виртуальный клуб Суть времени

«Что-то лирики в загоне,
Что-то физики в почёте:
Дело не в простом расчете,
Дело в мировом законе»

Рецензия написана без поддержки министерства культуры и лично господина Zero, за что автор выражает им глубокую благодарность.

Когда перестройка бодро шла по стране свежим ветром «нового мЫшления», я лично как раз входил в возраст, к которому очень близки герои фильма «Стиляги». Правда, я ещё не учился в МГУ, как они (да и вообще в МГУ не учился), а заканчивал учёбу в одной из провинциальных, но, как я теперь понял, очень неплохих школ. И, в общем-то, это был возраст того самого, предполагаемого в фильме для этого возраста, бунтарства.

Стилягой я не был, да и вообще их не было в нашем городе, как равно не было и металлистов, панков, хиппи, люберов, про которых нам писали, интригуя воображение, центральные газеты и вещало телевидение. Кроме рассказов газет обо всей этой экзотике, наша учительница истории один раз вместо урока поведала нам о том, как ей довелось ехать в одном автобусе с наркоманом-уголовником, о котором тогда было много шума, и которого ловила вся милиция страны, и, в конце концов, поймала. Учительница была под впечатлением и эмоционально делилась с нами информацией о том, как выглядят зрачки наркомана и какое впечатление возникает от живого рецидивиста-уголовника. Урок прошёл очень интересно.

Несмотря на это грустно-провинциальное отсутствие неформалов, некое бунтарство в нас всё-таки проявлялось. На фоне последней версии истории СССР, которую нам очень интересно излагала уже другая учительница и на фоне рассказов моего деда, давно уже подсевшего на «вражеские голоса», о Солженицыне и Сахарове, некоторые предметы в школе мне казались что-то уж совсем отсталыми. Например, наша учительница по литературе никак то ли не могла, то ли не хотела по-новому «мЫслить». Она по-прежнему строго по учебнику излагала тему «Метод социалистического реализма в искусстве» и что-то там говорила про классовую природу искусства. Что-то, казавшееся мне тогда крайне неубедительным и реакционным. И вот, на одном из таких уроков литературы я поднял руку во время её рассказа и на глазах обомлевшего класса спросил: «А вы сами-то верите в то, что рассказываете?». Моя учительница тогда как обычно грустно-понимающе посмотрела на меня, улыбнулась, и спокойно сказала: «Верю». А я, сильно сомневаясь в её искренности и поняв, что дискуссию вряд ли удастся продолжить, был вынужден сесть на место.

Сейчас, более чем через 20 лет, я постоянно вспоминаю лицо своей учительницы, её ответ, и думаю о том, как лихо с нами иногда обращается жизнь. Ведь я сам теперь, к своему удивлению, понимаю, что на тот свой «каверзный» вопрос могу сказать только то же самое, что и она: «Верю». Причина тому – жизненный опыт, приобретённый за прошедшие 20 лет, и 20 лет гипнотически заворожённого наблюдения за тем, как те самые «замшелые» принципы классовой природы искусства, которые мы скучающе изучали в школе, с потрясающей наглядностью нам демонстрируются по телевидению и на киноэкране.

Одна из таких наглядных демонстраций – фильм Валерия Тодоровского «Стиляги».

Про свой фильм режиссёр однажды высказался так: «Рассказывать про стиляг с серьезным видом невозможно. Они были хулиганы: дурачились и 24 часа в сутки искали приключений. На свою голову».

Да-а-а, думаю я, вот автор фильма говорит, что, дескать, это у него всё шуточки. Но ведь там, в фильме, эти шуточки на фоне портрета Ленина иногда шутятся. А Ленин для некоторых людей в нашем обществе до сих пор что-то вроде пророка, тело которого до сих пор лежит в стране на очень почётном месте.

Помнит ли автор фильма про недавний резонанс в мире вокруг шуточек с портретом другого пророка, очень почитаемого на Востоке? Помнит ли он про конфуз, вышедший с выставкой в Москве портретов ещё одного пророка на фоне баночек «Кока-колы» и с подписью «Сие есть кровь моя»? Тоже были шуточки. А обернулись они для шутников совсем не одним только весёлым «гы-гы». Отчего ж режиссёр настолько весел и смел?

А вот что он говорит сам на эту тему: «Я не стремился снять фильм про разоблачение советского режима, я использовал 50-е годы как шикарную фактуру, как атмосферу. Эта эпоха находится уже от нас настолько далеко, что ее можно воспринимать как сказку». Вот так вот! Оказывается 60 лет – настолько много, что то, что было тогда – уже практически «сказка», а значит можно и того… «гы-гы», то есть.

Ну, «гы-гы», так «гы-гы». Если уж реальные события 60-летней давности и люди тех времён, некоторые из которых до сих пор живы, – сказка, то уж тем более сам фильм Тодоровского – это уже сказка в квадрате, сказка про сказку. А стало быть, про этот фильм, где автор вместе со своими героями-хулиганами дурачится 2 часа экранного времени подряд, вполне можно и пошутить, не опасаясь никого задеть, ни самого режиссёра, ни тех, кому фильм полюбился почему-то. Естественно, шутить мы будем так же, как шутит сам режиссёр – помня поговорку, что в каждой шутке есть доля шутки, а значит, «сказка ложь, да в ней намёк»… весёлым режиссёрам урок.

Начнём наш весёлый разбор фильма «Стиляги».

Начало фильма, прямо скажем, весьма весёлое. В нём показано, как группа хмурых, одетых в серую униформу комсомольцев с выражением решимости на лице идёт по улице в ногу. Зачем идёт?

Это мы узнаём по хирургическому возгласу их симпатичной, но серой предводительницы: «Инструмент!» Дадут ли ей в руки скальпель? Или пинцет? Или бормашинку? Нет, ей в руки кто-то, стоящий за спиной, даёт шикарные огромные ножницы. Жалко, не показали футляр от этого замечательного инструмента и процесс его стерилизации. («Что-то комсомол в загоне», – подумал я, увидев эту сцену.)

Кстати, намётанным глазом ещё при первом просмотре я заметил, что угрюмая комсоргша вполне так «ничего себе» по внешности – на фоне-то остальных невзрачных девах. Это неспроста, – подумал я, – симпатичные комсомолки на киноэкране сейчас не в цене, это «ружьё» ещё должно выстрелить где-нибудь. И не ошибся: бабахнуло это «ружьё» потом прямиком опромеж ног главному герою… но осечка вышла, а жаль, веселее было бы. Об этом позже.

Ножницы оказались инструментом для порчи имущества компании стиляг, отжигающих на вечеринке. Им портят предметы гардероба, но они и при этом не упускают своё – успевают подержаться за филейные части прижавших их комсомолок. Вот такие они неунывающие ребята! А девчата – уж и подавно не промах. Одна из них очаровывает погнавшегося за ней «жлоба» и шутя купает его в пруду – остынь, малыш.

Но малыш оказался слишком горяч! Именно такого купания ему и не хватало в жизни, чтобы найти настоящую большую любовь. Вот такие они, настоящие мужчины, их прижмёшь – а они сразу понимают, в кого надо влюбиться, их кнутиком – а у них пар из ушей от любви чистой и нежной! После просмотра фильма, думаю, число девушек, ясно понимающих такую необходимую в жизни истину о мужчинах, увеличилось в несколько раз. Это явная заслуга автора и спонсоров фильма.

Вот таким вот разудалым пинком раскручивается колесо сюжета в фильме. И разгорелось веселье по самое не балуйся! И возрадовались чуваки и чувихи! И взлетели юбки выше небес! Короче, «народ сел есть и пить, а после встал играть» (Библия, книга Исход, глава 32, стих 6). И играл народ аж прям до самого до конца. А что ж в конце?

А в конце оказалось, что идёт-то герой со своей Пользой не по Москве 50-х, а прям по Москве нынешней. Аж прям идёт на Кремль с песней! А вокруг него народ разноцветный: лысый и волосатый, крашеный и пирсингованый! И весело народу, ликует он душой! Отчего ж он ликует? Не от того ль, что Мэл с Пользой идут на Кремль, как Минин с Пожарским, спасать его от жлобов-поляков?… Ой, что я говорю, каких поляков? – от жлобов-сталинистов. Ведь не даром славно был переименован главный герой из Мэлса в Мэла: выдавил он из себя жлоба, а из имени своего букву «с» ненавистную! Жаль только из имени выдавил, а надо было вообще из алфавита выдавить мерзкую и оставить одно пушистое «ш».

И ведь войдёт он в Кремль, стервец! И воссядут на престол и в думе боярской новые президенты и депутаты: разных цветов, лысые и волосатые, с серьгами и без, с проколотой серьгой и интимной стрижкой «куриной лапкой», словом, «не лучше и не хуже, а просто другие». Вот ведь будущее наше неминуемо предречённое, славное будущее без жлобов треклятых! («Что-то фраера в почете», – возникла у меня задняя мысль.)

Но как же вырос этот простой парень из жлоба в спасителя нашего? Что приключилось с ним? Отчего проснулась в нём силушка молодецкая? То не зов предков и не зов земли родной, то не радость жить в стране, фашизм победившей, то песни Рея Чарльза сладкие и вой саксофона призывный. Да любовь, которая сильней различий, которой цвет кожи ребёнка твоего не важен: ведь он «не лучше и не хуже, он просто другой». И ребёночек не твой и не чужой, он – «Наш!». И девушка твоя – она не верная и не изменяет тебе, она просто Польза. («Дело не в простом расчёте», – смутно стал догадываться я.)

Вот так любит наш герой сильно, и всё ему по барабану от этой любви великой, кроме одного пунктика маленького. Узнаёт герой наш, что нет стиляг в Америке, и кричит он на друга лучшего и гонит его от себя идти в другую сторону одному-одинешеньку. А сам себе говорит: «Но мы-то есть, такие разнопупые! Значит, жизнь не кончилась. Значит, будем жить здесь лучше, чем Элвисы, и будем расти не как дерево. Без корней и без прошлого, даже без импортного, а просто как плесень на камешках на почве бесплодной советской. И вырастем перестройки героями и будем мЫслить по-новому!»

Вот такой вот конец и начало, и серёдка нашей повести. Уж много мыслей глубоких жемчужин отыскали мы. Теперь к эпизодам обратимся всяческим.

Вот не ставил, получается, автор цель разоблачать советский режим и советскую историю, а на деле снял фильм, который его разоблачает, точнее, маскирует правду и об истории, и о режиме за своими фантазиями и гиперболами. Вышло невзначай это, наверно, в угаре веселья съёмок.

И Москва-то у автора ненастоящая, а выдуманная, разве ж подкопаешься? А в какой Москве оказываются в конце фильма разноцветные все? В выдуманной? А если в настоящей и современной, то они из фантазии в быль перемещаются? А зачем же это? Жили бы себе в фантазии. Или тесновато и в реальность надо вылезти всё-таки?

Если фильм не антисоветский, то что делать с эпизодом комсомольского собрания? Или это не комсомольское собрание изображено? Лично мне показалось, что в этом эпизоде на экране показано собрание какой-то, как нынче модно говорить, тоталитарной секты. Ритмично и слаженно качающаяся в такт музыке, одетая в одинаковую униформу молодёжь, грозно стучащая крышками парт – это мощно! Дальше по закону жанра фильмов про секты должны следовать истерические конвульсии участников танцев, лежащих на полу, и сбор пожертвований под завывания проповедника. Но режиссёр, видимо, понимал, что это уже будет перебор и ограничился тем, чем ограничился. Святое дело идиотизации и демонизации комсомольских собраний автор, надо думать, только начал, а углубить начинание должны уже его ученики и последователи. А пока достаточно и того, что сектантский характер комсомольской организации обозначен крупными штрихами - мы просто видим на экране очумелых адептов. Адептов кого? Ну так посмотрите на портрет, висящий на сцене, и вам станет ясно, кого здесь приравнивают к Чарльзу Менсону и Джону Корешу.

Чтобы понять, направлен ли фильм против советского прошлого, я предлагаю отдельно этот эпизод показать тем, кто помнит это прошлое, скажем, людям за 60. Их реакция будет, конечно, очень разной: от простого пожатия плечами до желания плюнуть в экран. Но вряд ли кто-то из них не узнает, о чём идёт речь в этом эпизоде.

Герой Янковского – просто душка. Двуличный высокопоставленный партработник, который обо все советские сказки давно ноги вытер и живёт, как патриций среди плебса. Это, безусловно, герой нашего времени.

Герой Гармаша – добрый, простой папа на фоне истерички-мамаши Пользы. Вот ещё мораль – есть истерички, замороченные на идейной почве, а есть просто люди. И от них так и веет теплом, от этих простых людей-то! Будьте такими, ребята, давайте жить дружно!

Такой простой мужичок посмотрит на негритёнка и скажет: «Наш!», – посмотрит на гулящую девочку и растает от душевной доброты, и «Камасутру» почитает, и что поядреней, увидит пирсинг в причинном месте – скажет, что он сам такой же был в детстве. И предложит вместе выпить.

А комсоргша Катя? Она ж спасти героя от стиляжьей пропасти пробует ценой собственного падения жертвенного. Не жалко ей тела своего комиссарского… тьфу, комсоргского! На всё то же самое она готова, что и чувихи, только ради идеи большой. Но не поддаётся герой на подлое искушение! Удовлетворил он уже все свои потребности, не ляжет с комсоргшей злобной! Лучше потом с Пользой время проведёт.

Это не разоблачение советской системы называется – это просто разборки детей трудного возраста. Зрит режиссёр проницательный в корень!

И вот вся эта толпа героев разноцветно-весёлых оказывается-то в конце фильма обманутой: ведь «нету стиляг в Америке». Но не унывают они: ведь главное – быть яркими, неважно, что и со своей историей они порвали, и с чужой не срослись. Да на кой она им нужна, эта история, эта скукотень-то жлобная?

Но мало кто заметил, что на фоне этой всей пляски по всему фильму туда-сюда, Фигаро здесь – Фигаро там, бродит герой, который не оказывается обманут ни в каком смысле, а наоборот: он сам, когда нужно, обманывает. Он не входит в славную компанию разноцветных, он сероват, да и вообще про него ничего нельзя сказать, потому что он – Нолик.

Он обеспечивает стиляг шмотками, он предоставляет им «хату» на ночь, он продаёт им пластинки и из всего, очевидно, извлекает свой интерес. Даже из попадания Боба в тюрьму, наверное. Ведь он уходит из подворотни, где ловят Боба, ровно за секунду до того, как в неё въезжает машинка с чекистами. Очевидно, что это человек, которому не нужно рассказывать, что есть в Америке, а чего нет.

И все герои учатся жизни, обманываются, страдают по глупости, а он не такой. Это он их учит жизни, он их соблазняет, он ведёт их по этому пути, он же их и кидает, чтоб дураки науки набрались. Но дураки на то и дураки чтобы ничему не учиться, чтобы думать, что они яркие и «не такие как все». И только Нолики понимают изнанку этого всего: всё это веселье и шабаш нужны не для радости ведомых ими «стиляг», а только для них, для Ноликов.

Это только сами разноцветные думают, что они идут на Кремль по своей воле, что они радуются по своей воле, что они красят чёлку и прокалывают пупки по своей воле. Но Нолики знают, что это не так. Пока стиляги веселятся, Нолики работают.

А чтобы не мешали люди Ноликам работать, нужно, чтоб попроще и потеплее они были – ну, хоть как папа главного героя нашего. Но никак уж не нужны Ноликам истерички идейные вроде мамы Пользы. Это для них – зло главное. А с партработниками (чиновниками) вроде отца Фреда (герой Янковского) Нолики всегда договорятся.

Нолики и фильмы про весёлых стиляг снимут и заплатят даже за это. Ведь чем больше стиляг, тем больше и надёжней доход Ноликов. Должны же быть для их заработка чуваки и чувихи, которые любят быть «не такими, как все». Без наживки ловить таких не с руки. («Дело в классовом законе», – догадался я, наконец.)

«Что-то комсомол в загоне,
Что-то фраеры в почёте:
Дело не в простом расчете,
Дело в КЛАССОВОМ законе»