Новый 2015 год начался для нас зимней школой в Александровском. На летней школе 2014 года нам присутствовать не удалось, мы примерно в это время как раз собирались переезжать в Донецк для работы в миссии.
Мы приезжали в Александровское в 2014 году на короткий срок, но тогда толком ничего не успели разглядеть, и только сейчас, во время зимней школы, увидели, как много успели сделать в Александровском наши друзья.
Отремонтированные здания, работающие производства, а главное — коллектив, какое-то глубокое чувство единения.
Каждая школа — это большой праздник. Встреча с друзьями, рассказы о том, что делается в разных уголках нашей огромной Родины.
И напряженная учеба. Нигде, как на школе, где есть возможность посмотреть на проблемы мира укрупненно и в деталях, так не видно, насколько серьезная, опасная и напряженная ситуация складывается на планете, насколько мало у нас времени.
Страшная реальность постучалась к нам, как только мы вернулись в Донецк.
В памятный день 17 января, когда наши ребята принимали неравный бой, я был как раз в штабе батальона. Мы приехали туда для того, чтобы произвести съемки боевых будней бойцов бригады «Восток». Когда мы завершили свою работу и собрались уже уезжать на базу, начался сильный обстрел, мины ложились недалеко от здания. Ни о каком отъезде с расположения штаба в этих условиях и речи быть не могло, и мы задержались, чтобы переждать обстрел.
Постарались занять такое место, чтобы не мешать никому, и ждали команды на отъезд. Мы не знали, что в это время происходило на позициях. О том, что произошло что-то чрезвычайное, мы поняли, когда увидели, что находящиеся в штабе командиры, до того момента тоже спокойно относившиеся к близким разрывам, вдруг резко перешли в мобилизованное состояние. Участились телефонные звонки, разговоры по рации стали напряженней. Командиры заслушивали донесения, отдавали приказы. В штаб заходили бойцы, получали распоряжения и уходили под обстрел.
Мы тогда не до конца понимали, что именно происходит, и осознавая, что происходит что-то чрезвычайное, старались не мешать командирам оценивать ситуацию и принимать решения. Мы слышали, что Вольга вел телефонный разговор с Пятницей, уточнял обстановку, формировал группу для прорыва на помощь ребятам, но не знали, что Пятница, докладывающий командиру об обстановке, уже был к тому времени смертельно ранен.
Узнали мы об этом, только вернувшись на базу.
Я помню, как к нам в Информцентр приехал по каким-то делам Газетчик и в то время, как он был у нас, ему позвонили по телефону. Газетчик и без того был невесел, а после этого звонка лицо его как-то осунулось.
— Кто? — спросили мы его почти хором.
— Болгарин, — ответил Газетчик и заплакал. Я никогда, ни до этого случая, ни позже, не видел плачущего Газетчика.
Новости шли одна страшнее другой.
Погиб Болгарин, погиб Пятница, погиб Белка, сильно ранен Фельдшер.
Это был самый тяжелый день в моей жизни. Ум оказывался верить, что никогда мне уже не встретиться с мягким, улыбчивым, но таким жестким и справедливым командиром Пятницей, с юным интеллигентным Болгарином, с молчаливым Белкой. Не уходила из сердца тревога за состояние Фельдшера, получившего серьезное ранение в голову.
В Информцентр приехал Матрос. Он получил незадолго до этого ранение в глаз, был еще в госпитале, но не мог там оставаться, когда нас постигло такое горе.
Мне выпала тяжелая доля — опознавать в морге погибших друзей. Я увидел их такими, какими их привезли с позиции — в рваном обмундировании, с тем выражением лица, с которым их застигла смерть. Я их узнал сразу, но долго смотрел в их лица, узнавая и не узнавая. Передо мной был все тот же Пятница, но привычной мягкой улыбки уже не было на его мертвенном лице. Был неподвижен неугомонный Болгарин. Был похож и не похож на себя Белка.
И только там, в морге, я наконец осознал до конца, что друзей наших уже больше нет с нами.
Дни до прощания с ребятами были заполнены какими-то хлопотами с выписыванием документов, которые почему-то все время выписывали с ошибками.
Мы попрощались с товарищами на плацу военной базы. Гробы с ребятами увезли, с нами остались их фотографии на стене и память в сердце. И постоянное ощущение, что что-то не договорил, не объяснил, не спросил, пока они были рядом, не попросил за что-то прощения.
Но нужно было работать дальше. К этому времени мы уже вполне обжились в бригаде, чувствовали себя здесь своими. Выполняли как работу пресс-центра бригады, так и работу Информцентра миссии.
Снимали интервью с бойцами, посещали социальные столовые, которые открывались для людей, лишенных войной пропитания.
Передавали лекарства, которые присылали в Донецк из России.
Как-то в одной из школ мы попросили детей передать свои пожелания ополченцам, и они практически хором закричали: «Победы!»
Донецкие городские школы представляли собой еще вполне приличное зрелище, вот только ощущалась острая нехватка канцелярии, книг, не хватало продовольствия. Но на школы в удаленных населенных пунктах, особенно те, где побывали украинские военные, смотреть было тяжело: они уносили и уничтожали все, что могли.
Но непризнанная республика держалась, привыкала жить в этих жутких условиях. Постепенно наводился порядок.