виртуальный клуб Суть времени

Стенограмма, ссылка на youtube и файлы для скачивания — в полной версии новости
Вторая передача из серии «К чему мы должны готовиться?»

Смысл игры - 92 from ECC TV .

Скачать файл.avi (avi - 377 Мб)
Звуковая дорожка, файл.mp3 (mp3 - 57 Мб)
Версия для мобильных устройств, файл.3gp (3gp - 77 Мб)

Youtube
 

К чему мы должны готовиться?

Перед тем, как перейти к конкретике, необходимость анализа которой я оговорил в предыдущей передаче, я сделаю несколько оговорок общего характера, действительно очень и очень коротких.

Первая оговорка состоит в следующем.

Часть 5. Холодная война 2.0

Когда я говорю, что нужны долгоживущие структуры, и долгоживущие структуры могут быть созданы только на основе метафизики, и что отсутствие этой метафизики — красной метафизики — погубило КПСС или коммунистическую структуру, которая стала короткоживущей в силу этого, и, будучи таковой, сначала совершила великие деяния, а потом позорным образом всё погубила, я не хочу тем самым сказать, что любая долгоживущая структура замечательная. Я не певец долгоживущих структур. Может быть, Орден Великого инквизитора и долгоживущая структура, но уж никак не я буду воспевать антигуманистические посылы этого Ордена, Великого инквизитора как такового, проект «Великий инквизитор», который, как многие знают, имеет свое продолжение вплоть до 20-го века, и всего, что с этим связано. Всё это антигуманно, проникнуто духом ненависти, а не любви, античеловечно. И долгоживущие структуры вполне могут стать врагами человечества, и, может быть, они к этому склонны более, чем любые другие структуры. Закрытость, способность нечто длить сквозь столетия, и совершенно не обязательно, что всё это начинено добром, если можно так выразиться.

Тем важнее, чтобы что-то из этого было начинено этим добром, этой волей к жизни, а не к смерти, этим гуманизмом. Чтобы дух, который длит эту эстафету через века и тысячелетия, не был духом мертвящим, духом, ненавидящим человека и человечество, а был, наоборот, духом живым, и духом, проникнутым любовью ко всему этому. Совершенно необязательно подобного рода структуры, будучи метафизическими, являются религиозными в строгом смысле слова. Является ли даосизм религией — это вопрос очень сложный. Если религией называть только то, в чем определена личность бога или богов (в индуизме), и всё, то даосизм не является религией, но он является, безусловно, метафизикой.

Я не хочу очень долго обсуждать тут все эти противопоставления. Мне просто хотелось бы, чтобы вот эти краткие оговорки не превратили то, что я говорил в предыдущей передаче, во что-то такое однозначное, такой простой, элементарный рецепт.

Вообще проповеди отличаются от притч тем, что притча — это нечто сложное, неоднозначное, требующее индивидуального достаточно глубокого освоения и внутренней самостоятельности, без которой такое адекватное освоение невозможно. А проповедь — это «делай так, делай так, делай так» [стучит ребром ладони по столу]. Именно поэтому «Суть времени» никогда не пойдет путём этих проповедей.

И то, что я говорил в предыдущей передаче, а в общем-то, во всех передачах, есть притчи, а не рецепты «два притопа, три прихлопа», которые могут быть немедленно применены без надлежащего глубокого освоения, без мучительных размышлений о том, где тут добро, а где зло. Без анализа деталей, притом что дьявол, то есть разрушительное начало, коренится именно в деталях. Всё это абсолютно необходимо, но необходима и некая общая канва, которую я предложил в предыдущей передаче. Канва и не более.

Еще хотел бы обратить внимание на одну такую, весьма характерную, чуть было не сказал комическую, подробность. Трагикомическую, не знаю, как точнее тут выразиться. Современное образование на Западе, и прежде всего в пресловутом англосаксонском мире... Мне очень не нравится, что его так стали демонизировать, противопоставляя всем другим мирам, ну уж не могу при этом не сказать, что этот мир сделал много, чтобы его демонизация была небеспочвенной.

Так вот, все тенденции, которые происходят в этом англосаксонском мире, в западном мире в целом, который постепенно становится слепком с этого англосаксонского мира. Это происходит не без труда без внутреннего со стороны англосаксонского мира, и не без внутреннего сопротивления со стороны всего романо-германского и иного субстрата, который существует в Западе, который в англосаксонский мир не входит. Итак, всё это западное, англосаксонское и другое, перенесенное в сферу образования, на современном этапе рождает такого абсолютного индивидуалиста, который понимает, что он должен грызться со всеми вокруг. Что его главная задача — добиться личной победы, что ни о чем, кроме личного успеха, личных возможностей, отстаивания собственной территории он и не должен думать. Когда все начнут так действовать, то каким-то странным способом в этой войне всех против всех, этой конкуренции острейшей, родится нечто благое. И он начинает так себя вести.

И вдруг оказывается, что это глубочайшим образом противоречит всему, что является заказом элиты по отношению к образованию. Элита понимает, что такое образование и такой продукт образования ей не нужен. И уже после того, как всё коллективистское, сотрудничающее, склонное к построению братских, товарищеских отношений истребляется в этом англосаксонском и западном в целом образовании и воспитании, в том виде, в котором это существует на данном этапе, после того как истреблено, вдруг возникает запрос на то, что «нам-то нужен другой человек, нам же не нужен работник в нашей корпорации, который придёт и со всеми будет грызться и считать, что его личный успех есть мерило всего того, что он должен делать в корпорации».

Возникает запрос на корпоративный дух, корпоративное воспитание, корпоративность как таковую. То есть фактически на этот самый коллективизм, который сначала истребляют, а потом пытаются получить из среды, в которой сделано всё, чтобы этого не было. И это либо другим образом начинают как-то мучительно восстанавливать, либо подбирайте среду и всё то, что сопротивлялось такому истреблению.

Парадоксально до слез, не правда ли? А почему, откуда этот парадокс? А потому, что для того чтобы структурность, о которой я говорил в предыдущей передаче, имела место, хотя бы и короткоживущая, а уж долгоживущая тем более, нужно не сводить человека к этой грызущейся за свои возможности особи, нацеленной супериндивидуалистически. Нельзя эту особь произвести, и потом из нее делать корпоративные или любые другие структуры. Значит все то, что разрушает дух коллективизма, фактически препятствует формированию структурности.

Но поскольку никто же от структурности не отказался в элите, и элита прекрасно понимает, что без нее она управлять ничем не сможет, значит не всюду это истребляется. И не предполагается, что это будет полностью истреблено, а предполагается нечто другое. Что это будет истреблено там, где структурность, если бы она возникала, посягала бы на власть имущих. Вот там структурности быть не должно вообще. А там, где есть власть имущие, есть самая верхушка, там, конечно, структурность должна быть. И в качестве ее предпосылки должна быть иная система образования и воспитания.

И, наконец, последнее, я имею ввиду короткую вводную часть к этой передаче. Ведь что, по сути, сделало советское общество? И в чем главная черта этого советизма, которая приковывает к себе наше внимание? В том, что была взята культура господствующего класса, дворянского по своей сути, и даже если это были всё разночинцы, неважно, Чернышевский или кто-то еще, всё равно культура-то была дворянской (русская, дореволюционная), и в этом смысле — антибуржуазной. Это очень важно понимать. Вся. Целиком. И разночинцы здесь перенимали эстафету у дворян, и никогда культура не переставала быть дворянской по своей сути. Вот эту господствующую антибуржуазную культуру, культуру господствующего класса взяли и отдали народу. Вот что такое «советское».

Советское — это когда берут культуру господствующего класса и отдают народу, говоря ему «ты господин!» И это всё осуществлялось как в крупном — фактически модель школы была взята именно таким способом в итоге где-то уже к началу 30-х годов на вооружение — и в мелочах. Огромная обеспокоенность проектом «Советское шампанское» и так далее. Всё должно было быть так, как будто бы вот народ стал господином и взял культуру господствующего класса, сделав ее культурой народа. Это было великое советское достижение, его можно подробно описывать и обсуждать. Можно подробно описывать, как оно осуществило себя, во что оно превратилось в кино, в литературе, в живописи, в скульптуре, в музыке и так далее.

Но эти короткие замечания, мне кажется, необходимо сделать. Потому что со временем вот этот дух того, что теперь господином стал народ, но всё лучшее в господстве должно быть сохранено, то есть должна быть сохранена ответственность за социалистические завоевания и прочее, оно оказалось потом вот этой самой партией, которая начала с величия и кончила ничтожеством, достаточно быстро истреблено или подорвано.

Даже то, что осталось, смогло приковать к себе внимание в постсоветскую эпоху. И все эти великие достижения советского кинематографа, советской литературы и так далее, они же фактически и привели в значительной степени к ресоветизации. Не всё было полностью разрушено. Живое сдалось: живой Союз кинематографистов сдался, живой Союз писателей сдался, живая интеллигенция сдалась. Мертвое осталось: великий советский кинематограф, великая советская литература, великая советская музыка остались. И они, так сказать, живы.

А вот почему все эти институты, которые существовали и должны были поддерживать этот советский дух, модифицировать его, исправлять, — но не разрушать, — стали источниками разрушения этого духа? Это загадка эпохи. Загадка нашей интеллигенции и мы эту загадку будем еще обсуждать. Я просто хочу сказать, что это вот было примерно так.

Соответственно, коллективизм и всё прочее — это есть не свойства раба. Это, если уж пользоваться данными, очень нелюбимыми мною определениями «раб» и «господин», взятыми у Гегеля, например, то это свойства господства. Не индивидуализм есть свойство господства, а коллективизм. И когда Макаренко прививал этот коллективизм, он действовал в том духе советской передачи народу господствующего начала и духа господства, который я только что описал.

Сделав все эти короткие оговорки, я перехожу к тому, чему, в сущности, должна быть посвящена эта передача. И не только она одна.

Если вы помните, то в момент, когда состоялся Красный марш перед присоединением Крыма к России, я, выступая, специально подчеркнул, что наша элита, наша актуальная элита, принимающая решения, считает, что присоединение Крыма и всё последующее не приведут к холодной войне. А мое личное мнение заключается в том, что они приведут к этой холодной войне.

Посмотрите Красный марш, вы это увидите. Слава богу, сейчас есть возможность это достаточно легко сделать, интернет предоставляет такую возможность. Так вот. Прошло более года. И всё-таки хочется понять, так что там с холодной войной-то? Она есть или нет? Мы имеем дело с ситуацией острейшей и масштабнейшим давлением Запада на Россию? Которое, будучи мягким, во-первых, будет становиться всё более жестким, и, во-вторых, будет усиливаться даже в этом мягком виде (как мягкая сила — «soft power») и, значит, будет особо угрожающим стране. Или мы имеем дело с какими-то частными неприятностями?

В этой связи мне хотелось бы предоставить слово людям, которые знают Запад изнутри, являются частью этого Запада. Оценку каждого из этих людей не надо абсолютизировать. Господин Стивен Коэн, чью статью я сейчас буду зачитывать (статья в «Новой газете» за 19 июня 2015 года, и она-то для меня является суперзначимой), так вот, этот господин, он вполне себе поучаствовал в развале Советского Союза. Его бестселлер 80-х «Бухарин», его исследования ГУЛАГа и всё прочее были вполне себе разрушительными, и вполне работали на американский интерес. Он не самый жесткий ненавистник Советского Союза и не самый оголтелый разрушитель. Он тонкий, способный, талантливый разрушитель, который, безусловно, разрушает в интересах Америки. И делал это. Думаю, и сейчас вполне готов делать. Поэтому его высказывания не лишены своей предвзятости. Кроме того, они, в конечном итоге, есть его личное и глубоко личное видение происходящего.

Но если мы присмотримся не только к его высказываниям, но и к другим высказываниям того же типа, то мы многое сможем почерпнуть. Тем более что, как мне представляется, сегодня Стивен Коэн не самый неискренний, скажем, человек из тех, которые озвучивают некоторые западные позиции. Он более искренен сегодня, чем он был, предположим, в конце 80-х годов. Там что-то произошло. Он чего-то из содеянного им и его коллегами испугался. И от этого в какой-то степени хочет отмежеваться.

В конце своей статьи господин Стивен Коэн говорит о Рейгане, о том, что Рейган и Горбачёв о чем-то там договаривались, а вот потом Буш это всё каким-то образом поломал. По этому поводу многие сейчас говорят примерно сходные вещи. Началось новое возвеличивание Рейгана, чуть ли не как друга СССР, это всё тоже весьма тенденциозно. Совершенно очевидно, что Рейган никаким другом Советского Союза не был, что он был смертельным врагом Советского Союза и хотел использовать для разрушения Советского Союза другие механизмы, чем Буш. И, может быть, если бы Рейган до конца использовал свои механизмы, то плита, упавшая на яйцо (образ, который я использовал в предыдущей передаче) все-таки это яйцо бы раздавила до конца. Буш был грубее и в каком-то смысле менее зловещим.

То же, что сейчас говорят представители, так сказать, «рейгановской романтики», а их довольно много сейчас завелось, конечно, основано на глубоко неискренней трактовке деяний Рейгана. Но мне не кажется, что эти представители трактуют так рейгановские деяния только потому, что они коварны. Они в чем-то коварны, в чем-то искренни. Потому что они люди. И в качестве таковых они не могут не ощущать, что весь мир сейчас оказался гораздо ближе к катастрофе, чем он был, скажем так, 30 лет назад. Что если все эти часы, на которых «двенадцать» означало ядерную войну, стрелки приближались к полночи ядерной, сейчас изобразить, то на них стрелки ближе к полночи, чем были.

Поэтому мне текст Стивена Коэна (прошу не путать с Ариэлем Коэном, это разные совершенно американские политологи), представляется интересным, и я его буду зачитывать.

«История нынешнего кризиса, который начался в ноябре 2013 года, очевидна, и связанные с ним факты сомнений не вызывают. Вспыхнувшие тогда в Киеве политические споры относительно подготовленного Соглашения об ассоциации с Европейским союзом выплеснулись в уличные протесты на знаменитой площади Майдан, которые привели к тому, что, в зависимости от ваших оценок, можно назвать свержением или падением избранного президента Украины Виктора Януковича. Он был коррумпирован и не проявлял решительности, но при этом был законно избран, и все согласны с тем, что выборы на Украине были справедливыми. Его вынудили уйти. Это событие, которое можно толковать по-разному (либо как переворот — что делают русские, либо как славную демократическую революцию — как считают некоторые на Западе и на самой Украине), вызвало протесты на востоке Украины. Дело в том, что Янукович представлял именно их, его электоральная база находилась в основном в Восточной Украине. Это стало причиной, прямой или косвенной, присоединения к России Крыма. И положило начало происходящей ныне гражданской войне между двумя частями Украины — преимущественно пророссийскими восточными областями, граничащими с Россией, и западными провинциями.

Эта гражданская война вызвала новую „холодную войну“ между Соединенными Штатами и НАТО — с одной стороны, и Россией — с другой».

— Новая газета № 63 от 19 июня 2015 Стивен Коэн (почетный профессор российских исследований и политики Нью-Йоркского и Принстонского университетов) «Война по доверенности»

Точка. Я хочу обратить ваше внимание, что в этом описании произошедшего на Майдане нет главного — бандеризации Украины. Вот этого бандеровского озверелого всплеска.

Бандеровской идеологии, которая основана на принципах геноцида русских и всех «омоскаленных», и из этой песни бандеровской данных слов не выкинешь. А героизация этой идеологии, этих фигур произошла.

Во-вторых, на фашизме. И эти компоненты несли с собой очень многое. Именно это, не просто противоправное, но еще и неофашистское, и экстремистско-русофобское развертывание процесса и вызвало тревогу России, побудило Россию к определенным действиям. Это первое.

Второе. Эти процессы были очень сильно стимулированы Западом, и Соединенными Штатами в первую очередь, о чем г-н Стивен Коэн здесь тоже не хочет говорить. Они не носили до конца естественного характера, они содержали в себе огромный элемент такой Западной сделанности, сделанности всего этого Западом, который показал, что он готов сделать ставку на экстремально-русофобческую идеологию, на бандеризацию европейской страны и на фактически перевод этой страны в экстремистско-русофобский и неофашистский режим. Не говоря уже о том, что он готов действовать, минуя закон, вопреки закону, растаптывая закон и так далее. И это он готов действовать, а не просто какие-то силы на Украине.

И, наконец, конечно, здесь нет ничего, говорящего о том, в какой степени была попрана Конституция в этом свержении Януковича. Тут мягко говорится о том, что «свержением или падением», «в зависимости от ваших оценок», «был законно избран, и все согласны с тем, что выборы на Украине были справедливыми». Значит, это было свержение тогда? А не падение, да? И конечно же, вопрос опять же не встает ни о том, на каких условиях, в сущности, происходило оформление постсоветской реальности (Беловежские соглашения и всё прочее), ни в какой степени такое оформление реальности было справедливым. И на него должен был согласиться Запад, если бы он исходил из права, из справедливости, а не из своего превратно понимаемого интереса, не из своего представления о выгодности? И в какой мере Украина, сконструированная Беловежскими соглашениями, чья правомочность вызывает большие вопросы, которые весьма причудливо могут быть сопряжены с духом Хельсинки и всем прочим, игнорировала общественный договор?!

Ведь на самом деле Западная Украина, Восточная Украина (Новороссией которую называют там) и Центральная Украина (Малороссия), и Крым — это были совершенно разные части Украинской Советской Социалистической Республики. И они могли стать единым государством только за счет насилия, духа крепостничества, и уж как минимум они требовали некоего общественного договора между этими частями. О том, что ни одна из этих частей не будет перетягивать одеяло на себя. И уж, по крайней мере, это «перетягивание одеяла на себя» не будет осуществляться антиконституционными методами.

Всё, что произошло на Майдане, — это было осуществлением этого «перетягивания одеяла на себя» антиконституционными методами, что глубочайшим образом противоречило самому общественному договору, который лег в основу такой проблематичной конструкции как Украина, превращенная в государство из республики, входящей в состав СССР.

Всё это, естественно, Стивеном Коэном не говорится. Он сухо, и таким способом, который, не превращаясь в оголтелую американскую пропаганду, тем не менее, отвечает американскому интересу, формулирует, что же произошло до того, как началась гражданская война на Украине.

Но далее он говорит то главное, что нас сейчас интересует.

«Эта гражданская война вызвала новую „холодную войну“ между Соединенными Штатами и НАТО — с одной стороны, и Россией — с другой. Сейчас она („новая холодная“ — С.К.) стала, как мы говорим, американо-российской „войной по доверенности“. Бесспорно, Россия в военном отношении поощряет боевиков (или сепаратистов, если вы предпочитаете именовать их так) в восточной части Украины. А Соединенные Штаты чуть менее открыто финансируют армию Киева. И, как вы знаете, в настоящее время в Вашингтоне обсуждается предложение о том, чтобы мы финансировали эту армию в более крупных масштабах. (Стивен Коэн может быть более или менее предвзятым в своих оценках, но он вполне компетентен — С.К.) Полагаю, что на поставки гораздо более существенных вооружений в ближайшие три года будет выделено 3 миллиарда долларов».

— Там же

То есть Стивен Коэн говорит, что развязалась некая «война по доверенности», как бы являющаяся гражданской войной между Восточной и всей остальной Украиной, но на деле являющяйся этой «войной по доверенности» между Россией и США (и НАТО). Ну, чем не Корея или Вьетнам в советскую эпоху? Одна лишь разница — что тогда был великий Советский Союз, мировая коммунистическая система, движение неприсоединившихся, а сейчас есть Россия. А ситуация-то эта же. И Стивен-то Коэн ее прямо называет «новая холодная война». И более того — «войной по доверенности», что, между прочим, гораздо круче, чем просто «холодная война». Это не вполне «холодная».

«Еще хуже обстоит дело с нынешней новой «холодной войной». Нет сомнений, что она идет, хотя пресса и не решается назвать ее своим именем, именуя по каким-то журналистским соображениям «худшим кризисом со времен „холодной войны“. Как бы то ни было, эта новая „холодная война“ может оказаться более опасной, чем минувшая, которую мы с таким трудом пережили».

— Там же

Значит, здесь Стивен Коэн говорит, во-первых, что холодная война идет. И что журналисты почему-то называют ее «самым тяжелым кризисом со времен холодной войны, а во-вторых, он здесь говорит, что эта новая холодная война хуже предыдущей. Я понятно говорю? Он подчеркивает, что эта война хуже предыдущей. В нашей элите дух самоуспокоения побуждает к тому, чтобы сказать, что нет этой войны вообще, и уже более года говорится об этом: «Холодной войны не будет! Нам сказано, что ее не будет! Нет, сгинь, сгинь!».

А Стивен Коэн говорит, во-первых, что она есть, что по каким-то странным причинам ее называют чем-то другим, а во-вторых, что она хуже, чем та, которая была перед этим. И далее он обосновывает, почему хуже:

«Прежде всего эпицентр предыдущей „холодной войны“ находился в Берлине — а это далеко от Москвы. Эпицентр теперешней „холодной войны“ расположен на Украине — как раз на границах России. Больше того — прямо в центре русской славянской цивилизации, в которую входит и большая часть Украины. Конечно, не все, но очень многие украинцы связаны с этой цивилизацией: через браки, историю, культуру, язык, религию. Вот в чем одна из причин того громадного потенциала недоразумений, несчастий, провокаций, катастроф, какой вы только можете себе представить. И вот почему нынешняя ситуация в тысячу раз опаснее, чем тогда, когда эпицентр находился в Берлине».

— Там же

Вы слышите? Он говорит: «в тысячу раз опаснее». Новая холодная война в тысячу раз опаснее той.

Первая причина по Стивену Коэну не является единственной, почему эта холодная война намного опаснее другой. Вторая причина, как считает Коэн, такова:

«...теперешняя „холодная война“ разворачивается в той же атмосфере, какую в преддверии Первой мировой войны называли „военным туманом“. Это выражение подразумевает дезинформацию. Даже те из нас, кто следит за событиями и, владея языками, может обо всем прочитать в оригинале, кто знает историю вопроса, часто не в состоянии разобраться, кто говорит правду, а кто лжет. Трудно разобраться в реальных фактах, и в итоге получается, что все факты носят скверный и угрожающий характер — и положение только ухудшается».

— Там же

Итак, здесь Стивен Коэн говорит, что столкновение двух супердержав, имеющих идеологии, в холодной войне, гораздо более мягким по сути является и равновесным, нежели столкновение в условиях того, что он называет, «конфликтом цивилизаций», и что он сравнивает с периодом перед Первой мировой войной. Первой, а не Второй.

Во Второй столкнулись две идеологии, фашистская и коммунистическая, а в Первой-то что столкнулось? Что делили? Из-за чего усеяли поля Европы миллионами и миллионами трупов. Там-то что было таким острейшим вопросом судьбы? Сохранение Великобританией своих колоний и своего контроля над Европой? Недопущение роста германского могущества? Или что-то другое? В любом случае, это что-то другое было туманным. И здесь Коэн обращает внимание на эту «туманность».

Александр Блок в своей поэме «Возмездие» тоже говорил о тумане, в который всё погружено. Еще за несколько месяцев до начала Первой мировой войны никто не думал, что она начнется. Хотя на самом деле ее предвещали такие конфликты мелкие и такое бряца́ние оружием, которое нельзя вроде было не заметить. Но ведь не замечали.

Перед Второй мировой войной всё замечали, всё было ясно, всё было очевидно. Было ясно, что эти две идеологии столкнутся, что они непримиримы, что это будут именно идеологии и так далее. А перед Первой — туман. И в этом тумане, как говорит Стивен Коэн, и здесь я с ним совершенно согласен, гораздо легче состояться катастрофе.

«В-третьих, нынешняя „холодная война“ может оказаться более опасной потому, что ощущается нехватка взаимно выработанных норм и опыта разного рода ограничений, который был накоплен в течение десятилетий прежней „холодной войны“. Между Москвой и Вашингтоном были достигнуты тогда определенные договоренности. Существовали знаменитый красный телефон (то есть возможность быстрых переговоров между Хрущевым и Кеннеди — С.К.), горячая линия, принцип „давайте проверим это до того, как начнем действовать“. Имелось соглашение, что „мы не будем делать то-то, а вы не будете делать того-то“. У нас были красные линии и границы, про которые мы знали, что их лучше не пересекать. Ничего из этого теперь не существует — ничего».

— Там же

Стивен Коэн очень спокойный аналитик, и для того, чтобы он начал писать в этом стиле, он должен быть очень, очень обеспокоен. «Ничего из этого теперь не существует» — он мог бы поставить точку. Но он пишет: «Ничего из этого теперь не существует — ничего!». И это уже просто крайняя степень обеспокоенности для человека с тем темпераментом и с тем стилем аналитического письма, который присущ Стивену Коэну.

«Еще хуже то (казалось бы, уж куда хуже-то? — С.К.), что развивавшиеся десятилетиями отношения сотрудничества с Россией рассыпались в прах. Это касается всех областей: от образования до исследований космоса. Даже музеи не могут обмениваться экспонатами. Все разорвано. Кто в этом виноват? Обе стороны, каждая отвечала на действия другой. Вы разрываете одно, я разрываю другое».

— Там же

Здесь о чем он по сути-то говорит? О том, что налицо скачкообразные изменения сформированных ранее отношений, ну если не взаимной любви, то взаимного глубокого как бы приятствования. Что одно дело, когда нет этих двадцати пяти лет такого климата, в котором обнимаются, раскланиваются, и даже если ненавидят друг друга, то всё это покрывают какими-то ахами и охами о том, что «вот теперь, после Советского Союза, мы уже сошлись, мы единое целое». Вот это же 25 лет длилось, говорит Коэн, и когда это рушится после двадцати пяти лет, то это не то же самое, что это вообще не иметь. Обрушение гораздо страшнее отсутствия.

Налицо разочарование, наступившее скачкообразным образом после долгого периода взаимных иллюзий. Наших — о том, что теперь, после того как мы перестали быть коммунистически ужасными, нас типа полюбят. Или, по крайней мере, будут воспринимать как равных и себе подобных. И их иллюзий, которые заключались в том, что мы-то понимаем, что на самом деле проиграли в холодной войне, и что теперь мы уже добиты этим проигрышем в холодной войне раз и навсегда, и уже никогда не подымемся, и не должны подыматься, и не имеем права подыматься, и не смеем пикать, чирикать, находясь в таком неаппетитном состоянии, в которое нас погрузило поражение в холодной войне. Это вопрос как раз о той чудовищной плите, которая упала на яйцо, и о том бешенстве, которое вызывает то, что яйцо почему-то не раздавлено.

Значит, климат, он говорит, совсем другой. Ну было взаимное неприятие: это коммунисты, мы капиталисты. Мы по разные стороны барьера, мы совершенно разные. Мы понимаем, что и мы сильны и они сильны. Мы должны действовать на основе каких-то договоренностей, будучи чужими. Здесь же возник какой-то совершенно другой климат. А потом этот климат — раз! — и исчез. Скачкообразно. Это же действительно очень опасно.

«С обеих сторон идут даже разговоры о том, о чем я никогда раньше не слышал и не думал, — о возможности применения тактического ядерного оружия. Все те бесчисленные ограничения, которые были установлены после Карибского кризиса, кажется, канули в вечность.

В-четвертых, и это главное, — переговоры. Попытки восстановить сотрудничество между Москвой и Вашингтоном почти полностью заблокированы новым способом. Я бы назвал его демонизацией президента России Владимира Путина.

Это делается с помощью личной дискредитации, когда, например, на страницах „Нью-Йорк таймс“ обозреватели, считающиеся наиболее информированными и просвещенными, регулярно называют его „бандитом“ и „убийцей“. Я начал работать в области советских исследований в эпоху Хрущева. И за все годы моей работы я не припомню, чтобы американские СМИ, американский истеблишмент так обливали грязью какого-нибудь советского, коммунистического лидера, как они делают это в отношении Путина.

И это становится в Соединенных Штатах нормой (подчеркивает Стивен Коэн — С.К.). Хиллари Клинтон, которая хочет быть президентом США, называет Путина „Гитлером“. Если она действительно станет президентом, будет ли Путин готов встретиться с ней и вести переговоры о сотрудничестве? Ведь нам известно, что, если кто-то является новым Гитлером, его следует уничтожить, а не вести с ним переговоры. И позиция Обамы, занятая в отношении личных нападок на Путина, не способствует решению проблемы. Поэтому демонизация Путина стала еще одной причиной того, что нынешняя ситуация может оказаться гораздо более опасной».

— Там же

Чем холодная война в советскую эпоху. Это та же холодная война, но по массе причин гораздо более опасная. В тысячу раз более опасная, говорит он.

«И, наконец, нынешняя „холодная война“ таит в себе возрастающую опасность, потому что не существует эффективного американского противодействия ей. Я бы не сказал, что мне довелось находиться на передовой линии, но в годы минувшей „холодной войны“ я участвовал в том, что тогда именовалось „движением за разрядку“. В нем участвовали люди, которые хотели добиться ослабления напряженности, покончить с „холодной войной“ и стремились к сотрудничеству. И это было энергичное движение. Мы были в меньшинстве, но у нас имелись союзники в Белом доме: среди помощников президента, в Государственном департаменте, среди дюжины сенаторов, десятка или двух конгрессменов. У нас всегда был под рукой легкий доступ к „Нью-Йорк таймс“, „Вашингтон пост“, к телевидению и радио. Сегодня ничего этого нет. Горстка тех из нас, кто выступает против или критикует американскую долю ответственности за сложившуюся ситуацию, не может найти союзников в Государственном департаменте, конгрессе. Мы не можем получить места на страницах „Нью-Йорк таймс“, „Уолл-стрит джорнэл“ или „Нью-Йорк пост“. Журнал „Нейшн“, для которого я пишу и который редактирует моя жена Катрина ван ден Хойвель, имеет возможность донести до читателей не полную, а лишь частичную информацию.

(Значит, этот журнал настолько цензурно регулируем, что, несмотря на то, что Стивен Коэн и его жена хотят донести эту информацию, они могут „донести только неполную, а частичную информацию.“ — С.К.)

Хотя журнал и стал наиболее важным альтернативным изданием в Соединенных Штатах, он не проникает за стены конгресса и Белого дома. Кажется, все деятели, считающие себя прогрессивными, проголосовали в прошлом месяце за законопроекты и резолюции, по сути, провозглашающие войну против России. Что удивительно — проголосовали без обсуждения. Это крах нашей демократии. Вот почему возникает вопрос: „Как это случилось?“»

— Там же

Перед тем, как продолжить цитировать то, как именно это случилось, по мнению Коэна, я скажу, что здесь описано его представление о том, что: первое — холодная война есть; второе — что она невероятно многомерна; третье — что она гораздо опаснее. Он в одном случае говорит «в тысячу раз опаснее, чем в эпоху „холодной войны“ между Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки». И в-четвертых, что она сопровождается войной «по доверенности». И что все эти обстоятельства не существуют отдельно друг от друга. Что они образуют не четыре уровня, а матрицу «4×4», в которой они вот так вот связаны все.

Я повторяю, не хочу абсолютизировать мнение Стивена Коэна, как и кого бы то ни было еще. Я просто считаю, что это достаточно авторитетный источник. И что по ряду трудноуловимых, но вполне мною регистрируемых обстоятельств, он сейчас искреннее, чем когда бы то ни было.

Дальше он начинает отвечать на вопрос о том, как это случилось.

«Почти 25 лет назад, когда Советский Союз прекратил свое существование, администрация Клинтона объявила, что отныне наступила эра американо-русского стратегического партнерства и дружбы. „Холодная война“ закончилась навсегда. И что теперь мы стали с Россией союзниками. Так что же произошло четверть века спустя, каким образом мы оказались сейчас в худшем конфликте с Россией со времен Кубинского ракетного кризиса? (Со времен Кубинского ракетного кризиса, а не со времен „холодной войны“, слышите? — С.К.)

Официальное объяснение этого вам известно. (Стивен Коэн пишет это для американцев, перепечатывает „Новая газета“ — С.К.) Потому что вы ежедневно слышите его отовсюду: оно стало общепринятой идеей и состоит в том, что в 1990-х годах при президенте Клинтоне и российском президенте Ельцине все было в порядке. А потом, в 2000 году президентом России стал Путин, и он все испортил. Короче говоря, все плохое, что произошло, не имеет ничего общего с американской политикой — это все дело рук России. Виновата Россия и лично Путин».

— Там же

Такова официальная точка зрения, по мнению Коэна, которая непробиваема и оппонировать которой нельзя ни в ведущих газетах, ни в Конгрессе, ни в Госдепартаменте, ни в Сенате, ни в Белом доме — нигде. Хотя всё это можно было делать в эпоху предыдущей холодной войны. Теперь он излагает свою точку зрения. Перед этим он делает методологически очень яркое замечание.

«Прежде чем подробнее остановиться на этом, напомню, что однажды сказал покойный сенатор Дэниел Мойнихэн: (то есть на том, действительно ли виноват Путин, который замечательные отношения между США и Россией так взял и испортил по каким-то своим странным причинам, или всё-таки дело обстоит по-другому. Перед тем, как это обсудить, Коэн напоминает, что однажды сказал покойный сенатор Дэниел Мойнихэн. А сказал этот сенатор Дэниел Мойнихэн следующее: — С.К.) «У каждого человека есть право иметь собственное мнение, но не собственные факты». Это хорошо сказано. И это важно.

(Я тоже считаю, что это хорошо сказано. Думаю, что не данный сенатор впервые об этом сказал, но вопрос о том, что очень часто право на собственное мнение покупается ценой игнорирования фактов, или реальности, как я говорю, чего-то несомненного — это, безусловно, черта эпохи — С.К.)

Общепринятая, ставшая единодушной оценка того, что случилось у нас с Россией, почему произошел украинский кризис, в значительной степени основывается на исторических заблуждениях и политических мифах. <...> Состоят они в том, что с момента краха Советского Союза Вашингтон рассматривал Москву как желанного друга и партнера. Москва же оказалась неспособной или не пожелала принять американские объятья и постепенно, а при Путине — решительно, отвергла их.

(Вот этот миф Стивен Коэн считает глубочайшим образом лживым — С.К.)

Какова же историческая действительность? (то есть факты. Он же цитировал Мойнихэна не зря. Каковы же факты, противоречащие подобного рода мифу? — С.К.) Администрация Клинтона вбила себе в голову, что с крушением Советского Союза Соединенные Штаты выиграли «холодную войну». При этом администрацию нисколько не беспокоил тот факт, что Рейган, Горбачёв и Буш-старший объявили об окончании «холодной войны» еще за два года до краха Советского Союза — в 1989 году. Тогда как СССР завершил свое существование лишь в декабре 1991-го. Но для нас это была отличная новость. Советский Союз исчез, и мы победили в «холодной войне» — такой ложной истории обучают наших детей, (имеются в виду американские дети — С.К.) уже почти 25 лет. И наши политики действуют в соответствии с этими представлениями. Поскольку мы победили Советский Союз, то, начиная с Клинтона и его администрации, постсоветская Россия стала для нас чем-то вроде Японии и Германии после окончания Второй мировой войны«.

— Там же

Тут я каждый раз хочу нечто оговорить. Япония и Германия после окончания Второй мировой войны были для США, с одной стороны, объектами неких экспериментов, которые должны выхолостить всё суверенное в этих странах и превратить их в некоторые долговременные марионетки США. Но с другой стороны, это должны были быть страны, которые в этом выхолощенном состоянии должны были быть, тем не менее, воскрешены, восстановлены, развиты для войны с Советским Союзом.

Ничего подобного никогда Соединённые Штаты не стали бы делать с Японией и Германией, если бы они просто их победили. Они бы их ограбили и свели к нулю. А предложение по расчленению Германии на множество государств, мы знаем, означало, что эти государства лишили бы и всяких остатков государственного суверенитета, даже формального, даже территориального.

Соединённые Штаты вели себя с Японией и Германией мягко, хотя и беспощадно, и не только разрушительно, но и восстановительно, потому что они им нужны были как куклы, зомби, роботы, способные воевать с Советским Союзом. По отношению к России никакого такого замысла не было. Никто не хотел, чтобы Россия воевала, например, с Китаем или с кем-то еще. Россию просто грабили и разрушали, разрушали и грабили. И вели себя с Россией не как с Германией после Второй мировой войны, а как с Германией после Первой мировой войны. И каждый, кто это не понимает... То есть как с государством, которое надо разрушать до конца, до момента, когда вдруг не пришло в голову, что слишком уж быстро Советский Союз при Сталине развивается, и что надо бы тоже обзавестись некоторой марионеткой на случай войны с Советским Союзом.

Потом эта «марионетка» вырвалась из-под контроля и стала рвать всех на части. Для того, чтобы это снова не случилось, были применены все эти технологии денацификации Германии, которые на самом деле были технологиями дегерманизации Германии. Это надо понимать. Полного уничтожения всего, что могло быть названо любой самой гуманистической, самой разумной немецкой субъектностью.

Всё должно было быть выхолощено до конца. И выхолостили. Но при этом, выхолостив душу, стерилизовав всё, что связано с потенцией субъектности, тело это накачали всем, чем только можно было — финансами (план Маршалла), не только этим, и многим другим. С Германией это стали делать на втором этапе, вот когда испугались Советского Союза и сталинской индустриализации. На первом же этапе Германию растаптывали до конца. Веймарская Германия была растоптана до конца. И все хотели растаптывать ее всё больше, больше и больше — беспредельно. И не было бы никакого фашизма, если бы не было чудовищного растаптывания.

Россию растаптывали так же. Никто ни во что ее превращать не собирался. Другое дело, что ее не смогли так растоптать, то есть так выхолостить не смогли. И ключевая тут точка, конечно, сопротивление в вопросе о десоветизации, которую хотели осуществлять как денацификацию. Но ведь не осуществили по очень многим причинам. Я не буду здесь на них останавливаться подробно. Я просто хочу обратить внимание на то, как именно в высказываниях Стивена Коэна некая правда и пропагандистские конструкции сочетаются.

«Россия для нас в полной мере не обладала больше суверенными правами (после поражения в „холодной войне“, имеется в виду — С.К.) и не имела собственных интересов внутри страны или за рубежом. А мы могли навязывать России свои правила. Мы хотели помочь ей, но взамен она должна была помнить о наших предпочтениях в своей внутренней и внешней политике. И действовать на их основе.

— Там же

Когда он говорит, что „мы хотели помочь ей“, тут хотелось бы поподробнее, хоть чем-нибудь. Мы хотели ограбить ее? Да, единственное чего действительно не хотели, признаю, это чтобы Сибирь попала Китаю. Боялись этого расчленения, что Китай хапнет слишком много. Это был камень преткновения, поэтому держали ее в каком-то таком гибнуще-целостном состоянии.

Результатом стало то, что я именую принципом „победитель забирает всё“ (вот это как раз и есть работа с Веймарской Германией. — С.К.). Такова была американская политика в отношении России. Нет необходимости напоминать вам, кто был инициатором расширения НАТО, которая является не женским клубом, не благотворительным братством, а военной организацией — крупнейшим и наиболее мощным военным союзом в мире. Со времен Клинтона его экспансия была направлена к границам России. Можно спорить о том, хорошо это было или плохо (говорит Коэн, потому что он пишет для американцев, и это его реверанс в их сторону — С.К.). Я думаю, что это было ужасно; но есть и аргументы в пользу того, что все делалось правильно. Я открыт для обсуждения таких аргументов. Но мы же не можем сказать, что этого не происходило на самом деле?»

— Там же

Факты-то есть, говорит он. У нас не могут быть у каждого свои факты.

«По нашим представлениям, Россия должна была сказать: „Мы не возражаем. Это не наша забота, всё нормально“. Это все равно что при появлении русского или, скажем, китайского военного союза на реке Рио-Гранде в Мексике мы бы заявили: „Великолепно, нам давно хотелось иметь побольше соседей на своей границе“. На самом деле мы все немедленно отправились бы к Белому дому с требованием к Обаме предпринять что-нибудь против этого.

Во всем этом было много дипломатии — но это была американская дипломатия. Она сохраняла следы не выполненных нами обещаний и уступок, сделанных русскими, на которые мы не ответили взаимностью. Позвольте мне напомнить один пример. После нападения на США 11 сентября 2001 года первым из мировых лидеров президенту Бушу позвонил Путин. Он выразил сочувствие американскому народу и предложил свою помощь в борьбе с общей угрозой — международным терроризмом. И поскольку Буш собирался отправить в Афганистан сухопутные войска, чтобы выбить талибов, он принял это предложение. Это многого стоило Путину у себя дома. Органам безопасности такой шаг не пришелся по вкусу, но, невзирая ни на что, он пошел на это. Тем самым Путин спас много жизней американцев в той войне. И что он получил взамен? В течение двух лет проводимое Бушем расширение НАТО вывело альянс непосредственно к границам России. Столь же роковым стало решение Буша об одностороннем выходе США из Договора об ограничении систем противоракетной обороны. А он был самым надежным в мировой истории ядерным договором».

— Там же

И здесь я должен сказать, что, конечно, именно этот договор о противоракетной обороне он, конечно, в наибольшей степени встревожил и напряг нашу актуальную элиту, то есть тех, кто принимает решения, потому что стало ясно, что просто действительно накроются каким-нибудь зонтиком, а потом, накрывшись сами, начнут наносить ядерный удар по стране. И воспринималось только так, и было ясно, что это так и есть.

«Это привело к новым спорам вокруг создания систем противоракетной обороны на российских границах. Вот что получил Путин за спасение жизней американцев. Поэтому когда вы слышите, как Путин говорит, что его никто не слушает, попробуйте прочитать его выступления — они все есть на Kremlin.ru на английском языке. В них он рассказывает, как пытался наладить сотрудничество с Соединенными Штатами, но был отвергнут. Помните, что произошло, и не забывайте, чего это стоит Путину политически. Ему по-прежнему напоминают о доверчивости по отношению к американцам. Все это стало важным поворотным пунктом в политике Путина».

— Там же

Ну, я ничего здесь не могу утверждать, но по каким-то очень трудно формализуемым, и потому очень трудно предъявляемым, косвенным признакам, регистрация которых есть удел моей профессии, и которые мне удается зарегистрировать, в частности, потому что очень много есть опыта, мне кажется, что Путин с очень давних времен считал, что надо будет, скорее всего, отступить в сторону Китая. Что никаких особенных иллюзий, по поводу того, что американцы какую-нибудь благодарность будут испытывать и будут не добивать Россию, у него не было.

Была, естественно, некая мечта о том, чтобы войти в НАТО и вот в этот клуб западных государств, но было ясно, что американцы этому будут мешать, и если какие-то надежды тут и были, то был вопрос о том, насколько суверенна Европа. Уже к середине нулевых стало ясно, что Европа не суверенна, а то, что, возможно, придется переключаться на более плотные отношения с Китаем, стало ясно в самом начале 2000-х, в самом начале правления Путина. И на фоне всех рукопожатий и всего остального, с тоской и с большой внутренней потрясенностью, было понятно, что американцы не заинтересованы в долговременном существовании единого российского государства. Но продолжим чтение статьи Коэна. Я еще раз оговорю, что я могу нечто подобное заявлять только по косвенным, очень трудно формализуемым, а потому предъявляемым обществу признакам. Тут могу только апеллировать к тому, чтобы мне поверили. Скорее всего, я прав. Мне даже кажется, что я наверняка прав в данном вопросе. А мне далеко не всегда так кажется. Но продолжим чтение Коэна.

«И теперь мы слышим: „Ой, присоединением Крыма и поддержкой боевиков в Восточной Украине Россия разрушает европейскую систему безопасности“. Может быть, это и правда, но после крушения Советского Союза Россия систематически вытеснялась из европейской системы безопасности, она не была принята в НАТО, ее сотрудничество с альянсом носило фиктивный характер, а мы занимались расширением НАТО к российским границам. Другими словами, с помощью НАТО мы создавали систему европейской безопасности. Поэтому, когда мы заявляем Путину: „Вы разрушаете систему безопасности“, — он отвечает: „Да, но это ваша система безопасности, а не моя“».

— Там же

Или точнее, договорим уж то, что Коэн не договаривает, это система безопасности, созданная против России. А дальше финал.

«Горбачёву и Рейгану удалось достичь согласия по ряду очень важных вопросов. (Тут начинается воспевание Рейгана. — С.К.) Это сделало Рейгана великим человеком. (Рейган поработал на разрушение Советского Союза больше, чем Никсон и Буш вместе взятые. — С.К.) Но если вы пытаетесь добиться своей безопасности таким образом, что другая сторона начинает ощущать угрозу собственной безопасности, то это вообще нельзя назвать безопасностью. Взамен вы получите только взаимное наращивание военной мощи. (Ну почему? Или смерть страны. И всю безопасность вы постепенно сводите к нулю, а потом уничтожаете. — С.К.) Действовать же надо так, чтобы обеим сторонам были обеспечены покой и безопасность. (Ну это уже романтика. Ясно, что хотят действовать так, чтобы пожрать. — С.К.) Расширение НАТО к границам России явно находилось в противоречии с этим. Вот, кстати, почему некоторые молодые, и не только молодые, консерваторы, превозносящие Рейгана, расценили эту политику как отказ от рейгановского наследия. И они правы. Если вспомнить, чего добились Рейган с Горбачёвым, то они абсолютно правы».

— Там же

Ну, это финал, в котором он поэтизирует Рейгана, и я уже обратил внимание на то, что мы абсолютно не должны всё, что говорит Коэн, воспринимать как истину в последней инстанции. Но это интересная статья. Я бы сказал, что из той папки бумаг высотой в полтора метра, о которой я говорил в предыдущей передаче, это, может быть, самая интересная и ценная статья. Но не единственная. Поэтому я буду дальше таким же образом разбирать, с чем мы имеем дело, холодная война или нет, каков объем вызова, каковы по этому поводу разные точки зрения, какие точки зрения можно считать более обоснованными и так далее.

До встречи в СССР!