виртуальный клуб Суть времени

Vimeo
Скачать аудио (mp3, 11.8M)

Во времена борьбы с алкоголизмом бытовал такой анекдот. Суд рассматривает дело Ивана Ивановича Иванова, который в нерабочее время осмелился выпить рюмку пива. Прокурор требует высшей меры, защитник говорит, что он не имеет никаких возражений против этого. Ну и потом предоставляется последнее слово подсудимому. Подсудимый смотрит на тех, кто его приговорил, и говорит: «Ну вы ваще!» Вот именно это народ скажет всем, кто в итоге сегодня принял людоедскую пенсионную реформу. Он это скажет без всякой патетики, горько, сплюнув и начнет выживать. Но он это никогда не простит.

Я сейчас скажу очень грубую, специально грубую вещь, не имеющую никакого отношения к тому, что я думаю и чувствую, но которая заострит ситуацию. Если даже предположить, что у этой пенсионной реформы был грабительский смысл ― прямой грабительский смысл, ― то есть много способов ограбить народ наш так, чтобы он это почти не заметил или не отреагировал. Был найден единственный способ осуществить это грабительство так, чтобы он <народ> по-настоящему возмутился. Вот этот способ нашли и применили. Как надо называть этих людей, просто грабителями? Нет. Людьми, потерявшими адекватность? Давайте рассмотрим это. Да, люди, которые очень долго находятся ― плавают, как роскошные рыбы, ― во властном аквариуме, этим людям может показаться, что они всё знают про аквариум, что аквариум и есть их общество. Это страшное заблуждение. Страшное. Каждый раз, когда так заблуждаются, потом происходит нечто чудовищное. Мне никогда не казалась убедительной красивая фраза о том, что «У России есть союзники — армия и флот». Это всё равно, что сказать, что у меня есть два союзника, там, не знаю, печень и почки или сердце и печень ― не важно что. У власти, находящейся в такой ситуации, как сейчас, есть одна опора — народ. Им не на что опереться. Санкции не просто ужесточаются, уже обсуждается вопрос о морской блокаде России. По этому поводу у нас что, будут тоже возмущенные заявления Министерства иностранных дел? На страну не просто давят, ее приговорили, и приговорили ее потому, что власть начала такой державный курс, который мы поддержали. Но нельзя же этот державный курс сочетать с антисоциальной политикой. А президент прямо сказал, что это даже теперь после его поправок не несет никаких приобретений финансовых. Тогда зачем это делается? Зачем? Кто-нибудь это объяснил? Нет.

Страшнее всего принятое решение ударит не по каким-то там странным существам, именующим себя сенаторами et cetera, ― их тоже надо обсудить отдельно. Самый страшный удар будет нанесен по президенту, с которым народ связывал очень многое. Нам говорят: «Да у него такой заоблачный рейтинг, даже потеряет часть, всё равно останется заоблачным... Да у него там такая прочная поддержка народа... Да это, это, это, это, это это...» Это всё слова людей, которые не понимают, как организована внутренняя жизнь народа. Иногда говорят: за деревьями не видят леса, вот за отдельными людьми не видят народа.

На Путина очень надеялись, как ни на кого! Но чем больше эти надежды, тем острее разочарование. Ничто не превращается так быстро в свою противоположность, как страстная влюбленность в ситуации, когда объект вашей влюбленности вас разочаровал; вот ему-то вы это и не простите. Чем более страстно вы влюблены, тем глубже и мощнее будет ваше разочарование. Есть такая поговорка: молния не попадает в долины. Если начинается землетрясение, то огромный небоскреб — репутации и рейтинга, надежд и всего, чего угодно, — рухнет быстрее, чем маленькое одноэтажное здание. Рейтинг Путина, надежды на него, упование, я бы сказал даже, — это и есть этот «небоскреб», он вполне себе впечатляет в ситуации, когда нет землетрясения. Но ведь теперь землетрясения вызваны искусственно и единственно возможным способом. Говорится о том, что это проглотят. В каком-то смысле — да. Да, проглотят: завтра все выйдут на работу, не будет миллионных митингов, ничего такого не будет. Будет ползучее, медленно нарастающее, беспощадное разочарование. Вот это сплевывание сквозь зубы, ухмылка, эпитеты отвратительные, которые раньше бытовали только в оранжоидно-диссидентской среде, теперь будут бытовать в народе. Вся ядовитая пропаганда, которая раньше отскакивала, будет проникать в сердца, исчезнет та «тефлоновость», которая так впечатляла, в том числе и врагов России. Наступление на Россию будет усиленно. Всё это ради чего?

Некоторые высокие должностные лица, ведущие себя как аристократы, или, точнее, так, как им кажется, должны были вести себя аристократы, потому что я знаю не понаслышке ― аристократы с очень большим уважением относились к простым людям и легко находили с ними общий язык. Не находили его комсомолки из мещанско-плебейской среды, вот они-то и проявляли то высокомерие, которое якобы было присуще настоящей аристократии. Не было у настоящей аристократии его: декабристы легко находили общий язык с теми, с кем они оказались вместе в «во глубине сибирских руд», очень легко. Мещане, обыватели, только что вылезшие из этого нижнего социального слоя, — вот они не могли найти этот общий язык. Они слишком ценили то, что выбрались наверх, и слишком презирали тех, кто был внизу потому, что они там сами были, и им казалось, что поэтому они что-то знают. Когда такие люди говорят, что глубокое, нутряное, настоящее сущностное непринятие народом пенсионной реформы — это агитация и пропаганда... Хорошо, посмотрим! Жизнь продолжается. Посмотрим, что будет в следующем сентябре. Посмотрим, что люди, которые настолько потеряли чувство реальности, еще сделают за год. Посмотрим, что с ними сделают их враги.

Движение «Суть времени» собрало более миллиона подписей против людоедской пенсионной реформы. Когда эти подписи собирались, нам многие говорили: «А зачем это всё подписывать? Это же без толку». Дорогие мои, единственное, что никогда не бывает без толку — это борьба. Борьба никогда не бывает бесполезной. Бесполезным всё становится тогда, когда вы прекращаете бороться. Это первое.

Сами люди на улице, простые люди не могут организовать сейчас свою борьбу. Гражданское общество не организованно. Значит, кто-то должен собрать эти подписи, оформить их, упаковать, приложить к ним ведомости, отправить в Москву и должным образом представить. Зачем? Я попытаюсь объяснить в виде простого примера. Вот представьте себе, что вас обвиняют в том — это условный пример — что вы не хотите погладить кота. Вот не хотите гладить кота, не любите, и это ужасно. А вы, оправдываясь, говорите: «А я не вижу этого кота. Была какая-то маленькая кошка где-то в углу комнаты. Она притаилась за ― не знаю чем ― бельевым шкафом. Я не вижу. Я бы ее с удовольствием погладил, но я ее не вижу в упор, эту кошку». Тогда спор возникает по поводу того — то ли вы не увидели, то ли вы не хотите погладить. А вот если вам взяли огромного кота и положили на колени, прямо, то вы уже не можете сказать, что вы его не видите. И тогда вы четко должны сказать, что вы его не хотите гладить. Миллион подписей — это вот такой кот, положенный на колени. Вот — смотри. Вы хотите это проигнорировать? Тогда вы не можете сказать, что вы это не заметили, что вы не слышали тётю Маню из провинциального города. Вы должны сказать, что вам на нее плевать. Ну так вы это и скажите. Вы должны сказать, что вам плевать на закон, согласно которому вы должны отреагировать. Так вы это скажите. И эти ваши прямые ответы — это огромная польза нашему общему делу. Потому что, давая эти прямые ответы, вы перестаете уклоняться и начинаете обнажать лицо.

Мы не имели права и не имеем права сейчас не положить эту гирьку, собрав ее с огромными усилиями (члены движения «Суть времени» проявили героические усилия, низкий им за это поклон), на нужную чашу весов. Мы не имеем права бездействовать. Наши действия могут быть более или менее эффективными, но их не может не быть. Как только их нет — мы капитулировали. Великий французский революционер Дантон говорил: «Нет ничего хуже, чем отказ от борьбы, когда борьба необходима». Человек вообще не имеет права никогда складывать руки. Боритесь до конца, что бы с вами ни случилось. Нам совершенно не безразлично, какова будет эта борьба, по какому руслу она будет направлена. По руслу закона и сохранения державы или по руслу оранжевого беспредела. Мы не дадим направить ее в оранжоидное русло. Но это значит, что мы тем более активно будем ее вести. Потому что просто смотреть на то, что вы творите, и говорить вам, что «вы ваще!», мало. «Вы ваще!» ― вы перестали обращать внимание не только на боль униженных и оскорблённых, не только на то, что за вашими голосованиями стоят сотни тысяч и миллионы живых жизней. Вы перестали обращать внимание даже на шкурный интерес, потому что вас снесут так, как сносит народ, наш народ, тихо, сплюнув, и между прочим.

Самое страшное, что может произойти сейчас с Россией — это перестройка-2. А что это такое? Это когда извне давят, а изнутри отступают и говорят: «Пошли вы». Именно это родило чудовищную смуту, из которой Россия чуть было не вышла провалившимся государством. Чудом она была спасена Мининым и Пожарским. И тут же оказалась снова в соответствующих лапах, но это отдельный разговор. А на чем базировалась смута? На том, что сказали: «А, пошли вы», — и отошли. Всё! Этого мы не имеем права допустить. Конституционная законная борьба — да. Оранжоидный мятеж и это «наплевать» — нет.

Никто не мог предположить, что люди поведут себя столь чудовищно противоречащим и морали, и их самым витальным интересам столь неадекватным образом, но они повели себя именно так, причем массово. Каждый человек ― кузнец своего счастья. Я до сих пор верю, что, когда события начнут разворачиваться так, как они начнут разворачиваться, когда начнётся беда, а она начнётся, поверьте мне, скоро, очень скоро (ей для оформления двух лет даже многовато), кое-кто опомнится. Я говорил об этом и повторяю — но на каждом следующем шаге всё труднее будет вернуть назад потерянное. А потеряно самое драгоценное: вера, надежда, любовь. Это надо было суметь так сделать.

Знали ли мы, что так будет? Конечно, знали. В момент, когда выступил Владимир Владимирович Путин, уже всё было понятно. Всё было почти предопределено. Но «почти» не значит «полностью». Как бы мал ни был шанс повернуть процесс до конца, наш долг был и остается в том, чтобы его поворачивать. И сейчас наш долг состоит в этом. Миллион собранных подписей не пропал бесследно. Мы разговариваем от лица этого миллиона и своих законных прав, порождаемых его наличием. Мы ждем решения Конституционного суда, и этот миллион подписей — это гиря на определённую чашу весов в этом решении ― пусть малая, но гиря, на колеблющуюся чашу весов. И мы далее внимательно анализируем ситуацию с референдумом. Мы не будем пытаться действовать, обгоняя крупные парламентские оппозиционные партии. Мы дадим им полное право действия. Они им воспользуются? — Прекрасно. Они проголосовали против людоедской реформы? — Молодцы. Пусть действуют. Но мы не можем не видеть, что какие-то там 5 млн собранного неизвестно чего собирались с непонятной целью и в итоге вообще остались под спудом. Мы будем внимательно наблюдать за тем, как будет сформулирован протест в Конституционный суд. Так он будет сформулирован, что его нельзя будет не принять, или он будет так сформулирован, что его надо будет не принять.

Предположим даже, что Конституционный суд подпишет себе тот же приговор, который подписали другие ветви власти. Предположим это (это же непредсказуемо). Как мы можем остановиться в своей борьбе и не класть гирьки на нашу чашу весов, зная, что борьба не кончена? Предположим, что Конституционный суд поведет себя так же, как и остальные ветви власти. У страны остаются еще два законных методах борьбы, и каждый из них очень сильно (в положительном смысле) зависим от миллиона голосов, которые мы собрали.

Первый способ борьбы — это референдум. Там запутанная история, там очень много рогаток, но опять же: пусть системные оппозиционные партии проявят себя. Пусть никто не говорит, что мы мешаем им действовать. Успеха вам, господа и товарищи. Но если окажется, что эта возможность законного конституционного противодействия людоедской реформе не используется системными партиями, находящимися в Думе, тогда наступит черед гражданских сил, в парламенте не представленных. И тут миллион голосов значит очень много. Пусть это миллион подписей — неважно. Это неплохой фундамент для дальнейших действий, если они возможны. Если референдум не обставлен рогатками так, что он просто блокирован.

Но никто не может блокировать главный конституционный законный ресурс: голосование. Если народ жив (а я верю, что он жив), если он просыпается (а я верю, что он просыпается), то уже на следующих сентябрьских выборах результаты будут не такими, что надо будет объяснять странным людям, что это результаты губительные для них: они будут очевидными. Если борьба нужна — а это борьба за всё: за избавление миллионов и миллионов от погибели, за справедливость, за всё, что диктует нам наша совесть, наше сострадание, наконец, за политическое будущее страны — если эта борьба будет вестись по-настоящему, то не произойдет того, что произошло в Москве. Где известно какой процент, включающий известно кого, проголосовал, а все остальные остались апатичными. Другой процент придет к урнам, другой ― и другой будет результат выборов. И все те парламентарии и сенаторы, которые зависят от народной воли, но которые осмелились делать то, что они осмелились, — в золотари свои кандидатуры не выставят! А манипуляции с мажоритаркой и якобы анонимными депутатами и всякими народным представителями, которые потом начнут входить в какие-то альянсы, — рухнут, как карточный домик.

Я продолжаю верить в то, что во власти есть люди, слишком многим рискующие в случае краха государства и достаточно трепетно относящиеся к государству, которые опомнятся. Мы люди светские. Но наш долг постоянно взывать к этому опамятованию. Не проклинать, не шельмовать, а жестко и строго взывать к опамятованию, к просыпанию совести и ответственности за державу. Которая, повторяю, не может выстоять в ситуации, если подорвано доверие народа к власти. А оно подорвано, и вы это увидите. Высокомерные бывшие комсомолки, цыкающие на взрослых людей и говорящие о том, что никакого подрыва нет, а есть только агитация и пропаганда всякого рода ангажированных людей, видимо, — они всё увидят. Госпожа Матвиенко заявила, что все студенты должны покупать себе квартиры, чтобы не было общежитий, начиная с 50 метров. А королева Мария-Антуанетта якобы (ей это приписал Жан-Жак Руссо) заявила, что «если хлеба нет, пусть кушают пирожные», точнее бриоши — сладкие булки. Чем кончила Мария-Антуанетта — известно. Госпожа Матвиенко, проявляющая такую же социальную «компетентность», как и Мария-Антуанетта, дай бог, не кончит тем, чем кончилась эта королева. Мы не хотим смуты, мы не хотим великих потрясений, нам нужна Великая Россия. Но эти потрясения порождаете вы, и порождаете вы их своей глубокой неадекватностью. Опомнитесь, пока не поздно!

Мы же продолжаем свою законную конституционную борьбу и доведем ее до победы! До встречи в СССР!