виртуальный клуб Суть времени

22 июня… В этот день по всей России прошли памятные мероприятия, посвященные черной дате нашей истории: ровно 70 лет назад фашистская Германия атаковала границы СССР. И сегодня не так просто повстречать в отечестве семью, которая не прочувствовала бы на себе, судьбе своих близких последствия тех событий. Зато легко можно обнаружить иное: если каких-нибудь пять лет назад тема Победы освещалась нашими СМИ в единственно возможных для страны смыслах: «Смерть фашистским захватчикам!» и «Слава героям!», – то ныне все чаще находятся желающие заменить здесь восклицательные знаки на вопросы.

Аккурат в канун трагичной даты среди таких желающих отметился и журнал Psychologies – одно из многочисленных изданий Hearst Shkulev Media, лидера российского «глянцевого» рынка, детища французского ИД Hachette Filipacchi Médias. Три эксперта: социолог, психоаналитик и журналист-режиссер – собрались, чтобы вместе «разглядеть прошлое в настоящем». Скажу сразу: «зрение» у этой троицы убийственно-изощренное. Правда, молча отложить журнал в сторонку, от греха подальше, мне не захотелось. Наоборот, появилось желание вынести свои соображения на суд широкого читателя – к слову, глянец от «Шкулев Медиа», по их же «замерам», покупает каждый 9 житель России, и люди это в основном молодые – вдруг, начитавшись, подумают чего? Тем более что от журнала, пишущего на актуальные психологические темы – как с комплексами справляться да отношения с миром налаживать – подвоха, в общем, не ждешь. Но – обо всем по порядку.

Публикацию открывает вопрос от Psychologies: О чем на самом деле мы говорим, когда вспоминаем войну?

– Мы говорим не о самой войне, а о победе, – отвечает социолог, руководитель «Левада-Центра» Лев Гудков. – Абсолютное большинство россиян считают победу в войне главным событием нашей истории. Сегодня мы имеем дело не с живой памятью – свидетелей почти не осталось – а с мифом, идеологической конструкцией: триумф в войне подается как триумф советского режима, и он оправдывает репрессии, голод, коллективизацию.

Здесь хочется остановиться и порадоваться за светлые головы абсолютного большинства россиян, понимающих, что значение той победы для нашего прошлого, настоящего и будущего очень трудно переоценить. И тут же задать социологу вопросы: а что, собственно, мифического в том, что победа является триумфом советского режима – или, не правильнее ли сказать, строя? Ведь советский народ одержал верх в реалиях именно той политической системы и государственной власти, которые на тот момент были. И кто сказал, что триумф «оправдывает репрессии, голод, коллективизацию» – каким образом? Может быть, это наши мужчины шли в бой не «За Родину!», а надеясь оправдать репрессии? К тому же, если «советский режим» предполагал в себе сплошь минусы, то как при таком раскладе вообще удалось победить? Кстати, мнение, что коллективизация явила собой только зло, – спорно. К примеру, без малого 80% россиян по итогам телеголосования в небезызвестном «Суде времени» сочли ее страшной, но необходимой для будущего процветания страны мерой. И почему Лев Гудков столь преждевременно отправляет «живую память» в небытие? «Свидетелей почти не осталось». Бог свидетель – их еще много, и не только тех, кто сражался в бою, но и тружеников тыла – ведь они ковали ту победу вместе. И пока жив хотя один из них, зарывать их живую память в землю – цинично до жути, тем более – для социолога.

– При Сталине о войне старались забыть, вообще вычеркнуть ее, – вступает в разговор психоаналитик Мария Тимофеева. – Фронтовики молчали: боялись, не хотели вспоминать… Когда же спустя 20–30 лет они начали говорить, то уже в рамках мифа, а не личного опыта.

Любопытные утверждения! Психоаналитик говорит за всех фронтовиков разом – дескать, все боялись. Последняя же фраза – вообще фантастика: значит, если человек рассказывает о пережитом на первом году после войны – то это на основе личного опыта. А если говорит о том же спустя 20 лет, то уже… в рамках мифа? Что, срок личного опыта истек? На каком именно году?

– Если предположить, что спустя годы фронтовики заговорили о пережитом на войне в рамках мифа, а не опыта, выходит, они вспоминали то, что в реальности с ними не происходило, воспроизводили не существующие в их жизни моменты, – комментирует слова Тимофеевой врач-психотерапевт высшей категории Николай Михайлов. – В психиатрии подобные нарушения процессов памяти называются конфабуляцией. Получается, что фронтовиков сразила коллективная конфабуляция. Что же касается всеобщего страха, то, конечно, у психоаналитика нет таких профессиональных «рычагов», которые бы позволили ему говорить за всех разом, – резюмирует Михайлов.

Итак, наши воины сначала все помнили, но молчали, не желая гневить генералиссимуса. Тот, лютуя, после войны неоднократно снижал стоимость товаров народного потребления*, ведь «пополнение бюджета страны должно происходить не за счет высоких цен, а путем сокращения в деле торговых и накладных расходов…».** А потом настали «рамки мифа». Правда, не смотря ни на что, в стране, по словам Гудкова, все же сложился «культ победы», который мешает ему связать Великую Отечественную войну с «преступлением». Выход уже подсказала психоаналитик: ведь если воспоминания фронтовиков – лишь фантазии, последствия конфабуляции, то и культ победы – миф. Апперкот! Теперь ничто не мешает.

Самое время спуститься в царство Аида и приняться за мертвых, потому что мы всё никак «не в состоянии поверить в то, что могли победить меньшей кровью». Ведь «число погибших является одним из компонентов сакрализации победы». А Гудков не хочет, чтобы мы продолжали считать победу в «преступной» войне священным, высшим подвигом духа наших дедов и отцов. На этом фоне и знаменитая «Священная война» выглядит сплошным недоразумением:

Вставай страна огромная,
вставай на смертный бой!
С фашистской силой темною
с проклятою ордой.

Пусть ярость благородная
вскипает как волна!
Идет война народная
священная война.
<…>

Как два различных полюса,
Во всем враждебны мы:
За свет и мир мы боремся,
Они – за царство тьмы.***

<…>

– Мы живем в ситуации тотальной нехватки информации о том, что же происходило в 41–45 годах, – подает голос журналист и режиссер Михаил Калужский. – Архивы не раскрыты, мы не знаем точное число воевавших и погибших. На что социолог, нисколько не смущаясь словами коллеги, приводит «точные» цифры: «когда выясняется, что у немцев в четыре раза меньше человеческих потерь, у нас возникает реакция вытеснения».

Меж тем, определить единственно верное число наших и немецких потерь по сей день не под силу даже историкам. Спросите любого из них, и он назовет вам «свои» данные, и будет настойчиво оспаривать мнение коллеги, говорящего об ином. Существуют, к примеру, цифры, согласно которым немецкие потери составляют 13, 6 млн., из которых 10 млн. погибли, воюя на советско-германских фронтах, а наши насчитывают 26,6 млн., из них 11,8 млн. – советские воины. Некоторые историки и политологи считают корректным сравнивать только боевые потери, согласно которым мы лишились 9,2 млн. солдат, а немцы – 7,8 млн.

– В том, что жертвы советского мирного населения значительно превосходят немецкие, нет ничего удивительного, – считает профессор кафедры истории государства и права России и зарубежных стран ПГЛУ Виктор Зюзин. – Ведь гитлеровцы истребляли наших людей массово, расстреливали, сжигали целые деревни. Со стороны же советской армии инциденты такого рода были единичными, жертвы их не были массовыми, и подобное очень строго каралось.

– У нас пока нет возможности провести полноценную работу, дать исчерпывающие, достоверные ответы на многие вопросы, потому что не все архивы сегодня раскрыты и изучены, – расставляет точки над i историк, автор многочисленных книг по исследованию периода Великой Отечественной войны Сергей Линец. – И пока это так, история будет оставаться заложницей всевозможных спекуляций, желания интерпретировать ситуацию под свою точку зрения.

А последняя у Льва Гудкова известно какая – он твердо уверен, что «СССР и Гитлеровская Германия были союзниками и начали эту войну вместе».

– Видимо, здесь социолог ведет речь о «пакте Молотова-Риббентропа», – комментирует Зюзин. – Но далеко не все ученые оценивают пакт столь однозначно. – Вот что пишет в своей вышедшей в этом году книге доктор философских наук, чрезвычайный и полномочный посол, заведующий Международной кафедрой ЮНЕСКО при Институте социально-политических исследований РАН Александр Капто: «Пакту Молотова-Риббентропа» отведена особая роль в «доказательствах» «равноответственности» СССР и нацистской Германии за развязывание Второй мировой войны<…>. Огромная армия заангажированных враждебными России силами <…> осуждает, критикует и клеймит его позором. Но парадокс заключается в том, что «пакта Молотова-Риббентропа» как правовой реальности не существовало. Это понятие было введено в политический оборот после окончания Второй мировой войны и ни в каких документах ранее не упоминалось. В нем были произвольно объединены:

– реальный документ «Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом», подписанный 23 августа 1939 г. в Москве по итогам советско-германских переговоров и ратифицированный Верховным Советом СССР и рейхстагом Германии 31 августа 1939 года;

– копия так называемого «секретного протокола», найденного в архивах Риббентропа (кстати, подписи Молотова под этим протоколом выполнены латинскими буквами и во многих публикациях различны);

Объединение в единый «документ», названный «пактом», реального Договора и сомнительной копии «секретного протокола» юридически несостоятельно. Такой «пакт» ни по каким дипломатическим законам не может быть признан официальным документом.

<...> проблемы советско-германских договоренностей 1939 г. крайне сложны, <...> неоднозначны и не поддаются альтернативной оценке по принципу: «плюс или минус», <...> и не могут рассматриваться в качестве политических и дипломатических перипетий только двусторонних советско-германских отношений <...>.

<...> По планам Франции и Англии после разгрома СССР (а в этом западные руководители не сомневались) можно было сравнительно легко расправиться и с ослабленной Германией. Именно этими причинами и объясняется абсолютная неудача англо-франко-советских переговоров, в связи с чем пропуск советских войск в Польшу (к границам Германии) не произошел. А такой шаг, безусловно, сдержал бы немецкую агрессию против этой страны, и Вторая мировая война могла бы быть предотвращена».

– Нет никаких сомнений в том, что советско-германский Договор о ненападении есть попытка СССР избежать войны на два фронта, – резюмирует Виктор Зюзин, – ведь в мае 39-го Союз участвовал в вооруженном конфликте с Японией. А также стремление выиграть время и получить передышку для укрепления военно-экономического потенциала страны.

Сложно не согласиться, что мнение ряда историков и крупных ученых дают как минимум обширное поле для дальнейшего изучения вопроса и научных дискуссий самих же историков и ученых, но никак не предоставляют повода для уверенного «были союзниками и начали вместе» из уст социолога.

Что же делать? – вопрошает у своих экспертов Psychologies. «Ведь Германии было за что каяться, она была носителем зла. А как быть нам, которые были и агрессорами, и жертвами в этой войне, и победителями, которые живут хуже побежденных»?

Гудков предлагает нам всем «только один путь – говорить о прошлом» для того, чтобы, наконец, «признать, что преступление других не является оправданием для нашего народа».

Правда, по словам психоаналитика Тимофеевой, наши деды не очень-то разговорчивы. Потому что «поколение участников событий не способно работать с травмой». А вот у их внуков «может хватить психических сил для того, чтобы иметь дело с тем страшным опытом». Но «внуки войны» в ответ на свои расспросы слышат от родителей и дедов: «зачем тебе это надо? Мы про это забыли, мы этого не помним».

– Фронтовики молчат, скорее всего, не потому, что неспособны работать с травмой, – предполагает клинический психолог Михаил Вайсберг, – а потому, что психология, реалии войны настолько несопоставимы с мирной жизнью, что люди чувствуют: всего не выразишь, не объяснишь словами, поэтому и говорить вслух об этом незачем.

– Дело тут, наверное, и в том, что мы стали дикими либералами, – делится своими наблюдениями врач-психотерапевт Николай Михайлов. – Представьте, что в 70-м году кто-нибудь в СССР нарисовал бы свастику – наверное, это был бы ужас. А сейчас мы начали относиться к вещам, которые не могли уложиться в нашу психику еще 20 лет назад, как к чему-то самому собой разумеющемуся...

Вот тут, видимо, и кроется ответ на главный вопрос – «зачем?» Зачем Psychologies собирает таких «экспертов», которых смело можно брать в кавычки, и публикует подобные статьи? Может, это – пусть и нелепый, смешной и жалкий, но вклад в то, чтобы мы стали еще более «дикими либералами», а потом просто – дикими? Не есть ли это – главная цель, где нас, как и 70 лет назад, вновь назначили мишенью?

И ведь какие интересные параллели прослеживаются, если прочесть одну из недавних публикаций в The New York Times, в которой заявлено без обиняков – «русским придется отказаться от амплуа жертв и победителей во Второй мировой войне...» Снова красной нитью эта подлая мысль: «ваша победа и ваши жертвы во имя нее – лишь амплуа. Миф, от которого давно пора отказаться...»

Есть о чем задуматься, но и сейчас ясно одно: люди, позволившие лишить себя своей истории, памяти о свершениях предков и верного взгляда на самих себя,– это не народ-суверен, это просто безродное племя пресловутых «Иванов», которое никак не обойдется без властной руки заморского правителя...

И, может, правы они, фронтовики наши, что хранят свои воспоминания, свои мысли, свою боль посреди плодящихся изо дня в день попыток «десакрализации» и «либерализации» в самом верном, недосягаемом от любых вероломных посягательств «хранилище»– в себе? Хранят священное молчание о боях, погибших товарищах, о том, что свершили они, спасая весь мир от гидры фашизма...

Так же, как молчит в берлинском Трептов-парке наш «агрессор» – советский солдат со спасенной немецкой девочкой на руках...

____________________

*Личное свидетельство фронтовика Владимира Носенко.

**ВКП (б) в резолюциях и решениях, ч. 11, с. 161. М.: Госполитиздат, 1941 г.

***Вплоть до 15 октября 1941 года «Священная война» широко не исполнялась, так как считалось, что она имеет чрезмерно трагичное звучание: в ней пелось не о скорой победе «малой кровью», а о тяжёлой смертной битве. И только с 15 октября 1941 года, когда вермахт захватил уже Калугу, Ржев и Калинин, «Священная война» стала ежедневно звучать по всесоюзному радио – каждое утро после боя кремлёвских курантов.