, «системы», которая подавляет прекрасное меньшинство?
Уже в начале 1992 года Б.Н.Стругацкий в своем интервью говорит о надвигающейся красно-коричневой угрозе, что обнищавшее население может поверить «демагогам, зовущим назад». Люди, выходящие на улицы – дураки, а те, кто их выводит против реформ Повелители Дураков.
Все последующие эскапады людей, почему-то называющих себе демократами, вплоть до Минкина с его противопоставлением «мух и пчел», Латыниной с «дельфинами и анчоусами» плоть от плоти этой схемы.
Второе следствие менее очевидно, но, пожалуй, более важно.
Гностическое мировоззрение  в принципе не дает возможности эффективно проводить реформы, включая экономические, развивать общество и государство, ведь если все вокруг (за исключением «малейшего меньшинства») косная и злая материя, то ничего позитивного из нее нельзя создать в принципе.
Нагляден пример Б.Н.Стругацкого. Он в качестве гуру интеллигенции раздавал множество интервью с самого начала гайдаровских реформ и вплоть до смерти, его позиция хорошо известна в динамике.
В 1992 году он полностью поддержал гайдаровские реформы. Он требовал обвальной приватизации и массовой распродажи земли, чтобы разрушить базис советского общества.
Он поддержал Ельцина в борьбе с Верховным Советом, он не видел ничего страшного в чрезвычайных мерах от контроля СМИ до усиления исполнительной власти во имя «экономических реформ».
Он соглашался с наличием авторитарного президента, ибо он сдерживал силы, которые могли взять власть и покончить с правами человека, «зачем вам свобода, в результате которой к власти приходит человек ее уничтожающий?».
Он советовал Ельцину пойти на «НеКонституционные» меры в борьбе (при этом странно противопоставляя их «АнтиКонституционным»).
Он безусловно поддержал Ельцина в ходе октябрьских событий 1993 года.
Перед президентскими выборами 1996 года в ответ на упрек в том, что он в борьбе с коммунистами требует ограничения свободы Б.Н. Стругацкий отвечает: «Да, я готов лишить вас незыблемого права выбирать себе власть точно так же, как я готов лишить вас незыблемого права покончить с собой…».
Б.Н. Стругацкий,  спорит с оппонентами и по поводу Путина, ибо под его словами 2000 года «готовы подписаться отъявленные либералы».
И только потом в какой-то момент Б.Н. Стругацкий становится полным оппонентом власти, решительно противостоит «Огосударствелению и Милитаризации».
Как это возможно, ведь он поддержал же все ключевые решения Горбачева, затем Ельцина, Гайдара, Чубайса и Путина на начальном этапе, все решения, которые, собственно, и выстроили систему.
Однако это взгляд человека с другой рациональностью. В рамках рациональности гностика в лице Б.Н. Стругацкого выглядит иначе: «Вот и сегодня я с трепетом ожидаю, что реформы наконец захлебнутся в активном сопротивлении непримиримой оппозиции и в пассивном сопротивлении вездесущего «совка» и вместо демократической республики постиндустриального типа соберем мы из привычных деталей знакомый пулемет – азиатскую деспотию, очередную диктатуру с нечеловеческим лицом».
То есть те реформы, которые он поддерживал, не увеличивают силу реформирующих, не рекрутируют в их армию новых солдат, не убеждают сомневающихся; нет, всегда эти реформы встречают только сопротивление «совка». Что в 1992, что в 2002, что в 2012 году «совок» - абсолютный враг, который постоянно грозит смести маленькую группку реформаторов.  Это предельно сектантский подход: чего ни делай, «совок» как олицетворение косной, злой материи всегда будет мешать, ситуация неисправима в принципе.  Никакие реформы не могут быть успешными в полной мере, ибо материя неисправима, а относительный успех в том, чтобы держать «совков» в повиновении.
В этом плане любое действие оценивается не по продуктивности (полезности) для общества, а по мотивам и тому какие ценности оно манифестирует.
Постскриптум.
В романе «Град обреченный» 1972-74 гг. интеллектуал, хотевший строить новым мир, говорил бюрократам: «Людей накормить от пуза! Да разве же это задача? В задрипанной Дании это уже умеют делать много лет».
В романе «Отягощенные злом», опубликованном в 1988 году, ставится вообще под вопрос необходимость неквалифицированного труда, через некоторое время его полностью начнет выполнять кибертехника.
В романе же Б.Н. Стругацкого «Поиск предназначения или двадцать седьмая теорема этики» середины 90-х пусть и в полубреду, но произносятся слова «Единственный способ иметь дешевую колбасу — делать ее из человечины…». И эта деградация менее, чем за десять лет с момента выхода этого мировоззрения из подполья! Трудно найти лучшую иллюстрацию словам Достоевского о том, что, обратясь в хамство, гвоздя не придумать.