виртуальный клуб Суть времени

Лекция от 20.11.2013: Социальная доктрина католической церкви

Мы продолжаем цикл исторических лекций, и эта лекция будет посвящена католической социальной доктрине. Если православие в основном склонно к мистике и созерцанию, то католичество больше тяготеет к учительству и деятельности, поэтому социальные вопросы в сфере католической всегда были в зоне повышенного внимания. Можно даже утверждать, что католичество является социально-ориентированной конфессией. И вот оно выработало так называемую католическую социальную доктрину, которая стала составной частью католического богословия. Там она имеет статус части антропологии.
Католическая социальная доктрина – вещь очень развитая и имеет большую историю. Я сегодня расскажу только о каких-то основных моментах, потому что считаю, что на эту тему достаточно только одной лекции. Но вот что самое интересное и самое характерное. Помните, я вам рассказывал о церковных парадигмах, отношении к имущественной проблематике, и мы их насчитывали несколько: святоотеческая парадигма, общепринятая парадигма, протестантская этика и некоторые другие.
Самое интересное в том, что католичество все эти ступени проходило. Долгое время, по крайней мере, в теории оно исповедовало святоотеческое отношение к имущественной тематике. После оно прыгнуло вниз и стало исповедовать общепринятую доктрину. А после, уже в наше время оно ступило еще вниз, и фактически сейчас оно исповедует протестантскую этику, и между католическими авторами и авторами протестантскими, когда речь идет о всякого рода имущественных вопросах, разницы практически нет никакой. Вот такие любопытные шаги по лестнице вниз, прямо таки шаги вниз в преисподнюю. Давайте по порядку.
Сначала католики, еще до отделения от православия (когда формально обе Церкви были вместе, составляли единую Церковь, но все же имелись определенные довольно значительные различия как обрядовые, так и догматические, между восточной и западными частями), достаточно твердо исповедовали святоотеческий подход к имущественной этике. Например, святой папа Григорий Двоеслов. Он почитается и у нас в православии как автор Литургии Преждеосвященных Даров, и также он очень почитаем у католиков. Он писал: «Земля принадлежит всем людям вообще, и поэтому она приносит и плоды для общего употребления всех людей». Вот это такой вполне святоотеческий взгляд. Католический святой Исидор Сельвинский (тоже, как и Григорий Двоеслов, седьмого века) считает, что общее владение всеми вещами, общая собственность соответствует единому естественному закону, единому для всех народов, и установленному побуждением природы, а не каким-то соглашением.
Это мнение стало повсеместным в трудах католических теологов раннего средневековья. Здесь я должен пояснить, что довольно рано, где-то в VII-VIII веках у католиков установилось учение о трех законах. Это означает, что христианин живет одновременно в пространстве трех законов. Во-первых, закон сверхъестественный, божественный закон, по которому христианин получает от Бога благодать. Во-вторых, как человек и психофизическое существо, христианин живет по естественному закону, под которым понимаются безгреховные склонности, которые заложены в природу человека Богом: чувства голода, холода и пр. И, наконец, третий, позитивный закон, который не от Бога, а который устанавливают сами люди для своего проживания. Так вот, получается, что общность имуществ относится именно к естественному закону. Однако о естественном законе, в силу падшести человеческой природы, говорить часто было трудно. Поэтому католики это учение модифицировали и стали говорить о вторичном естественном законе, по которому живет уже человек падший, человек после грехопадения. Этот закон, так сказать, достаточен для спасения. Так вот, с точки зрения Исидора Сельвинского, общность имущества свойственна именно вот этому вторичному естественному закону или, как еще говорили католики, всеобщий закон JUS GENTIUM. По Исидору Сельвинскому общность имущества принадлежит закону JUS GENTIUM, значит, тем более, первичному естественному закону.
И дело нестяжания, и общность имущества поддерживались в католической среде и многими католическими орденами. Скажем, Бенедикт Нурсийский, основатель западного монашества, вообще запретил употреблять слово «мое», разрешалось только «наше». В ордене августинцев, например, утаение факта подарка приравнивалось просто к воровству, и так далее.
В этом смысле очень интересен и знаменателен такой известный католический святой как Франциск Ассизский. Вообще, надо сказать, это личность замечательная. Это сын очень богатого торговца, , заводила местной молодежи, человек очень благородный, поэтический, все время пел песни трубадуров. Вдруг с ним что-то произошло, он поругался с отцом, отдал ему все свое имущество, включая богатую одежду, сказал, что теперь отец его – Иисус Христос, и начал странствовать по стране и прославлять бедность. Он даже говорил «царица нищета» и пел ей песни. Причем это было настолько искренне, настолько это шло от сердца, что люди, видя это все, стали следовать его примеру и вскоре образовалась целая бродячая компания. И вообще, Франциск Ассизский прославлял бедность не ради аскезы, а ради любви к ближнему, что характерно. Однажды он отдал свой плащ бедняку, сказав, что он просто ему нужнее. Он считал, что мы любую вещь имеем в собственности только до тех пор, пока не увидим где-то еще более бедного человека, и тогда мы должны эту вещь отдать. Он отдал бедной вдове даже Евангелие. Необходимо понимать, что в то время книги были рукописными и очень дорого стоили.
Он решил как-то узаконить положение своей компании, написал устав и пошел к папе его утверждать. Здесь католические историки рисуют разные интересные рассказы об этой встрече. С одной стороны, Иннокентий III (представьте себе великого инквизитора у Достоевского) – человек, который короновал многих королей в Европе. И вот приходит к нему босой человек, совершенно неизвестный. Сначала папа над ним посмеялся, сказав, что ты настолько грязный, что твое место среди свиней. А Франциск буквально исполнил это, и неделю провел среди свиней, и после пришел к папе еще более грязный и еще более вонючий, и сказал: «Я исполнил твое повеление и снова обращаюсь к тебе с той же мольбой». Папа сначала лишился дара речи, а после увидел, что перед ним настоящий святой, человек удивительного беззлобия и поразительного смирения, и подписал ему этот устав. С тех пор появился орден францисканцев-католиков, который имеет большую историю, разделяется на несколько ответвлений: мужской орден меньших братьев, затем женский орден кларисс (в честь святой Клары, которая стала подражать Франциску: она тоже убежала от своих богатых родителей).
В середине XIII века появился известный схоласт, тоже католический святой – Фома Аквинский. Он-то как раз все переиграл и спустил католическую доктрину на ступень ниже. Фома Аквинат – тоже личность очень интересная. Я люблю рассказывать о людях, потому, что мне кажется, что иногда сами люди даже интереснее, чем их идеи. Так вот, Фома, сын графа, родился в графском замке. Знаете, бывают люди очень умные, очень спокойный и очень толстые. Вот это – Фома Аквинский. Он стал доминиканцем и, в общем, всю жизнь думал и занимался богословием. Времени он никогда не терял: бесконечные диспуты, мыслительная работа, написание трактатов. Про него рассказывают такой любопытный эпизод. Его пригласили к королю: там целое сборище, все вьются вокруг короля, а он где-то тихо сидит и вдруг как ударит кулаком по столу. «Вот аргумент против манихеев!» - вскричал он. Все рот разинули, скандал! А король к этому отнесся нормально, сказал, что мы вот тут мирскими делами занимаемся, а вот этот человек – все время о Боге думает. После он помогал в публикациях сочинений Аквината, который не дожил и до 50 лет. Впрочем, Фома прожил только 44 года. Умер он при следующих обстоятельствах. Папа порекомендовал поехать на так называемый Лионский собор – там была важная встреча с православными. Поскольку Фома был человек очень послушный, он поехал. Обычно католические монахи ходят пешком, но его, в порядке исключения (больной, толстый, знаменитый) повезли на лошади. И он наткнулся на сук, который низко рос, свалился с лошади, сильно ударился. Его отнесли в ближайший монастырь, где он и умер.
Так вот, Фома Аквинский – автор знаменитого трактата «Сумма теологии». Этот трактат у католиков идет на втором месте после Библии. В этом трактате есть небольшой кусочек, посвященный имущественной проблеме. Он написан достаточно коряво, но, в конце концов, теологи расшифровали смысл того, что хотел сказать Фома. Смысл такой. «Да», - говорит он, - «общность имущества и общее предназначение благ, мы этого не отрицаем, но общность имущества надо понимать не в смысле общей собственности, а в смысле частной собственности, которая, тем не менее, принадлежит всем». Так сказать, в смысле народного капитализма. В самой идее общей собственности Фома Аквинский никакого идеала, никакой высоты не видел, а наоборот – видел в этом устроении недостатки. Он считал, что еловеку позволительно владеть имуществом частным образом на правах собственности. Почему? Потому, что об общем никто не заботится, а о частном, своем все радеют. При частной собственности, в общем-то, больший порядок, и больше мира между гражданами. Потому что, из-за общей (ничейной) собственности все начинают ругаться, хотят ее присвоить себе. Вот такие соображения, очень похожие на позицию Аристотеля по этому же вопросу. Это неудивительно, поскольку Фома Аквинский был поклонником Аристотеля, и его теория – это такой христианский вариант переложения Аристотеля.
Фома приводит и дополнительные аргументы. Аргумент социальный: частная собственность организует общество, выстраивает его социальную структуру. Аргумент гедонистический: обладание частной собственностью приносит человеку радость. Аргумент этический: владение собственностью позволяет давать милостыню, а милостыня – это высочайшая христианская добродетель. Здесь Фома повторяет такой старый аргумент, который первым провозгласил еще в конце II века Климент Александрийский – о том, что давать милостыню можно только из своего, поэтому, если милостыня – высокая добродетель, частная собственность – вещь тоже очень хорошая. И, наконец, аргумент библейский: частная собственность освящена Богом. Например, заповедью «не укради». Вообще-то о сомнительном качестве этих аргументов мы уже говорили.
Что касается самих принципов разделения собственности, то они относятся уже к позитивному закону, и поэтому должны уточняться, корректироваться и совершенствоваться Относительно способов вступления в собственность Фома считает не грешными только два – присвоение ничейного и труд. При стихийных бедствиях, например, он считал допустимым и даже правильным отвергать сам принцип частной собственности и просто брать то, что есть.
Фома немножко был и политэкономом. Он, например, рассуждает о цене на товар. И рассуждает, надо сказать, не по-марксистски. На цену, по Фоме Аквинскому, влияют разные факторы, такие как: натуральная стоимость вещи, затраты на изготовление (труд), полезность и редкость вещи, и, наконец, субъективная привлекательность для покупателя. Надо сказать, вполне современный взгляд. Цена, по Аквинату, может быть: 1) справедливая, то есть природная, без прибыли, 2) цена рыночная, включающая прибыль, и 3) цена спекулятивная, включающая нечестную прибыль, с намерением нажиться за чужой счет. Первые две цены он считал допустимыми, а третью цену он отвергал.
Итак, учение Фомы Аквинского, которое было достаточно быстро принято всей католической церковью, стало поворотным пунктом. Фактически произошел переход со святоотеческой концепции на общепринятую концепцию. Почему так получилось? Во-первых, XIII век: в мире давно уже существуют зачатки капитализма, такого буквально настоящего. Например, итальянские портовые города Венеция и Генуя в то время были самыми настоящими центрами капитализма с банками, купцами с кредитами, с настоящим торговым и финансовым капитализмом. То же самое и Флоренция в Италии. Кстати, епископ Флоренции Антонин Флорентийский очень быстро понял перспективность теории Фомы Аквинского и ее пропагандировал. Он писал, что простой ссудный процент во всяком виде запрещен, но прибыль на капитал во всяком виде дозволена: вытекает ли она из торговых дел или ссудного закладного предприятия, или она извлекается из транспортного предприятия или путем участия в предприятии. И Антонин со знанием дела говорит о скорости оборота капитала для повышения прибыли. Но капитализм наступает и, в общем-то, вскоре постепенно католики начинают признавать реалии капитализма. Рим в XVI веке признает займы с низкими процентами и законность взятия ренты.
Но были причины вот этого перескока в общепринятой доктрине, и, так сказать, внутри самой церкви. Да, первые монастыри были нестяжательными, но они очень быстро превращались в хозяйственные центры, обрастали хозяйством и зависимыми от них деревнями, крепостными крестьянами. На Западе это было очень сильно развито. Например, знаменитое аббатство Клени разрослось по всей Европе и имело громаднейшее хозяйство. Аббатство Сен-Жермен владело десятью тысячами душ крепостных крестьян и огромными земельными владениями. Хотя, конечно, все это было вроде бы в общественной собственности, а общественная собственность не так развращает, как частная. Но все равно, этот эффект есть, и особенно для монахов он нежелателен. Духовная жизнь в такого рода богатых монастырях, как правило, падает.
Кроме того, католики все время боролись за независимость от светской власти. Если православные стремились к симфонии с государством, то католики пошли по другому пути – они хотели быть над государством, над королями, хотели ставить королей. И не удивительно: католическая церковь – она одна, а государств в Европе много. И, во всяком случае, папы все время проводили такую политику, так что фактически началось противостояние, война со светской властью. Например, война за инвеституру: такой вопрос, кто должен ставить епископов и прелатов – священная папская власть или власть местная, государственная власть? Вокруг этого началась война. А война требует денег, да и вообще, что дает независимость? Независимость дает большое количество денег. Поэтому идеалы нестяжательности к тому времени, к XIII веку, уже совершенно перестали быть актуальными: и сама католическая церковь внутри жила по другим законам, и мир жил по другим законам. И, вполне естественно, Фома Аквинский просто немного привел в соответствие теорию и практику. Хотя привел в соответствие не до конца, потому что для капитализма и общепринятая доктрина плоха. Капитализм требует протестантской этики.
Далее. В качестве некоей альтернативы официальной позиции католической церкви появились вот эти самые «Утопия» Томаса Мора и «Город Солнца» Кампанеллы, как реакция на общепринятую доктрину. Но они представляли собой такое, что ли, маргинальное течение в католичестве, и в окончательный синтез, в католическую социальную доктрину они не вошли.
В XIX веке (я, так сказать, прыгаю) католическая социальная мысль уже вплотную сталкивается с капитализмом, с тотальным капитализмом, который захватывает всё и вся. И католики уже даже не пытаются его сдерживать. А, вообще говоря, всегда католическая церковь, благодаря своей оппозиции – она как бы сдерживала развитие капитализма в католических странах. И, собственно, поэтому появились определённые ножницы между странами: протестантскими, которые в смысле развития капитализма убежали дальше, и странами католическими. И в XIX веке такие наиболее католические страны как Испания и Италия в экономическом смысле отставали, например, от Германии и Англии. В XIX веке капитализм победил бесповоротно. И католическая церковь уже ничего против него сделать не может. Она занята лишь тем, чтобы как-то сгладить острые углы капитализма, как-то нивелировать его наиболее вопиющие негативные стороны. Это предлагалось делать либо установлением такого консенсуса между капиталистами и рабочими, либо в виде повышения культурного уровня рабочих, открытия школ, помощи семьям рабочих, либо с помощью организации «религиозных профсоюзов», которые, тем не менее, боролись бы за права рабочих.
И, в конце концов, эти все тенденции были суммированы, и 15 мая 1891 года вышла знаменитая энциклика «Rerum Novarum», что в переводе с латинского означает «Новые вещи» или, в другом переводе, «Новые веяния». Автор этой энциклики – папа Лев XIII-й. Очень известный папа, который, кстати, томизм, то есть учение Фомы Аквинского, провозгласил официальным учением католической церкви. Папа написал много энциклик, но вот эта – «Rerum Novarum» – оказалась самой знаменитой. И во многом это был, что ли, прорыв.
С тех пор эта дата – 15 мая – у апологетов католической социальной доктрины вроде как 7 ноября – начало зарождения католической социальной доктрины.
Что же это за энциклика? С самого начала папа резко осуждает всякие там теории коммунистов и социалистов и утверждает незыблемость частной собственности. Он уже в первых строках пишет: «Однако предложения эти (то есть социалистов – прим. лектора) настолько непригодны, что, если бы выполнить их, рабочие пострадали бы первыми. К тому же – они несправедливы, ведь, следуя им, пришлось бы ограбить законных владельцев, ввести государство туда, где ему не место, и совершенно расстроить общественную жизнь». Три главных аргумента приводит папа в пользу частной собственности. Это, во-первых, аргумент от естественного права: что частная собственность освящена данным Господом естественным правом. Ну, это, так сказать, взято из Фомы Аквинского. Второй аргумент – о справедливости вследствие вложенного труда. Папа говорит, что тот, кто трудится – для него естественно и справедливо взять плоды своего труда в частную собственность. И третий аргумент – аргумент от семьи. Папа считает, что жизнь и процветание семьи в условиях общественной собственности невозможно. Семья должна обладать своей семейной, а, стало быть – и частной собственностью. И он продолжает: «Отсюда явствует, что главное основание социализма – общность имущества – следует всецело отвергнуть, ибо это причинило бы вред именно тем, кому должно было бы принести пользу». И папа даже в сердцах восклицает, что «доводы эти столь очевидны, что просто удивительно, как могли ожить противоположные мнения». Тем не менее, сами знаете: противоположные мнения всё время оживают.
Что же предлагает Лев XIII взамен? Он предлагает определённую положительную программу. Он говорит, что противостояние между рабочими и капиталистами – это нонсенс, недоразумение, так быть не должно. Ведь и рабочие, и капиталисты, вместе делают одно общее дело: производят всякие блага. Поэтому им, собственно, и делить нечего, и ссориться совершенно не надо: должен быть нравственный союз между рабочими и капиталистами. И этот союз должен оставаться не только на нравственном уровне. Он должен быть подкреплён определёнными общественными учреждениями, в рамках которых рабочие и капиталисты собирались бы, обсуждали бы общие проблемы, находили бы консенсус и, тем самым, реализовывали бы вот этот нравственный союз.
Более того, государство не должно стоять в стороне от этого процесса. Именно оно должно организовать эти общественные учреждения – корпорации. Правда, слово «корпорации» в этой энциклике не произносится ещё, но в более поздних энцикликах слова «корпорации» и «корпоративный строй» уже произносятся вовсю.
И, наконец, последнее: церковь не должна оставаться в стороне от этого процесса. Она должна активно участвовать здесь и способствовать организации этих корпораций. Папа даже говорит, что все усилия будут тщетными, если церковь останется в стороне.
Эта энциклика произвела на общественность сильное впечатление, потому что впервые в своей истории церковь повернулась лицом к социальным проблемам, чётко высказалась о них и предложила свою программу урегулирования социальных противоречий. Позже, конечно, эта энциклика не всем понравилась. Её ругали: с левых позиций – социалисты, с правых – консерваторы. Но, в общем, главная идея, главная изюмина этой энциклики заключена именно в корпоративном строе, в идее вот такого компромисса, даже нравственного союза между рабочими и предпринимателями под эгидой государства и под эгидой церкви.
Самое интересное, что корпоративная идея вскоре была реализована. Но не на религиозной основе, а на основе национальной. И была реализована в той же Италии. Муссолини – вот он и организовал вот эти самые корпорации под эгидой государства. Он обратился к нации, к капиталистам и рабочим и сказал: помилуйте, вы – итальянцы, и вы –
итальянцы, и неужели вы не можете договориться между собой. Я вам помогу это сделать! И, действительно, в Италии в 20-30х годах эти корпорации работали. Там как-то договаривались, они устанавливали уровень заработной платы, договаривались о ценах на основные продукты. Конечно, под серьёзным нажимом государства. В общем, эта схема худо-бедно работала.
После, в 30-х годах, была очень интересная энциклика, «Quadregesimo Anno» она называлась, «Сороковой год». Я здесь из-за недостатка времени её пропускаю. И, вообще, все энциклики папские, посвящённые социальному вопросу и, вообще, как-то развивающие социальную доктрину, издавались в честь «Rerum Novarum», к какой-то её годовщине. И вот энциклика «40-й год» была издана в 1931-м году, в честь сорокалетия «Rerum Novarum». Дальше была, правда, не энциклика, а радиопередача – в 1941-м году, в честь 50-летия – это уже Пий XII. Дальше, в честь 70-летия, папа Иоанн XXIII-й издал энциклику, после – в честь 80-летия. В общем, далее католическая доктрина прирастает папскими энцикликами. Многие папы на эту тему писали.
Если в «Quadregesimo Anno» идея корпоративного строя была очень ярко прописана, то уже после войны такие слова произносить было неудобно. Потому что корпоративный строй связывался с фашизмом. Да и международная обстановка изменилась: появился социалистический лагерь, социализм рос, усиливался. И появилась такая тенденция: папы стали с социализмом немножко заигрывать. Хотя они твёрдо произносили неизбежность и необходимость частной собственности, но уже вполне лояльно относились к немарксистским видам социализма.
И так продолжалось до краха нашего советского социализма. И в 1991-м году, в честь столетия «Rerum Novarum», известный вам папа Иоанн Павел II – поляк Войтыла – издал энциклику «Сеntesimus Annus» - «Сотый год»? rоторая подвела очередную черту за целым этапом развития католической доктрины. 1991-й год – это, увы, развал социализма в СССР. А в странах социалистической демократии это произошло раньше – в 1989-м году. Папа и начинает свою уже знаменитую энциклику – она сейчас очень известна – именно с этого знаменательного события – с крушения социализма. Он говорит, что лекарство было хуже болезни, ибо социализм, уничтожив частную собственность, свёл человека к совокупности общественных отношений. Что, конечно, никуда не годится. Дальше он очень интересную фразу произносит насчёт Второй Мировой войны. «Вторая Мировая война должна была вернуть свободу и восстановить права народов. А завершилась, не достигнув этих целей. Собственно говоря, для многих народов, особенно для тех, кто больше всех от неё пострадал, всё вышло наоборот. И плодотворный переход к более демократическому и справедливому строю задержался до 1989-го года». Иначе говоря, папа завуалированно говорит, что Мировую войну-то мы делали, чтобы уничтожить Советский Союз, чтобы ликвидировать социализм, а вот поди ж ты – вышло не так, как мы хотели, вышло всё наоборот. И пришлось этого момента ждать аж до 1989-го года. Папа Иоанн Павел II, конечно, лютой ненавистью ненавидел коммунизм, социализм, и всё время работал на развал социалистического лагеря. И он даже в этой энциклике во многом «честь» развала социализма приписывает католической церкви. То есть себе.
Папа говорит, что «ещё недавно многие верующие пытались найти заведомо невозможный компромисс между марксизмом и христианством». Немножко язвительно говорит, что теперь, мол, всё, теперь это исключено, все колебания закончились и капитализм, хвала Богу, победил. Поэтому энциклику «Сеntesimus Annus» можно назвать «энцикликой победившего капитализма».
Разделавшись, так сказать, с социализмом, и имея за плечами главный аргумент – развал социалистического лагеря – папа уже переходит к теоретическим вопросам. Он снова утверждает незыблемость частной собственности. Но приводит новые аргументы, которых почему-то не было в предыдущих энцикликах. Это, во-первых, аргумент о свободе и достоинстве человека. Он пишет: «Если у человека нет ничего своего, и он не может заработать на жизнь, проявив свою инициативу, он зависит от социальной машины и тех, кто ею управляет. Тогда ему труднее представить своё достоинство как личности и строить подлинно человеческое общество». То есть социализм тоталитарен, он унижает человеческое достоинство, а вот капитализм – нет. Наоборот, он даёт человеку проявить своё достоинство, проявить свою инициативу.
Другой аргумент – правда, такой не первой свежести – отсутствие стимула к труду при социализме и, соответственно, неэффективность социалистической экономической системы. Он пишет, что второй фактор кризиса – «бесспорно, в неэффективности экономической системы, которую надо рассматривать не только как техническую проблему, но как, главным образом, следствие нарушения человеческих прав на инициативу, на собственность, на свободу в области экономики».
В общем, папа, конечно, как и все остальные папы, далеко не прост. Он, так или иначе, видит недостатки капитализма. Он говорит, что в третьем мире капитализм приводит к эксплуатации, а в мире «цивилизованном» он приводит к отчуждению. Однако это всё-таки отдельные недостатки. А главное – в западном обществе преодолели эксплуатацию. По крайней мере ту, о которой писал Карл Маркс. А отчуждение, которое выражается в индивидуализме и потребительстве – да, это плохо, но это отдельные недостатки, с которыми можно и нужно бороться. Зато, пишет Папа, «у современной деловой экономики есть положительные стороны. Основа её – свобода человека, осуществляемая в экономической сфере». Так что, несмотря на недостатки, современный капитализм, с точки зрения Папы, вполне приемлем. И католическая церковь этот современный капитализм благословляет, потому что «он даёт человеку свободу и позволяет личности развиваться». Тем самым фактически папа делает ещё один шаг вниз: он переводит католичество с общепринятой доктрины на позиции, равные протестантской этике: говорит о том, что капитализм – это ценность, и нам, христианам, надо держатся этих позиций.
Немножко о современности. Несмотря на то, что католицизм в лице Рима и, вообще, в лице всех основных его организаций очень хочет сотрудничать с капитализмом и очень хочет вписаться в его реалии, капитализм дал серьёзную оплеуху католичеству. Капитализм не особенно любит католицизм и за прошлое противостояние ему, и за нынешнее неполное понимание: до сих пор католицизм против ЛГБТ-сообществ, и твёрдо против. И это не нравится. И был нанесён удар. Есть такой Банк Ватикана. Финансовое предприятие, с одной стороны – вполне капиталистическое, в котором прокручиваются, то есть отмываются большие деньги. И за счёт этого отмывания хозяева получают хороший навар. До недавнего времени полным и безраздельным хозяином этого Банка был Ватикан, т.е. папа. Но это финансовому сообществу не понравилось. И они организовали скандал, который в западной прессе назывался как-то вроде «Ватиликс»-а. Там и криминал, и много другого якобы обнаружили. Суть в том, что западное финансовое сообщество захотело, чтобы этот банк работал по его правилам. И, по сути дела, чтобы Ватикан им не командовал. И, кажется, это удалось. Скандал был столь силён, что, во-первых, папа Бенедикт XVI-й якобы из-за этого ушёл на покой, назначив какого-то человека, ушлого в финансовых делах. И сейчас непонятно: или это полная сдача Банка Ватикана, или это попытка какого-то компромисса между финансовыми олигархами и Ватиканом.
Что касается нынешнего папы – Франциска (названного в честь Франциска Ассизского), то он говорит много красивых слов о бедной церкви, что надо бедным помогать. Но мне кажется, и не только мне, что особенно этим словам верить нельзя. Этот человек – выдающийся артист. Он может настолько красиво говорить, что да, ему начинают люди верить. Но вроде бы сейчас происходит мощная реорганизация Ватикана, Римской курии, и к каким результатам эта реорганизация приведёт – пока неясно. К тому же есть некая странная вещь: папу Франциска как-то причислили к 50-ти самым выдающимся евреям. Как это могло получиться – не знаю: он вроде не еврей. Но в этот список включают не только евреев, но и людей, которые еврейству как-то очень помогли. Вот такой любопытный момент, и, честно говоря, я не знаю, как его комментировать.

Лекции Николая Владимировича Сомина на тему "Коммунистические идеи в Святоотеческом учении в свете имущественной этики"

Лекция от 16.10.2013 на тему «О христианском осмыслении общественных формаций»

К сегодняшней лекции я приступаю, надо сказать, с особенным волнением, ибо тема очень сложная. И то, о чём я буду говорить, вовсе не является какой-то истиной в последней инстанции. Это скорее некий материал для обсуждения, для размышления.
Дело в том, что сегодняшняя моя лекция будет посвящена вопросу общественных формаций. А точнее, христианскому осмыслению общественных формаций. Ну, вы все, конечно, знаете, что такое общественные формации. Это такие крупные социальные формы, которые проходят в своей истории государства, народы, нации. И, конечно, вы понимаете важность этого вопроса. Создать хорошую схему общественных формаций – это колоссальное благо. В этом случае любое частное социальное явление, оно будет уже ложиться на эту схему, и уже сразу будет во многом как бы распознано и понято. И, конечно, вы знаете, что человечество над этой проблемой работало. И серьёзно работало. У всех на уме марксистская схема общественных формаций: рабовладение, феодализм, капитализм. После могучим ураганом истории это всё сметается, и на сцене появляется социализм и коммунизм. Ну, есть и другие схемы. Например, схема Тоффлера такая: аграрное общество, индустриальное общество и постиндустриальное общество. На западе она считается непререкаемой классикой. Или схема Карла Поппера: тоталитарное общество, открытое общество. Или идеи Белла об индустриальном обществе.
Во всех этих случаях, конечно, речь идёт об общественных формациях, но, как видите, совершенно по-разному, и с разных точек зрения. Мы попытаемся эту проблему рассмотреть со своей, христианской точки зрения, потому что меня лично все схемы, о которых я говорил, совершенно не устраивают. Я не марксист, и к схеме Маркса отношусь достаточно прохладно. Хотя я должен сказать, что она имеет свои достоинства. Другие схемы ещё хуже. Дело в том, что схема Маркса, она всё-таки имеет классовый подход. И это, на самом деле, хорошо. За классовым подходом видится подход моральный, подход нравственный, т.е. всё-таки, общество где-то оценивается с нравственных позиций. Пусть и, на мой взгляд, довольно специфическим образом. Остальные схемы – они вот такого нравственного наполнения вообще не имеют. И это, на мой взгляд, типично западная пропаганда, попытка уйти от нравственного осмысления общества. И заменить нравственный взгляд на другой, на такой взгляд, какой-то технократический взгляд, или такой взгляд чисто, что ли, экономический.
Мы попробуем нарисовать схему общественных формаций, причём схема эта будет двумерная. Имеется две координаты. Почему двумерная? По очень простой причине. Дело в том, что двумерность есть следствие антропологии человека. Человек, по христианским представлениям, существо одновременно и материальное, и духовное. Причём обе стороны человеческого существа христианство вовсе не унижает. Каждая сторона имеет своё значение. Но, тем не менее, правильное соотношение таково, что материальное должно быть подчинено духовному. Если наоборот – это плохо, это искажённое соотношение между вот этими двумя природами человека, неправильное, которое образовалось вследствие человеческой падшести. Но должно быть не так. Подчёркиваю, духовное главенствует над материальным и руководит им. Но, тем не менее, и материальная сторона важна.
Общество состоит из людей. И оно тоже имеет и материальную сторону, и духовную сторону. И там, по идее, духовное должно властвовать над материальным. И поэтому у нас две координаты: это вертикальная координата – координата духовная, и горизонтальная координата – координата материальная. Теперь самый главный вопрос: что же мы будем откладывать по этим осям? Сначала разделаемся с простым случаем, с координатой материальной. Ну, вообще-то, вот эта схема: рабовладение, феодализм, капитализм, социализм. Она, в общем-то, смена способов производства, и, как следствие, схема производственных социальных отношений между людьми. То есть, это типично материальная последовательность. У нас это будет выражено иначе. Конечно, материальную сторону общества выражает экономика, безусловно. Экономика, на мой взгляд, кардинально отличается формой собственности. Есть экономика, основанная на частной собственности, и экономика, основанная на общественной собственности. Вот это — кардинально различные формы экономики. И, чтобы не усложнять, мы по материальной оси отложим только две реперные точки: Частная Собственность и Общественная Собственность. А что касается координаты духовной – вот здесь проблемы. Здесь всё очень дискутируемо. Я вам предложу следующую схему. Во-первых, что мы будем здесь откладывать? Я это называю духовная идеология. Т.е., некая духовная идеология, которая превалирует в данной общественной формации. Духовная идеология – это способ мышления, чувствования и верования, основные понятия, которые определяют весь строй человека и общества. Можно сказать иначе, обозначить это другим словом: это различного рода религии. Но слово «религия» надо понимать в неком более обобщённом смысле, чем это понимается обычно. Религия – это то, что определяет ментальность человека – вот в таком более обобщённом смысле. Или, ещё можно сказать, это различные церкви. Опять-таки, в очень обобщённом смысле этого слова: церкви, которые существуют в обществе, наиболее превалирующие, господствующие в обществе.
Таких вот духовных идеологий мы насчитаем, на самом деле, много. Начнём с середины. И, собственно, с вещей очевидных. С тех, которые существовали в нашей многострадальной России буквально за последнее столетие. Первая духовная идеология это христианская Церковь, православная Церковь. Возьмём Россию XV-XVII веков. Ясно, что Церковь там является не только государственной, но и государствообразующей. Она формирует ментальность всего населения, и, собственно, формирует образ государства. То же самое, как мы помним, имеет место во всей истории Византийской империи, во всё тысячелетие Византийской истории. По сути дела, то же самое имело место и на средневековом Западе. Однако, везде, и в России, и в Византии, и на Западе, эта Церковь, имеет, скажем так, храмовый характер. Христианство живёт в храмах. Вот там оно полновластно. Когда же мы выходим из пространства храма, отношения между людьми уже теряют христианский характер, становятся иными, например, экономические отношения. Они и в России были очень далеки от христианских идеалов любви, и в Византии, и, тем более, в западной Европе. Да и другие тоже. Ну, может быть, семейные отношения были ближе приближены к христианскому идеалу, но тоже, мне кажется, не полностью соответствовали христианству.
Поэтому, мы вот эту духовную идеологию будем обозначать словами "Храмовая Церковь". Я буду вынужден писать сокращения, потому, что здесь на картинке будет ещё много чего нарисовано, и, если я буду писать полностью, получится кошмар.
Теперь мы переходим вообще к самому трудному, самому пререкаемому пункту моего сообщения. Я речь буду вести о церковном обновлении. Это очень сложный вопрос, и в среде христиан он обычно встречается в штыки. Говорят: Церковь, она есть и будет на все времена, и Боже упаси что-то в ней изменять, ибо все изменения делаются врагом рода человеческого, и все изменения будут направлены не на улучшение Церкви, а на её разрушение. Я понимаю этих людей. Вспомните Советский Союз. Да, хотели улучшить, а на самом деле получилось-то как: его враги разрушили. Вот этого православные люди очень боятся. Боятся они изменений и с другой точки зрения, на мой взгляд, уже пререкаемой. Они говорят: Церковь свята, а потому безошибочна, и потому совершенна. Вот то, что Церковь свята, это совершенно верно. Церковь свята, потому, что глава Церкви — Сам Бог, Господь Иисус Христос. Церковь свята, потому, что Он главенствует над всей Церковью, и Он старается, чтобы Церковь была как можно выше, и в нравственном, и в догматическом отношении. Но, говорить, что Церковь совершенна, это ну просто неправильно. Понимаете, Церковь, она состоит вовсе не их святых людей. А даже и любой святой человек не совершенен, он тоже греховен. Безгрешен и совершенен только один Бог. А Церковь состоит из людей грешных, обычных. Церковь это больница, там души выздоравливают от всяких духовных недугов, поэтому вот они составляют эту Церковь. Поэтому говорить о совершенстве и безошибочности – это некий перебор. И в этом смысле возможно совершенствование Церкви. В каком направлении? В направлении социальном. Дело в том, что наша Православная Церковь накопила огромный материал, огромный комплекс средств для личной работы с человеческими душами. Она всегда как бы ставит отдельно человека с его грехами перед Богом и вот этого отдельного человека совершенствует. Выдавливает из него, теми или иными способами, грехи. Но социальными вопросами, вот например, такими, о которых мы с вами сегодня говорим, Церковь просто не занимается. И нигде вы не найдёте на эту тему ни богословских рассуждений, ни статей. Святые отцы тоже об этом явно не говорят. Такая уж традиция наша. Социальная доктрина нашей Православной Церкви была написана только в 2000-м году. А до этого 2000 лет Православная Церковь просто обходилась без этого и считала, что это лишнее, это не нужно. Более того, что это от лукавого, что это вопросы, которые уводят человека от чего-то подлинного, от своих грехов, от покаяния, от Царства Небесного. Что это чисто земной такой человеческий вопрос, и заниматься им не надо. Слава Богу, что в последнее время всё-таки есть в этом отношении сдвиги. Вот появилась социальная концепция Русской Православной Церкви. Может быть, я о ней в последующих лекциях расскажу. Она скорее не концепция, а просто ответы на некоторые вызовы, которые наша Православная Церковь получила со стороны общества. Там нет такой строгой, что ли, продуманности, последовательности. Но я должен сказать, что эта наша концепция неплоха. Её главное достоинство в том, что, несмотря на весь нажим, который осуществлялся со стороны общества, там нигде не написано, что капитализм является чем-то хорошим, чем-то необходимым для жизни христиан. Отнюдь. Ничего подобного там нет. Там сказано, что Церковь приемлет разные способы устроения и экономики, и разные формы собственности: и кооперативную собственность, и общественную собственность, и частную собственность. И никакой из них она не отдаёт преимущества. Это очень большой плюс вот этой концепции. Дело в том, что все последующие документы нашей Церкви как-то уже написаны с точки зрения капитализма. А вот эта — нет, и этим надо пользоваться.
Но мы вернёмся к нашей схеме. Итак, со стороны общества действительно есть необходимость осмысления с христианской точки зрения – что такое общество. Это абсолютно необходимо. Если этого нет, то мы, православные, будем как слепые котята. Ну просто ничего не будем понимать, что в мире, в обществе происходит.
Другой вопрос – национальный, который очень серьёзен, и все мы им страдаем. Этот вопрос тоже требует очень глубокого осмысления тоже с христианской точки зрения. И я должен сказать, что этого тоже пока не сделано по-настоящему.
Так вот, если наша Церковь выработает действительно глубокую социальную доктрину, если она выработает глубокую национальную доктрину, и, более того, если она не будет это держать под спудом, если она будет пытаться с помощью общественности и с помощью государства, с которым она должна находиться в симфонии, эти концепции реализовать, Церковь приобретёт с государственной и с социообразующей точки зрения некое новое качество. Я подчёркиваю: вера та же самая, вера в Господа Иисуса Христа, в его смерть и воскресение, вера во второе пришествие, в воскресение мёртвых – всё то же самое. Но если вот это всё, что наша Церковь имеет, будет дополнено теми вещами, о которых я уже сказал, то получится некая новая духовная идеология, которую я называю всенародная Церковь. Точка на оси ординат над ХЦ - ВЦ (Всенародная Церковь). Название я взял у Фёдора Михайловича Достоевского, который в последнем «Дневнике писателя» пророчески об этом говорит. Там об этом сказано не очень ясно: чувствуется, что он не успел эту великую мысль по-настоящему сформулировать. И он в последнем «Дневнике писателя», который был опубликован уже после его кончины, пишет: «Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нем присущую, великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово. И если нет еще этого единения, если не созижделась еще Церковь вполне – уже не в молитве одной, а на деле, то все-таки инстинкт этой церкви и неустанная жажда ее, иной раз даже почти бессознательная, в сердце многомиллионного народа нашего несомненно присутствуют». То есть по мысли Достоевского, Церковь, которая занимается социальными вопросами, и объединит народ в единое целое. А иначе, на уровне чисто храмовой Церкви, это и не получается. Да, декларируется соборность, да, декларируется общинность. Но в полной мере, вы же знаете, этого не достигается. Наши современные приходы очень далеки от того, чтобы быть действительно христианской общиной. Это в лучшем случае клуб, куда люди приходят и немножко там поговорят. Тем не менее, каждый отдельно, понимаете? Каждый индивидуально исповедуется, и отдельно ведёт свою духовную жизнь. Аналогично и прекрасное понятие соборности, о которой мы с вами будем говорить в связи с великим русским философом Алексеем Степановичем Хомяковым – да, она декларируется. Но где она, эта соборность? Её фактически нет. Она умалена.
Но можно вверх и ещё выше. Дело в том, что идеал церковный – это всё-таки Церковь любви. Когда все члены Церкви объединены нелицемерной любовью. Это – высочайший уровень, вот так где-то было в Иерусалимской общине. Это было недолго, и всё-таки в локальном обществе. Но так было. И так будет, будет в Царстве Небесном. И вот такая Церковь – это не то что преддверие, а просто осуществление Царства Небесного на Земле. Это идеал, который может быть осуществлён только при явном участии Господа Бога, при непосредственном его участии. Я её называю церковь любви (ЦЛ).
Вот это – духовные идеологии, которые связаны с христианством.
Да, я хочу сказать, почему я всё время говорю о христианстве. Не только потому, что мне это близко. А потому что главное – создать схему общественных формаций для христианского и постхристианского ареала. Бог с ними – с китайцами, Бог с ними – с буддистами и со всякими другими. Нам надо о себе в этом смысле подумать: как мы должны жить. Какими путями мы-то – люди, которые выросли в христианской цивилизации, воспитаны ею – какими путями мы-то должны идти?
Пойдём дальше. Можно спускаться и ниже по духовной оси. Мы знаем другую духовную идеологию – идеологию, которая была в советский период. Я её называю «светский гуманизм» (СГ). Господа Бога нет, а зато есть человек. Человек прямо-таки всесильный, который может всё:
Мы покоряем пространство и время,
Мы молодые строители Земли.
Нам нет преград ни в море, ни на суше.
То есть вот такая духовная идеология. Она проповедовалась, она внедрялась в души людей. Я о ней скажу, когда мы вернёмся к Советскому Союзу.
Светский гуманизм духовно, безусловно, ниже, чем храмовая церковь. Понимаете, если Бог отрицается, то как бы иные стороны ни были бы хороши – в конце концов ничего хорошего не получится.
Но это – отнюдь не худшее. Сейчас мы живём в другой духовной идеологии, которые многие называют очень точно: «религией денег». Это некая особая церковь, особое верование, которое оказывается сейчас поистине всенародным. Оказывается, сейчас все бегут за деньгами: и молодые, и старые, – в точности по Златоусту – и мужчины, женщины и христиане, и атеисты, и все-все-все. Всенародная вера, которая затмевает совершенно Бога и вместо Бога ставится доллар. Люди буквально с ума сходят, молятся ему. Самая настоящая религия денег. Вышло несколько книг сейчас с такими названием – очень хорошее название – «Религия денег» (ставим точку на оси ординат РД под точкой СГ).
Но и это ещё не край распределения. Может быть ещё хуже. Нам сейчас пытаются впарить другую, ещё худшую идеологию, которую я называю «сатанинская церковь» (ставим точку СЦ ниже точки РД). Это идеология, когда человек уже начинает терять человеческий облик, становится таким, что человеческие черты уже исчезают. Вот вы боролись с ювенальной юстицией. Вот это – элемент сатанинской церкви, самый настоящий: разрушается нечто фундаментальное, разрушается семья. Не может быть человека без семьи, я это даже представить себе не могу, – и это разрушается. Вот эти голубые сообщества – это тоже сатанизм, самый настоящий сатанизм. Это уже люди теряют нормальный человеческий облик. Это блевотина.
И сейчас эти, так сказать, духовные идеологии активно внедряются. Проповедуется, что это нормально, это хорошо, это даже очень клёво и здорово, и все такими должны быть. И дальше будет ещё хуже. То есть всё это – элементы сатанинской церкви.
Я вам выстроил некую лестницу. Это было самое трудное. А теперь осталась самая ерунда – посмотреть то, что у нас на пересечении координат. Давайте будем рисовать.
Первая точка - (чс, ХЦ). Это некий тип общества, который характеризуется государственной церковью храмового типа и частной собственностью в экономических отношениях. Это Византия. Об этом была целая лекция, вот именно такое – византийское общество. Оно существовало 1000 лет. Собственно, такая была и Россия весь период до середины XIX века. Это тоже было общество, которое я называю сотериологическим обществом: общество (назовём эту точку на схеме СО), ориентированное на сотериологию. Сотериология – это теория спасения, спасения индивидуальных душ. И государство, и Церковь так сказать в симфонии на эту идею личного спасения и работали. Это отнюдь не худшее общество. Это обществ достаточно высокое, его нельзя топтать. Но, как видите, оно у меня нарисовано где-то в середине картинки. И, кроме того, это общество нестабильное. Оно имеет принципиальное внутреннее противоречие. С одной стороны – христианство, которое всё равно требует любви, которая в свою очередь требует экономику с общественной собственностью. С другой стороны, на практике, в жизни – частнособственническая экономика. Это – внутреннее противоречие. Хотя это противоречие идеологи этого общества старались тщательно замазать и эту трещину залатать. Идея симфонии между церковью и государством работала на это: фактически в Византии и главой Церкви, и главой государства был император – я уже об этом говорил. И он своей фигурой скреплял обе эти стороны общества. Но, поскольку противоречия есть, то такого типа общество вечно существовать не может, оно распадается. И распад его (будем говорить по-учёному – трансформация, вот такое слово обтекаемое) может быть и вверх, и вниз. И в сторону СЦ (вниз), и в сторону достижения общества более высокого типа. Византия погибла, так, по сути дела, и не трансформировавшись. А западное общество изменилось. И вы отлично знаете этот мейнстрим. Оно из общества сотериологического типа пошло вниз на уровень РД и превратилось сейчас в общество другого типа – общество мамоны (ОМ). Где идеологией духовной является религия денег, а основа экономики – господство рынка и частной собственности. Вот этот вот процесс трансформации – это история: и духовная, и материальная история всего Старого Света. Ну, что такое нынешний современный капитализм, что такое общество мамоны, вам объяснять не надо: мы все им наелись под завязку. Но, понимаете, сейчас общество идёт ещё ниже (об этом чуть позже).
Но трансформация может идти и вверх. Люди всегда чаяли общества более высокого типа. И тот же Запад нельзя всегда топтать ногами: и там были мечты и чаяния об обществе, которое должно, с одной стороны, сохранять все черты христианства, и быть экономически устроено совсем иначе: на основе общественной собственности. На нашей схеме это точка (ос, ВЦ). Такое общество я называю христианским социализмом (ХС). Собственно, всё социалистическое движение на Западе очень долгое время было христианским, и оно чаяло христианского социализма. Мор, Кампанелла, многочисленные христианские западные социалисты (как их называли марксисты – утопические социалисты). Оуэн был очень верующим человеком, и Фурье, и Сен-Симон были христианами. Так что, в принципе, возможна трансформация и такого рода: от СО в точку ХС.
И давайте вспомним нашу недавнюю историю – Октябрьскую революцию. Она привела к совершенно новому типу общества, которое будем называть коллективистским. Коллективистское общество характеризуется, с одной стороны, секулярным гуманизмом и, с другой стороны, общественной собственностью на средства производства. Рисуем точку с координатами (ос, СГ) = КО.
Октябрьскую революцию здесь не очень просто нарисовать. Дело в том, что Россия в 1917-м году нельзя сказать, чтобы была классическим мамоническим обществом. И идеология – нельзя сказать, чтобы была идеология религии денег. Да, Россия быстрыми шагами шла к капитализму. Но всё-таки крестьянство, большинство населения ещё всё-таки в капитализм не вступило. Но условно будем считать, что Россия дошла уже до точки (чс, РД), и Октябрьская революция ввела её в коллективистское общество (КО). Так сказать, контрреволюция 1991 года сделала обратное.
Мечта наших православных консерваторов – это перейти от общества мамоны, которое они тоже, безусловно, не любят, видят, что это ужасная мерзость – перейти в сотериологическое общество (СО).
Это – основной четырёхугольник общественных формаций. Но этого мало. Если мы вспомним Апокалипсис, то там мы можем найти ещё две крайние точки. Во-первых, вспомним: из моря выходит зверь, и на этого зверя садится вавилонская блудница. И все цари, так сказать, общаются с этой блудницей. Это, конечно, образы такие. На мой взгляд, зверь – это западная цивилизация. Вавилонская блудница – это рыночная экономика. Все цари, все народы играют с ней, они охвачены этой экономикой. Но в результате происходит некая чудовищная катастрофа: зверь в лице Антихриста и его пророков захватывают власть в мире и начинают ставить печать зверя на людях. И те, кто печать зверя соглашаются получить – те продолжают жить. А кто не соглашается – те фактически выкидывается из общества, так как без этой печати нельзя ничего сделать: ни купить, ни получить какое-либо материальное обеспечение. И Апокалипсис нам говорит, что такой скорби, какая будет тогда, не было с начала века. Это и есть вот это общество зверя (чс, СЦ), куда катится современный мир со своими ЛГБТ-технологиями. Это какое-то совершенно страшное, криминальное и даже ещё непредставимое для нас состояние общества – общество Зверя (ОЗ).
И, наконец, тот же Апокалипсис говорит нам о том, что Антихрист будет убит самим Господом Иисусом Христом и повержен в Ад. И те, кто печать Зверя не получил, те воскреснут и будут царствовать со Христом 1000 лет. Это вот тот самый хилиазм. Про который много раз несправедливо говорили, что это ересь, а на самом деле это самая прозрачная, самая ясная глава – 20-я глава Апокалипсиса. Если всё остальное там высказано в довольно абстрактных и трудно расшифруемых образах, то вот этот момент высказан однозначно и ясно. Это – общество, которое будет создано силой и при непосредственном участии самого Господа. Идеологией там естественно будет любовь. То, что общение имуществ там будет, как при Иерусалимской общине – об этом и говорить, мне кажется, уже не надо. Вот оно, общество любви (ОЛ). Святой Иоанн Златоуст, который призывал свою паству последовать примеру Иерусалимской общины, и предлагал именно вот этот путь: сразу прыгнуть из сотериолгического общества в общество любви.

Теперь. Мы находимся в ОМ, а должны прийти в ХС. Прийти в ОЛ – ну, нельзя себе ставить задач несбыточных, а прийти в ХС – реально. Даже нам с вами, людям грешным. Поэтому наша задача – попасть не в СССР-2 (КО), а попасть выше – в общество христианского социализма (ХС). Вот как я понимаю эту проблему.
Далее, очень важная вещь. Вот здесь у меня нарисованы разные трансформации. Это некие пути-дороги. Возможные пути-дороги, по которым может общество ходить. Но никакого пути, который бы определялся неким могучим ураганом истории, нет. Всё зависит от людей. Да, вот некоторые правила есть. Это некие просеки, по которым можно следовать. Но от нас зависит, сюда мы идём (СО-ОМ), сюда мы идём (ОМ-ОЗ), или мы идём сюда (СО-ХС). Или мы так идём (ОМ-ХС), или мы так идём (ОМ-КО). От нас это зависит, от человека, и не определяется никаким способом производства.
Например, единственный в истории мощный, долго существующий пример христианского социализма – это государство иезуитов в Парагвае. Оно существовало полтора столетия. Вот оно (ХС). Было это, оказывается, полтора столетия. Общество там примерно 200 - 300 тысяч человек жило по этим законам. Но, это было XVII-XVIII век, когда говорить о высоком развитии производительных сил не стоило, тем более, среди совершенно диких племён, которые всю свою цивилизацию подняли буквально с нуля. А очень высоко индустриальная, с высоким уровнем производительных сил Америка, она сидит здесь (ОМ), и летит вот сюда (ОЗ), в общество зверя. Так что нет этого, нет этого закона, на который надеялся Маркс. Всё зависит от нас.
И последнее, о чём я сегодня хотел сказать: ещё раз предупреждаю: это всё дискутируемо. Я надеюсь ответить на ваши вопросы. Я вас, может быть, замучил разными вот этими обозначениями, классификациями, но есть ещё одна серия понятий: это церковные имущественные парадигмы. Дело в том, что Церковь, живя в обществах религиозных, выработала несколько парадигм, т.е. неких общих способов отношений к имущественной проблеме. Я о них вскользь уже говорил. Эта схема, она даёт нам возможность эти церковные парадигмы упорядочить. Каким образом? Да очень просто упорядочить: оказывается, церковные парадигмы – они привязываются к определённым типам обществ. Церковь всегда ради своих пасомых обладает определённой степенью конформизма, и оправдывает тот экономический и социальный строй, в котором она существует. И так и получается: святоотеческая парадигма – помните, что идеалом личном смысле является полное нестяжание, а церковно-общественным идеалом является общественная собственность – она привязывается именно к христианскому социализму (ХС). И появилась она в первых общинах, которые уже обществом любви можно назвать, обществами типа христианского социализма (ХС), общинами. Общепринятая умеренная парадигма, если вы помните, формулировалась так: ты можешь иметь собственность, причём даже большую, но привязываться к собственности, быть её рабом, – вот это нельзя, это не допускается. Это парадигма сотериологического общества (СО).
Протестантская этика, которая говорит, что самыми хорошими, добропорядочными христианами являются богатые. Они вообще благодетели, они производят все товары, кормят нас, они рабочие места организуют, без них вообще жизни никакой нет. Без богатых людей жизнь невозможна. Поэтому они являются самыми добропорядочными, полезными христианами в этом обществе. Это, конечно, религия денег (ОМ).
Я называл ещё одну парадигму, это парадигма чуда, когда говорится, что вообще не надо об экономике думать: о способах производства, производственных отношениях, об обществе не надо думать. Надо только верить. Господь вас накормит. Накормил же Он: то манной небесной древних иудеев, то перепела зажаренные стали падать, то Моисей ударил в скалу, и вода пошла качественная. И прочее, прочее, прочее. Это вообще вне каких-нибудь обществ.
И последнее, так сказать, задание на дом. Дело в том, что эта схема, её можно рассматривать как своеобразную таблицу Менделеева. Для общества коллективистского (КО), вроде бы, никакой церковной имущественной парадигмы не сформулировано. Но, раз уж есть место, наверное, такая имущественная парадигма тоже должна быть. Как мыслил Менделеев: раз есть клеточка, то должен быть и элемент с определёнными свойствами. Вот и здесь то же самое. Я предлагаю над этим подумать, почесать репу и самим сформулировать. Ну, а сейчас вопросы.

ВОПРОСЫ
(Вопрос): Николай Владимирович, вы сегодняшнее своё выступление обозначили как дискуссионное. И я понимаю, что здесь в каком-то смысле, наверное, сначала, может, стоит не вопросы задавать, а просто, может быть, отнестись к тому, что вы предложили. А дальше уже, наверное, по этому поводу может быть какое-то взаимодействие. Так?
(Лектор): Да.
(Вопрос): Я тогда вот просто выйду, и сразу как-то пробегусь по всем пунктам, которые у меня вот здесь возникли. Ну, первое, общего характера. Вы нарисовали график. Мне кажется, что график не очень удобен и не совсем адекватен для графического выражения Вашей идеи. В конце вы назвали это не графиком, а таблицей. Вот мне кажется, над этим если работать, надо превращать в это таблицу, потому что, если это превращать в график, то соответственно здесь должны быть такие вещи, как: должен быть ноль, должен быть минус, и по одной, и по другой оси. И мы должны понимать, график, он так должен работать, правильно, да? Что если мы двигаемся в одну сторону, мы что-то получаем, этому должно существовать некое отражение в реальности. Поэтому, вот мне кажется, что в таком виде либо это лучше представлять в виде некой таблицы, может быть, иерархически организованной, но всё-таки таблицы. Либо, если график, то какие-то вот ещё вводить сюда… ну как-то по другому это вот графически осмыслять.
Теперь. Есть ещё один параметр, который, наверное, мог бы вноситься сюда как важный параметр: это уровень развития производительных сил. Потому что вы предлагаете только два параметра, это виды собственности и, соответственно, идеологическую, так сказать, парадигму общества. Мне кажется, уровень развития производительных сил, вроде бы, как бы не совсем про это, но важен. И он тоже может что-то определять. Ну, это пока как тезис. Я не хочу его разворачивать, но…
Теперь дальше. Здесь предлагается два деления по собственности: частная собственность и общественная собственность. Вот, в частности, если представлять в виде графика, то у меня возникла идея, что, наверное, стоило бы сюда внести ещё такую категорию, или такую точку, как коллективная собственность. Это не совсем ещё и общественная, но это коллективная. И я бы, может быть, вот например, коллективную собственность, я бы вот сюда на ноль бы, там, где ноль бы её обозначил. И это, может быть, либо некая точка, почему она нуле, потому, что мы представляем себе общество, в котором есть некий баланс, так сказать, частной собственности, там коллективной собственности, вот здесь вот общественной собственности, или, может быть, государственной собственности, общенародной собственности. Здесь только частная, а здесь вот есть некий баланс, это значит, общество, в котором присутствует, например, или уравновешены, так сказать, коллективная собственность и частная. Ну, понятно, наверное, да? Вот, такая категория.
Теперь. Общество в целом характеризуют не два параметра, а параметров больше существует. И тоже, можно было бы думать: это тогда трёхмерная какая-то получается схема, или в виде таблицы. Общество характеризуется его духовной или идеологической парадигмой, уровнем развития производительных сил, как материальной, или отношением к собственности. Есть ещё его социальные характеристики, то есть, социальный строй. Это может быть, если мы берём, например, старое общество, древнее, вот например, Египет. Там нельзя говорить ни о частной собственности, ни об общественной собственности. Да, владельцем вроде бы всего был фараон. Все были подданные, они все были его рабами. И. соответственно, всё, что было в государстве, таком, как Египет, это всё принадлежало фараону. Если мы берём, например, сотериологическое общество. Допустим, мы берём Российскую империю, или мы берём Византию. Говорить, что это господство частной собственности, тоже не совсем верно. Был монарх, была, так сказать, монархия. Он жаловал. Монарх, вроде бы, в каком-то смысле, был хозяином земли. Он жаловал земли, он их отбирал, он давал их за службу. И это не совсем частная собственность. Эта частная собственность могла изыматься в той же Византии, например, в пользу казны, а потом перераспределяться монархом. Это некий другой тип собственности, и его каким-то образом тоже надо отражать.
По поводу некого исторически существовавшего идеала. За точку отсчёта в качестве такого исторического идеала вы берёте первую иерусалимскую общину. И у вас там на эту тему есть статья развёрнутая. Мне кажется, что вот более эталонное, что ли, это скорее монастырь, это христианский монастырь. Первая община, она всё-таки жила на подаяние. Она в этом смысле не самодостаточная, и это не есть идеал. Монастырь это есть трудовое братство, и при этом религиозное братство, основные цели которого сотериологические. Они коллективно трудятся, и они создают. У них общественная собственность, никому ничего не принадлежит. Более того, монастырь ещё, ну, если брать, как это было в Росси, мог нести и большую достаточно социальную нагрузку: заботиться во время голода о крестьянах, которые как-то относились к монастырю, раздавать хлеб, кормить кого-то, кто не являлся насельником этого монастыря.
И, наверное, последнее, самое для меня здесь интересное. По поводу урагана истории. Я вот с этим вашим утверждением категорически не согласен. Я считаю и вижу, что этот ураган истории есть. Маркс видел его в объективных законах развития. Это для него был, так сказать, тот самый ураган истории, который обеспечивал обязательный прогресс, поступательное некое развитие общества. И, поскольку это поступательное развитие, это был закон социальный, который двигал общество. Рано или поздно, мытьём или катанием, мы должны были прийти в некую историческую точку, так сказать, историческое благо. Для христианина ураган истории есть, он существует тоже, и он имеет своё название, это называется Божий промысел. Это Господь, это промысел, который может всякое зло обратить к добру, в том числе и различные социальные коллизии, несправедливости, исторические фазы, так или иначе, всё-таки неуклонно двигает в сторону, ну, некоего, как бы, прогресса, понимаемого с христианской точки зрения. В определённом смысле, если рассматривать всё-таки историю, при определённом угле зрения, мы можем увидеть вот этот вот прогресс. Ну, например, если брать не совсем современное западное общество, потому что это некий фазовый переход здесь есть, когда началось всё это, то, что мы наблюдаем сейчас, это ювенальная юстиция, это ЛГБТ и прочее, и прочее, а брать ту же Америку, где-нибудь там 30-х — 40-х годов, очень, так сказать, пуританскую. С какими-то своими идеалами, вполне себе гуманистическими, и даже христианскими. Существует некий прогресс, так или иначе определяющийся прежде всего, как мы понимаем, христианской идеей, христианской парадигмой, которая была внесена в мир. Сначала исчезло рабство. Рабство исчезло, потому что христианская идея завладела, так или иначе, народами, и было воспринято народами то, что люди всё-таки равны, они все дети Божии, и негоже, когда один владеет другим. И, так или иначе, оно постепенно отмерло. Это была некая всё-таки именно гуманистическая социальная не революция, а эволюция, под влиянием распространившегося христианства на общество. Далее, так или иначе, эти идеи всё-таки работали в обществе, и, несмотря на некие откаты в виде, может быть, закрепощения крестьян в Европе и в России. Это всё равно всегда опознавалось и воспринималось как некое несправедливое устройство, и приводило к социальному раскрепощению, к увеличению личных свобод. Понятие личной свободы, которое, абсолютизируясь на Западе, и, как бы, теряя по пути идею Бога, оно приводит вот к тому либертарианству такому вот уже абсолютному, которое мы сейчас наблюдаем. Но это некий перехлёст, а целом движение и динамика — они же определялись именно христианской идеей, которая лежит в фундаменте европейской культуры. Идея свободы — это чисто христианская идея. Идея равенства — это чисто христианская идея, которая до этого не была присуща обществам дохристианским. Развитие производительных сил воспринималось как тоже благое, как некое развитие, которое должно было избавить человечество от голода и холода, освободить его для творческой и созидательной деятельности. И предполагалось на каком-то этапе, даже, например, в советском обществе, и в современном ему западном, если сколько-то десятилетий назад отмотать, этот идеал представлялся во многом одинаковым и там, и здесь. Это было общество, в котором роботы, так скажем, при максимальном развитии производительных сил производили всё, что нужно человеку для обеспечения его материальных потребностей, а человек занимался чем-то уже совершенно другим, собственно человеческим. Вот, пожалуй, основные такие отклики, основные замечания, которые, как мне кажется, здесь можно было бы учесть. Хотя в целом, хочу сказать, идея эта мне очень нравится, и она, конечно, правильная. Нужна новая классификация и новая классификация на других основаниях. Пока такой классификации никто не предлагал, и это, по-моему, очень серьёзная, очень важная заявка на будущее. И ещё мне хотелось уточнить, где Достоевский говорил о Церкви, которая должна объединить людей. Может быть, вы ссылку дадите?
(Лектор): Я буду отвечать очень кратко. Насчёт формы представления. Ну, это первый опыт. Может быть, можно найти более красивую, более адекватную форму представления, это надо искать, я с этим согласен.
Уровень развития производительных сил, что его надо как-то учесть. Да, но совершенно непонятно, как уровень производительных сил влияет на общество. Если мы марксистскую схему – что это он, так сказать, буквально влияет на общество и определяет – отвергаем, то какова роль производительных сил? Может быть, какая-то зависимость есть. Но вот как это сформулировать, – это дело будущих христианских социологов, они думать должны.
Насчёт коллективной собственности. Ну я, собственно, всегда коллективную собственность рассматривал как разновидность общественной.
Насчёт того, что лучше в качестве идеала говорить о монастыре – может быть, да, может быть и так. С этим я не буду спорить.
А вот насчёт урагана истории поспорю. Я не вижу, именно вот этого специфически христианского прогресса, я вижу всё-таки прогресс в отрицательную сторону. Если мы не смотрим на ситуацию через розовые очки, то вот он современный прогресс – вектор вниз (СО-ОМ). И недаром последняя работа Геннадия Михайловича Шиманова, которого я очень уважаю, называлась «Причина гибели христианской цивилизации». Вот в том-то и дело, что христианская цивилизация погибла, от неё остались одни постхристианские воспоминания. Поэтому говорить о христианском прогрессе, в общем, довольно проблематично.

Лекция от 23.10.2013: «Коммунистические идеи в утопиях Т. Мора и Т. Кампанеллы»

Сегодня у нас относительно простая лекция: я буду рассказывать о средневековых утопиях.
Дело вот в чём. Запад всё-таки нельзя совершенно топтать ногами. И они когда-то были людьми, были христианами? и там возникало достаточное количество идей, направленных на улучшение жизни, улучшение социального строя. И вот о двух таких случаях я сегодня постараюсь рассказать.
Первый – это «Утопия» Томаса Мора. У меня вообще-то слабость рассказывать о людях. Я считаю, что великие идеи неразрывно связаны с великими людьми. И жизнь этих людей необычайно интересна. И я какое-то время посвящу Томасу Мору.
Итак, Томас Мор, 1478-1535 годы. Сын известного лондонского юриста. Человек, который получил великолепное образование – обучался в Оксфорде. Человек необычайных способностей, знал массу языков, почёл всю древнюю литературу, которую тогда была издана. Есть письмо Эразма Роттердамского о Море, где он рисует совершенно замечательный портрет этого человека. Удивительные знания, полная добросовестность, абсолютная честность, ум необычайный, остроумие, необычайная трезвость мысли. И в то же время Эразм Роттердамский отмечает удивительное милосердие, доброту этого человека и умение дружить: у Мора было огромное количество друзей, с каждым из которых он умел вести беседу и быть хорошим другом.
Мор хотел быть священником. Года четыре он был то ли в самом монастыре, то ли около монастыря. А вы должны понимать, что в то время в Англии было католичество. Однако, желание как-то послужить народу, стране пересилило. Кроме того, священники – народ целибатный. Это его остановило. Он завёл семью. Было четверо детей, которыми он вплотную занимался. Первая жена умерла, он женился на второй, как он говорил, не красивой и не молодой, но которая обещала вплотную заниматься его детьми.
Мор благодаря своим необычайным способностям очень быстро пошёл в гору по государственной службе. Он быстро избирается в Палату общин. После – он становится спикером Палаты общин. Потом начинает служить королю, там тоже быстро поднимается по карьерной лестнице, и становится лорд-канцлером, по-нашему – премьер-министром, вторым человеком в Англии. Некоторое время – года четыре – он занимает эту должность, а после добровольно её оставляет.
Но жизнь превратна. Король Генрих VIII вдруг увидел, что его жена, Екатерина Арагонская, ему не годится. И решил жениться на фрейлине (а там уже ребёночек был от этой фрейлины). Но надо было получить на развод разрешение Папы. Папа этого разрешения не дал, потому что не увидел для развода серьёзных поводов. Тогда Генрих VIII, человек в общем-то сильный, но необузданный в своих страстях, решил всех переиграть. Он вознамерился создать новую религию, где бы он был главой и он бы решал все проблемы, с кем ему и когда развестись. И он так и сделал, сумел это провернуть. И с тех пор в Англии англиканская религия. Новый епископ, естественно, благословил развод, появилась новая королева. А Мор, как человек честный, всего этого не принял. И когда король предложил всем своим подданным некий манифест, по которому надо было присягнуть новой наследнице и одновременно отказаться от католической веры, Мор его не подписал. Король был в бешенстве и вменил ему государственную измену. Мор был посажен в Тауэр, несколько лет там находился, и, в конце концов, король, видя твёрдость этого человека, решил его казнить. Причём его должны были волочить по улицам Лондона, а после, если он остался бы жив, отрезать ему мужское достоинство, вырезать кишки, четвертовать, а после расположить все отрезанные части на видных местах – на воротах Лондона. Но всё-таки король «смилостивился» и заменил такую казнь просто отсечением головы. Мор с необычайной твёрдостью принял эту казнь. Он был человек очень остроумный, всегда шутил, и шутки не оставил даже во время казни. Он говорил палачу, что, милый, у меня короткая шея, ты целься аккуратно, смотри, не промахнись. А уже на плахе он сказал: «Подожди, я поправлю бороду, уж она-то точно не виновата в государственной измене». Потрясающее самообладание.
Но задолго до этих событий, где-то в 1515 году, в начале своей государственной карьеры, Мор исполнял дипломатическую миссию в Голландии. Там он написал книгу – «Утопию». Точнее – вторую её часть. А после, возвратившись в Англию, он написал первую часть. Книга называлась «Утопия», что обычно с латинского переводят как «Нигдея», «Место, которого нет». И вообще, Мор – мастер мистификаций. Он очень старался, чтобы книгу приняли за чистую монету. И сделал он это следующим образом. В первой части Мор рассказывает, что он где-то в Антверпене, в Храме, встретился с интересным человеком, моряком Гитлодеем. Очень учёным, знающим не только латынь, но и греческий, сведущим в философии. И к тому же бывалым, который много повидал. Они разговорились, и Гитлодей стал ему рассказывать, что он видел. Вот встретился он с архиепископом. Речь зашла о том, что сейчас очень много воровства в народе, просто повсеместное воровство в Англии. Кардинал спросил его о причинах воровства, а Гитлодей отвечает: «Ваши овцы», – отвечаю я, – «обычно такие кроткие, довольные очень немногим, теперь, говорят, стали такими прожорливыми и неукротимыми, что поедают даже людей, разоряют и опустошают поля, дома и города». Речь идёт об огораживании. Дело в том, что Мор жил в начале периода огораживания. Это такой известный период начала капитализма в Англии, когда шерстяные ткани пошли в цену, и овцы, и, соответственно, пастбища для овец тоже стали в цене, и держатели земель стали сгонять с этих земель крестьян. В результате – нищенство, бродяжничество и, естественно, воровство. Кстати, переписыванием истории занимаются не только у нас и не только нашей истории. Занимается этим и Англия. Я недавно с удивлением прочёл, что есть современные историки, который считают, что всё это не так. Что механизмы огораживания совершенно другие, и виноват в нём, оказывается, простой люд, который не хотел работать. Обычная песня. Но здесь я больше верю Мору, который был, во-первых, в гуще событий: он одно время был судьёй и разбирал все эти дела. Во-вторых, он был самым настоящим политиком, и знал всё это не понаслышке.
Должен заметить, что самые заветные мысли Мора высказывает в книге не сам Мор, а как раз Гитлодей.
И после речь заходит о государстве, о собственности. И Гитлодей, высказывает такие мысли: «Впрочем, друг Мор, если сказать тебе по правде мое мнение, так, по-моему, где только есть частная собственность, где все мерят на деньги, там вряд ли когда-либо возможно правильное и успешное течение государственных дел. Иначе придется считать правильным то, что все лучшее достается самым дурным. Или удачным то, что все разделено очень немногим, да и те получают отнюдь не достаточно, остальные же решительно бедствуют». А потом Гитлодей продолжает: «Я твердо убежден в том, что распределение средств равномерным и справедливым способом и благополучие в ходе людских дел возможны только с совершенным уничтожением частной собственности. Но, пока у каждого есть личная собственность, нет совершенно никакой надежды на выздоровление и возвращение организма в хорошее состояние». Мор (из книги) начинает ему возражать: а я, мол, думаю, что если будет общая собственность, то никто не будет работать, об этом ещё Аристотель говорил. А Гитлодей на это отвечает: «Вот если бы ты побыл со мною в Утопии и сам посмотрел на их нравы и законы, как это сделал я, который прожил там пять лет и никогда не уехал бы оттуда, если бы не руководился желанием поведать об этом новом мире, ты бы вполне признал, что нигде в другом месте ты не видал народа с более правильным устройством, чем там». И Мор и другие слушатели просят этого Рафаила Гитлодея рассказать им об этой замечательной стране Утопии. Этот рассказ – во второй части книги.
Утопия расположена на острове. По сути дела, это – конфедерация, конфедерация 54-х городов. Каждый город, как пишет Мор, похож на другой. И, собственно, достаточно рассказать об одном городе – столице Утопии Амауроте. Амаурот – имя для знающих латынь переводится как Тёмный, Невидимый. Некоторые считают, что Мор здесь намекает на лондонские туманы, но на самом деле он подчёркивает этим, что это страна - утопическая, несуществующая. Кстати, слово «утопия» у нас осталось в языке именно благодаря книге Мора.
В каждом городе живёт примерно 6000 семей. Семья – это на самом деле некая производственная община, или хозяйство: там от 10-ти до 16-ти взрослых членов, остальное – молодняк, дети. Каждые 30 семей выбирают главу – сифогранта. Каждые 10 сифогрантов выбирают транибора. Таким образом получается 200 сифогрантов, 20 траниборов. А уже траниборы выбирают князя, главу города. И князь, траниборы и 2 сифогранта, которые меняются всё время, образуют сенат, который решает все дела города. Он часто заседает. Все должности - выборные, но вот по такой пирамиде. Правда, у Мора остаётся совершенно непонятным, как образуется верховное правительство всей страны. Почему – не знаю. Он так глухо упоминает, что есть такое правительство, но это не расшифровывает.
В Утопии – общественная собственность. Лучше сказать, общественная собственность на средства производства, потому что у жителей есть личная собственность. Денег и торговли нет. Каждый получает со складов, которые находятся в домах сифогрантов, всё, что пожелает. Но никакого ажиотажа нет, так как все склады ломятся от товаров и вещей, и никогда нет никакого дефицита: в любой момент можно взять необходимое.
Утопийцы трудятся. Причём трудятся все, подавляющее большинство, кроме высших должностных лиц и учёных. Причём рабочий день 6 часов, но и этого оказывается достаточно для полного изобилия. Мор настаивает на этой всеобщей трудовой повинности. И считает, что в современной ему Англии производительным трудом занимается меньшая часть населения (он называет около 20%), а всё остальное – какие-то торговцы, слуги, аристократы; слишком много попов, он замечает.
Вроде бы в Утопии все равны. Нет аристократии. Есть учёные, но их, во-первых, мало. А во-вторых, сам народ видит, что этот человек очень любит заниматься науками, и решает, что ему лучше заниматься не физическим трудом, а вот этими вещами. Однако, имеются рабы. Мор этим нисколько не смущается. Рабами являются либо пленники в войнах, либо люди, которые были приговорены к смертной казни, но в Утопии смертная казнь заменяется рабством. Рабами становятся и за другие тяжкие преступления, в частности, за прелюбодеяние. Князь и сенат могут объявить амнистию, и освободить раба.
Золото в Утопии – самый ненужный и бесполезный металл. Оно мягкое, и никакого оружия и никаких машин из него не сделаешь. Поэтому употребление золота в Утопии такое: из него делают ночные горшки (оно плохо окисляется), и из него делают цепи для рабов, поскольку оно тяжёлое. Лучшего применения золоту утопийцы не находят. Деньги у них есть, но только для внешней торговли с окрестными государствами.
Основой общественного строя являются семья и брак. Это для Мора святое. Матери сами воспитывают своих детей. Как я уже сказал, очень строгие законы за всякого рода грехи прелюбодеяния. Однако, такая любопытная особенность: у утопийцев есть обычай прежде совершения бракосочетания и невесту жениху, и жениха невесте показывать совершенно голыми. Мор говорит: я удивляюсь, почему другие народы так не делают. Когда они покупают себе коня, они его осматривают и сзади, и спереди; не беспокойтесь, всё посмотрят. А в таком важном деле, как женитьба, оказывается, этого совершенно нет. И жених судит о невесте, так сказать, совершенно неадекватно, и отсюда масса проблем, трагедий, разводов в дальнейшем. А в Утопии это редкость. Хотя бывают разводы. Если люди не сошлись характером, они по обоюдному согласию разводятся.
Обычны общие трапезы. Вот эта семья в смысле трудовой общины собирается вместе и трапезничает. Хотя каждый может есть у себя дома. Но утопийцы этого не делают. Зачем, если есть прекрасная готовка, прекрасное качество пищи, беседы со знакомыми, хорошими людьми. Дома это делать бессмысленно.
Интересный момент: каждый может поехать в другой город. Но всё не так просто: только с письменного разрешения аж сената города. Причём, если он уезжает и гостит там более трёх дней, он там обязан трудиться. Но это опять-таки такие меры для того, чтобы люди не были в праздности. Труд в Утопии – главное!
Люди в Утопии занимаются ремёслами. Мор не фантаст, он не придумывает фантастических машин; там все ремёсла на уровне XVI века, не более. Все утопийцы занимаются и сельским хозяйством. Ибо есть поля и деревни вокруг каждого города. Но занимаются они там вахтовым методом: каждый утопиец должен два года отработать в деревне. А вообще утопийцы живут в городе, и каждый занимается каким-то ремеслом, в котором он является специалистом.
Войны утопийцы не любят. Но вынуждены воевать с окрестными народами, которые очень завидуют утопийцам, видя их хорошую жизнь и богатство. Однако – тоже интересно – утопийцы считают вполне корректным поводом к войне, если соседнее государство пренебрегает своими землями: не засевает их, как-то оставляет в пренебрежении. Так что утопийцы наверняка воевали бы и с нами.
Утопийцы очень любят, т.е. ценят жизни своих граждан, поэтому на военное столкновение идут в последнюю очередь, а действуют, прежде всего, дипломатическими методами и не чураются чисто византийских методов: подкупа, организации каких-то раздоров между врагами. И только если всё это не проходит, тогда они покупают за деньги наёмников соседнего государства и с ними воюют. А если и здесь не получается, тогда воюют сами. Причём в армии у утопийцев как женщины, так и мужчины. Ну, в этом Томас Мор солидарен с Платоном, который в своём знаменитом диалоге «Государство» тоже предполагал, что армия должна состоять из мужчин и женщин.
Религия. Очень интересный момент. В общем-то, в Утопии религиозная терпимость, однако там нет атеистов. Все верят в бессмертие души и, в общем, в посмертную жизнь для души. И, более того, людей, которые в это не верят, утопийцы из своего государства просто изгоняют. Ибо они считают, что такой человек – человек «безбашенный», он не будет подчиняться и государственным законам. Такой человек просто опасен для общества. Вот. Они допускают разные религии, но в основном они поклоняются культу Солнца, Солнечной религии. Интересный момент: христианство в Утопию приносят только Гитлодей и его спутники. И, в общем-то, утопийцы, познакомившись с христианством, говорят: «Да, это замечательная религия». Но она там, отнюдь, не превалирует. Такой, в общем-то, понимаете, момент удивительный просто. Дело в том, что сам Мор – это твёрдый, можно сказать, пламенный христианин. Он канонизирован католической церковью, если я не ошибаюсь в 1935 году. Канонизирован именно за религиозную стойкость, за верность католичеству. И вот, представляете, вот этот вот святой в своём идеальном государстве вовсе не выводит христианство не только как государственную, но даже как превалирующую религию. Между прочим, этот момент даёт повод историкам, и в основном историкам католическим, считать всю книгу Мора некоей мистификацией. Они считают, что Мор, человек очень умный, очень остроумный, склонный к проделкам и мистификациям, написал книгу ироническую, книгу – некую тонкую сатиру на социализм. Но это, конечно, частное мнение. И ни я его не разделяю, ни большинство историков-культурологов его не разделяет. Вот это, конечно, уловка католиков. Но дело в том, что надо как-то объяснить, что католический святой написал такую книгу, которая совершенно идёт поперёк католической социальной доктрины. И никакие её положения в католическую социальную доктрину не вошли. Вот, кстати, в документах по канонизации Мора «Утопия» вообще не упоминается, а говорится совершенно о других работах Мора и о других его добродетелях.
Через столетия появилась другая знаменитая книга, написанная католическим доминиканским монахом Томмазо Кампанеллой, которая называется «Город Солнца». Томмазо Кампанелла. Опять-таки, не могу о нём не сказать. Потрясающий человек, сын простого сапожника. Стал в отрочестве монахом ради образования. Имел какую-то необычайную тягу к чтению, к образованию, к наукам. Глотал книги, в общем, мгновенно. У него обнаружился талант такого, что ли, проповедника, диалектика, спорщика. Он выигрывал все схоластические споры, которые между монахами в средние века были очень часты, и они этим, надо сказать, прилежно занимались. Но понимаете, этот человек был с темпераментом совершенно не монашеским. Он был пламенным патриотом своей Калабрии. Это юг Италии, там Неаполь и ещё несколько городов. В то время они были захвачены Испанией, которая в то время была одним из таких, что ли, сильнейших государств в Европе. Начал организовывать вооружённый мятеж. Подговаривал сообщников, договорился с турецким флотом, который в определённый момент должен был подойти к Неаполю и поддержать восстание пушками. Но как ни тщательно готовилось восстание, естественно, объявился иуда. И всех главных заговорщиков, буквально, за несколько часов до начала восстания взяли, в общем, тёпленькими. Вот. И, конечно, Кампанеллу бы казнили, если бы он не считался еретиком. А он ещё раньше как-то вёл себя очень свободно: написал несколько сочинений, которые в тогдашнюю схоластику никак не укладывались. И в результате он приобрёл статус еретика. Его обвинили в том, что он пользовался без спроса папской библиотекой, когда он был одно время в Риме. И самое удивительное, что именно это обвинение в ереси его спасло. Вместо казни его определили к пожизненному заключению, но с пытками. Его много раз пытали, причём жестоко пытали. Одна из пыток, как он писал, продолжалась подряд 40 часов. А вы представляете, что значат средневековые пытки? Но, правда, и современные не лучше. Он всё выдержал: никого не сдал, ни одного лишнего слова не сказал. Он провёл в тюрьмах 27 лет, был в 50-ти тюрьмах. Всё это он выдержал и перенёс. И вот в тюрьме в 1602 году (вообще, годы Кампанеллы 1568-1639 гг.) он пишет свою знаменитую книгу «Город Солнца». И ему её удаётся переправить из тюрьмы на волю, а она там с помощью его друзей, кстати, протестантов была напечатана. После он сделал латинский вариант этой книги.
Сам Кампанелла действительно увлекался науками. Но увлекался, надо сказать, довольно своеобразно. Он был фанатом астрологии. И в «городе Солнца» – там буквально треть текста посвящена разным астрологическим соображениям. Солярии, жители города Солнца, живут по законам астрологии и, в общем, всё делают по этим законам. Он был большим докой в астрологии и, опять-таки, самое удивительное, что это его тоже спасло. Ни один из пап астрологию не принимает, справедливо считая ее лженаукой. Но один из пап (слаб человек) все-таки увлекался астрологией. И когда он узнал, что есть такой замечательный человек, специалист по астрологии Кампанелла, он сначала перетянул его в свой круг влияния, а после вообще освободил. Ну и в результате Кампанеллу тут же стали снова обвинять в ереси. Ему удалось бежать, причем с попустительства папы: он, так сказать, закрыл на это глаза. И ему удалось бежать во Францию. Там Кампанелла кончил свои дни, в общем-то, в почёте. А Франция XVII века – это уже время мушкетёров, время просветителей, философов.
Книга «Город Солнца», так же как и «Утопия», приобрела очень большую известность. И, конечно, Кампанелла, знаток литературы, «Утопию» читал. «Утопия» была переведена к тому времени на много европейских языков. И самое удивительное, что она была в последнюю очередь переведена на английский язык. Потому что «Утопия» была написана по латыни и, в общем-то, тогдашнее общество интеллигентное, образованное – они все тогда латынь знали. После «Утопию» перевели на французский, немецкий, итальянский. А после, когда уже тучи над именем Мора рассеялись, в Англии перевели на английский язык. Конечно, Кампанелла эту книгу знал. Однако, нельзя сказать, что на Кампанеллу она произвела большое впечатление. Во всяком случае, влияние «Утопии», я бы сказал, просто не наблюдается. «Города Солнца» – книжечка с литературной точки зрения слабая, в отличие от блестяще написанной «Утопии». Но она хороша ясностью изложения. Четкость там, в общем-то, совершенно потрясающая.
Утопия начинается описанием некоего города Солнца, в который попал некий мореход. И вот этот мореход рассказывает гостиннику о своих странствиях.
Город Солнца расположен на высоком холме. На вершине холма расположен замечательный Храм Солнца, удивительный храм. Вокруг этого храма концентрическими кругами вниз располагается город и концентрическими кругами построены стены: 7 колец стен. Стены очень прочные и взять в военном отношении город Солнца очень и очень сложно. Ибо, взяв первую стену, неприятель должен наткнуться на следующую стену, ещё более высокую. Стены расписаны. Так сказать, расписаны граффити. И с помощью этих рисунков проиллюстрированы все науки, которые знают жители города Солнца. Это сделано для того, чтобы дети, играя на улицах, как бы ненавязчиво постигали все науки. И, собственно у Кампанеллы вырисовывается очень любопытная педагогика. Такая, надо сказать, довольно современная, когда дети ненавязчиво сами в играх и вместе с взрослыми могли постигать все предметы. И в том числе и языки. И, кстати, этот мореход удивился, что дети знают много языков.
Как и в «Утопии», в «Городе Солнца» все трудятся. Но там отношение к труду имеет более религиозный характер, чем в «Утопии». Кампанелла говорит, что там все трудятся с радостью. И для соляриев труд – это одновременно и учёба, и удовольствие. У соляриев нет не только частной собственности, но нет и личной собственности. Все ходят примерно в одинаковых, т.е. не примерно, а в общем-то практически одинаковых одеждах. Самые тяжёлые ремёсла у утопийцев считаются самыми почётными. А рабов в городе Солнца нет. Они считают, что рабы развращают нравы людей. Трудятся они всего 4 часа. Этого достаточно для изобилия. Здесь Кампанелла даже переплюнул Мора. Остальное время так же, как и в «Утопии», жители проводят в приятных беседах, в изучении наук, в общем, в самосовершенствовании. Они всегда веселы, улыбаются, необычайно доброжелательны друг к другу. Очень рано, на ранних этапах воспитания солярии пытаются выявить склонности каждого ребенка к тому или иному делу, к ремеслу, к искусству или к науке. И для этого у них выработана целая система служителей, воспитателей, которые одновременно в городе Солнца являются и священниками. И они так искусно выявляют склонности каждого человека, что у соляриев совершенно нет неприязни к труду.
Семьи нет, а есть функция деторождения. Солярии объясняют, что семья привязывает. Семья – это некий элемент эгоизма. И чтобы полностью исключить эгоизм, семья упразднена. Хотя нельзя сказать, что нравы там строгие, но достаточно своеобразные. Во-первых, всякая женщина может вступать в связь с мужчиной только по достижении 19-ти лет, а мужчина по достижении, я не помню точно, 21 – 23-х лет. И, в общем-то, такое воздержание приветствуется. Но после по решению священников, надзирателей, служителей, которые в городе Солнца – одно и то же, назначаются пары. Это делается исходя из соображений астрологии: у каждого человека считаются гороскоп и каждый сочетается с тем, с кем указали звёзды.
Каждый ребёнок считается общим, никакого нет материнства, воспитываются специальные кормилицы детей. Как солярии всё это объясняют? Они считают, что воспитание это очень важно, и надо заниматься воспитанием. В городе Солнца этому очень много уделяется внимания, но этого не достаточно. Понимаете, всё равно воспитание не всесильно, а поэтому надо, так сказать, производить хороших людей, здоровых как физически, так и морально. И вот, ради этого и существует эта система подбора пар, причём эти пары вовсе не постоянны. Вообще говоря, в этом смысле город Солнца предстаёт, как некий что ли инкубатор, как птицефабрика для производства хорошего здорового человеческого материала. И в этом смысле это, конечно, совершенно чудовищное установление города Солнца. Но что есть, то есть: из песни слова не выкинешь.
Религия в городе Солнца. Там единая религия. Но самое интересное, что это, опять-таки, не христианство. Солярии знают о христианстве, как-то чтут христианских святых, читали Евангелие, апостола Павла. Тем не менее, у них особая религия Солнца и главным священником и главным жрецом является одновременно и правитель всего государства. Там строго теократическая система правления. Нет там и избирательного права и должности назначаются сверху вниз. Ближайший помощник Солнца, как там называется Верховный жрец – это мощь мудрость и любовь – три высших должности, в государстве, каждая из которых ведает определённой частью. Мощь ведает военным делом, а мудрость ведает науками, а любовь ведает детопроизводством, а также производством материальных благ.
Никакой веротерпимости нет, и верить можно только в религию города Солнца. И всё это замешано, ещё раз подчёркиваю, на астрологии. И сама эта религия, она настолько тесно связана с астрологией, что просто, жуть берёт: всё-таки это написал католик, пламенный христианин, католический монах. Удивительно!
Хочется сделать некоторые выводы. Конечно «Утопия», на мой взгляд, это никакая не утопия, потому что утопия у нас понимается, как нечто несбыточное, невозможное. Но на самом деле нет: это, в общем-то, достаточно реальный проект общества. Мор был трезвым человеком, не фантастом совершенно. И если отбросить некоторые детали, это именно проект христианского социализма.
«Город Солнца» Кампанеллы имеет другой вкус. Какой-то вкус оккультный, вкус фантастический, вкус неприятный. И эта вот чудовищная система деторождения, отрицания семьи – она совершенно неприемлема. Но я должен всё-таки подчеркнуть, что в обеих утопиях труд является основой всего: полная всеобщая трудовая занятость. И та, и другая утопии считают это основой общества и основой благоденствия. Причём, в «Городе Солнца», религиозная составляющая труда – она более подчёркнута. И на мой взгляд, это правильно. У нас, к сожалению, в православии труд обычно рассматривается с точки зрения аскетической. Там в первую очередь наиболее ценными считаются книги, написанные монахами, которые труд рассматривали, как некое аскетическое делание, в общем-то, достаточно второстепенное. И поэтому вот такого религиозного отношения к труду в православии не выработано. Да, работа является некой частностью, неким наказанием, которое Господь дал народу, человечеству в результате грехопадения. Но понимаете, в чём дело – дал в качестве наказания. Лучше сказать, дал это в качестве епитимьи. И человек должен именно трудом эту епитимью отработать. И тогда это наказание снимется. Вот если мы таким образом будем относиться к труду, мне кажется, это будет более правильным. Причём, это вовсе такое не протестантское отношение. Там, в конце концов, благом является не труд, а благом является богатство, обогащение. А труд, – он, вроде, теоретически является средством к этому благу. Вы сейчас сами видите, что средств к обогащению много разных, и труд вовсе не является среди них первым номером. Понимаете, люди стараются не работать, но, тем не менее, обогатиться. Сейчас это норма, сейчас это считается «Вот так и надо! Работают только дураки».
И второй резон, который, по-моему, мы – а под нами я понимаю людей, которые стремятся к новому обществу, которые пытаются составить проект нового общества, которые пытаются его осуществить – второй резон, который мы должны из этих утопий вынести: то, что социализм (обе утопии представляют нам два разных варианта) должен быть религиозным. И только такой социализм устойчив, и только такой социализм благостен. Так сказать, сделать социалистическое общество на базе секулярного гуманизма, в общем-то, можно. Можно, но такое общество будет неустойчивым по очень простой причине, о которой я на наших лекциях много раз говорил. Дело в том, что эгоистов больше чем альтруистов, и индивидуалистов больше, чем коллективистов. А социализм – общество коллективистское, социализм – общество трудовое. И недостаточно сказать: «Кто не работает – тот не ест». Этого недостаточно. А вот если сказать: «Кто не работает – тот не спасётся», – тут даже вот такие упёртые индивидуалисты задумаются: «О, если это такое религиозное положение, религиозная максима, то тут надо десять раз подумать, прежде чем, так сказать, раздувать свой индивидуализм. Будет плохо в будущей жизни».
Это всё, что я вам сегодня хотел рассказать.

(Вопрос): Хочу вернуться к предыдущей лекции, где Вы сказали, что справедливое общество может быть только христианским. Вопрос: только ли христианское общество может быть справедливым, или, например, справедливое общество может быть мусульманским, иудейским?
(Лектор): Я христианин, и из меня это уже не выбьешь. Россия – христианская страна. Не только христианство создало Россию, русскую культуру, государственность, но и сейчас у нас социологи делали опрос, по которому 80 % нашего населения манифестируют себя христианами православными, несмотря на то, что верующих у нас оказывается меньше, чем 80%. Такой парадокс. Понимаете, наверное, справедливым может быть и мусульманское общество, не знаю: я не мусульманин. Мы должны думать о себе, а не о мусульманах. Рано нам думать за весь мир: за китайцев, буддистов и прочее. Давайте о себе подумаем. Все мои лекции ориентированы на русскую аудиторию, на русский православный социализм.

(Вопрос): В русской философии эти две книги как-то обсуждались, рассматривались? И у кого?
(Лектор): Мало обсуждались. «Утопия» была переведена у нас в XVIII веке. У нас знала её наша культурная среда. Но нельзя сказать, что «Утопия», тем более «Город солнца», повлияли на русскую религиозную мысль. Скорее наши философы больше занимались Платоном: «Государством» Платона. Можно сказать, что это первая знаменитая утопия, которая приобрела вселенский масштаб. Если бы у нас было время, то я бы об этом рассказал. Древний мир – это очень интересно: мнение Платона о государственном и социальном обустройстве, соображения Аристотеля об этом, об экономике. Это очень интересно и поучительно!
Что касается Мора и Кампанеллы, то я не встречал каких-то статей наших крупных философов, посвященных этим произведениям. Может быть, поэтому я решил в вашей памяти освежить их. Только марксистские мыслители упоминали и Мора, и Кампанеллу. Но в общем они у них ходили в «плохишах». Если вы помните «Три источника и три составных части марксизма» Ленина, то там в качестве составной части упоминается французский утопический социализм, а вовсе не Мор и Кампанелла. Кажется, Энгельс довольно прохладно отозвался об «Утопии», но, может, он почувствовал, что там слишком много христианства?

(Вопрос): Как взаимосвязаны эти утопии с построением государства в Парагвае?
(Лектор): Государство иезуитов в Парагвае – замечательный эпизод человеческой истории, который вам, людям, которые хотят построить социализм, обязательно нужно знать. Есть мнение, что иезуиты, которые организовали это государство, просто буквально начитались «Город солнца» Кампанеллы и решили реализовать это среди индейцев, и это получилось. Они реализовали очень похожую утопию.
(Вопрос): Если я правильно понимаю, то и Мор, и Кампанелла, говорили, что город Солнца и Утопию населял некий народ, который сбежал из Индии. Это веяние великих географических открытий или здесь есть какой-то глубокий смысл?
(Ответ): Я надеюсь, что это веяние великих географических открытий. Дело в том, что сам Мор в предисловии подчеркивает, что он не знает, в какой части света находится Утопия. Там предисловие в виде письма Петру Эгидию – это друг Гитлодея. И Мор пишет, что «мне очень стыдно, что я не успел спросить, где находится Утопия, но может ты с ним спишешься и узнаешь?» В общем, Мор темнит здесь. Кампанелла более определенно говорит, что город Солнца находится чуть ли не на Цейлоне, а Цейлон – это та же Индия.
Я в своей жизни много во что упирался, и упирался в том числе в индийскую религию: был йогом, стоял на голове, читал разные трактаты. Слава Богу, что я в это всё не вляпался по-настоящему, и вам не советую.
Поэтому у меня нет большого пиетета к индийской религии, культуре. Да, где-то любопытно, где-то уникально, но в целом восхищаться-то нечем. Надеюсь, что и у Кампанеллы этого тоже не было.

Лекция от 20.11.2013: История Крестовоздвиженского трудового братства (часть2)

Сегодня мы будем продолжать неплюевскую тему.
Тем, кто не был на предыдущей лекции я очень кратко скажу, что Н.Н. Неплюев является создателем уникального Крестовоздвиженского трудового братства. Это братство совмещает в себе три, казалось бы, несовместимые идеи. Во-первых, строгую православную веру, во-вторых, очень хорошо организованный, эффективный труд, использующий современную по тем временам технику, и в-третьих, особое социальное устроение, основанное на общей собственности всего братского хозяйства и братском равном распределении полученного продукта.
Но Неплюев не только практик, не только создатель этого братства, он ещё и очень крупный религиозный и социальный философ. Он разработал, на мой взгляд, замечательную систему религиозной философии, очень продуманную и по моим понятиям он должен встать в ряд наших знаменитых религиозных философов, наряду с Булгаковым, Бердяевым, Соловьевым, Хомяковым и прочими. А может быть, и выше их.
Неплюев очень хорошо, ясно свою систему изложил письменно: он автор пятитомного собрания сочинений, которые были изданы ещё при его жизни и около 100 статей, заметок, докладов.
Я буду его философию в основном излагать по последней его замечательной работе, которая называется «Путь веры». Это был цикл лекций, прочитанных Неплюевым в Санкт-Петербургской Духовной Академии в 1906 г. Вот такое произошло удивительное, невероятное событие: его пригласили туда, и за несколько дней он начитал эти лекции. После они были изданы.
Неплюевская система содержит в себе ряд настолько сильно взаимосвязанных между собой положений, что затрудняешься, откуда начать изложение. Но я последую самому Неплюеву – он начинает свои лекции со следующего тезиса: «Надо сделать себя достоянием Божиим».
Что это значит? Вообще-то говоря в этом ничего нового нет. Давно все христиане знают, что надо выполнять волю Божию, но в чем новизна этого тезиса?
Вопрос в том, что обычные люди, христиане поступают наоборот. Они не сами становятся достоянием Божиим, а наоборот – делают Бога своим достоянием. Это удивительно, но, тем не менее, это так.
Как обычно христианин поступает? Вот что-то заболело у него, и он говорит: «Господи, вылечи меня, пожалуйста». Или надо выдать удачно дочь замуж, опять призывается Господь: «Господи, помоги, пошли дочери хорошего жениха» и прочее. Получается, что человек живет сам по своей воле, а Бог у него в кармашке, он его в нужный момент вытаскивает и его использует, даже где-то эксплуатирует: это мне сделай, другое мне сделай. К тому же ещё есть Святые. Вот мне ногу свело, я кричу: «Николай Угодник, больно, помоги!» Или нужно, чтобы отчет заместитель директора подписал, я говорю: «Николай Угодник, помоги, чтобы он подписал отчет». А Святые – они всё равно обращаются к Богу. Бог всё совершает. Вот так живет подавляющее большинство людей верующих и считают, что в общем-то так и надо.
Подход Неплюева совершенно другой – самому стать достоянием Божиим, исполнять волю Божию, идти за Христом во что бы то ни стало, чего бы это ни стоило. Неплюев пишет, что как только он это до конца понял, всё преобразилось для него, прежде всего Священное Писание. Раньше он подходил к нему со своим умом. Так обычно человек и подходит: одно ему нравится, этим он восхищается, другое ему не понятно, это ему не очень нравится и т.д. А Неплюев вдруг увидел, что всё Священное Писание об этом говорит, что в Священном Писании есть такая определенная, даже чёткая программа как жить христианину. Однако таких как Неплюев меньшинство, Неплюев говорит, что люди делятся на две «партии»: одни исполняют волю Божию – это сыны Света, а другие живут по собственной воле – это сыны тьмы, и между ними никакой договоренности, никакого компромисса, согласия быть не может.
Во-вторых, из тезиса стать полным достоянием Божиим Неплюев логически выводит целую положительную программу. «Стать достоянием Божиим» – что это значит? Это значит, быть таким как Бог заповедал, где-то уподобиться Богу, и не даром в Евангелии сказано: «Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш небесный».
А что главное в Боге? В Боге главное любовь. Бог есть любовь. Об этом говорит ап. Иоанн в своем послании, причём для забывчивых он это говорит дважды, очень четко излагает мысль, что есть сыны Света и сыны противления, и собственно этим по сути дела и кончается классификация человечества. Эта самая глубокая классификация.
Поэтому человек, отдавший себя в волю Божию – это человек любви. Любовь – это главное в христианстве, основное и может быть где-то единственное, потому что Бог есть любовь. Вот так, удивительно: Бог – это любовь. И даже не просто Бог любит, а вот он весь есть любовь. Поэтому и люди должны любить друг друга. Об этом говорит апостол Иоанн – как я возлюбил вас, так и вы любите друг друга. Это из Евангелия от Иоанна. Поэтому главные признаки любви – это мир, долготерпение, солидарность, единомыслие, братолюбие. Вот только таким человеком любви должен быть христианин.
Это всё Неплюев формулирует следующим образом. Он называет это верховным законом христианского откровения. То, что главное в христианстве – это любовь. И формулирует это так: «Верховная заповедь любви к ближним при свете любви к Богу всем разумением».
Казалось бы, опять ничего нового. Все знают, что любовь это замечательно, это нечто высшее, чего человек должен достигнуть. Но у Неплюева любовь не просто добродетель, а это нечто единственное, уникальное, определяющее. Для Неплюева любовь – ценность исключительная.
Неплюев писал, и, помню, на меня эти слова произвели сильное впечатление: «В действительности любовь всегда святыня и всё собой освящает, всё очищает до святости. Не будем ошибаться: любовь остается святыней при всех обстоятельствах, она не меньшая святыня и в сердце атеиста, и в сердце разбойника, и в сердце блудника. Греховных злое равнодушие к Богу и всему остальному его творению так греховно, что в этой мрачной пучине тонет святая капля их исключительной любви, но капля эта остается сама по себе не менее святою и делает святынею всё, что сделано в духе этой искренней любви. Вот почему лучше, чище, святее атеист, разбойник и блудник, имеющий эту каплю святыни в сердце, нежели самодовольный фарисей, лишенный её».
Для Неплюева любовь – это не просто такое положительное отношение к человеку, любовь – это обязательно дело. Без дел любовь мертва. Поэтому верховный закон христианского откровения включает в себя полную отдачу человека любви, осуществляющего её во всей жизни любви, во всех человеческих отношениях, во всех сферах: в семейной, трудовой, социальной. Любовь должна быть везде и всегда, 24 часа в сутки. Тогда это будет настоящий христианин.
Отсюда очевидным образом выводится, что наиважнейшим делом христианства является создание братств. Причем, именно трудовых, так как это такая форма общины, в которой наилучшим образом реализуется любовь. В том числе любовь в очень важной для человека сфере, в сфере труда. В сфере, которой человек, может быть, отдает большую часть своего времени и вкладывает туда наибольшие силы. Но, к сожалению, этот верховный закон христианского откровения, то есть любовь, забыт. Но конечно, в христианстве много говорится о любви, но по настоящему, говорит Неплюев, этому закону не следуют.
Да, люди молятся, ходят в храмы, соблюдают посты и прочее, но на самом деле любви в них нет, они её не достигают. Но, тем не менее, считают себя добропорядочными, настоящими христианами. Неплюев говорит – это беда. Получается, что христианство превращается в некую мёртвую букву, в закон, который исполняют, но подлинное содержание христианства куда-то исчезает, оно уходит на второй план.
Есть и другое искажение верховного закона христианского откровения, это когда берут какое-нибудь высказывание, тезис из Священного писания, его абсолютизируют, считают, что его «железно» нужно исполнять, хотя предлагают его к исполнению людям, которые от христианства далеки и далеки от этого верховного закона христианского откровения. В качестве примера Неплюев приводит Л.Н. Толстого с его теорией непротивления злу. Толстой действительно этот тезис абсолютизировал и предлагал к исполнению всему человечеству. Если все не будут противиться злу, то оно исчезнет. Но сами понимаете, к чему на практике это приведет, потому что одни примут к исполнению этот тезис, а другие нет. Представляете, если сейчас мы, россияне, не будем противиться злу, распустим армию, милицию, что тогда от нас останется? Государство, нация, народ мгновенно будут уничтожены. Как опасно что-то такое абсолютизировать.
Неплюев говорил, что каждое речение Священного писания это как буква в тексте, она играет свою роль, но выньте одну букву и вы ровным счетом ничего не поймете.
Любовь, безусловно, у Неплюева на первом месте, но он не забывает и об остальных силах души: есть ещё разум и в его терминологии ощущения, под которыми он понимал чувства.
Как любовь, разум и ощущения связаны между собой и какая должна быть иерархия между этими силами написано Неплюевым в статье «Христианская гармония духа». Статья эта удивительная! Она переведена на несколько европейских языков в силу того, что она очень необычная и там этот вопрос на массе примеров и частных случаев очень подробно рассматривается. Неплюев приходит к выводу, что наибольшей гармонией является соотношение, когда эти силы следуют в таком порядке: на первом месте любовь, на втором – разум, на третьем – ощущения, и выводит такой закон: «Разум, подчиняясь любви, должен властвовать над ощущениями или иначе – альтруизм, подчиняясь любви к Богу, должен властвовать над эгоизмом».
Но обязательно должны присутствовать в этом порядке важности все 3 компонента. Если что-то отсутствует, то это неправильно, это ненормально. Чистая любовь жить не может. Любовь должна быть хорошо, разумно организована. Любовь – очень нежный росток, он легко может погибнуть. Если за ним не ухаживать, не создавать условия для роста этого ростка, то он быстро погибнет. Это первое условие существования общества любови.
Также обязательно, что разум должен быть очень хорошо организован. Плохая организация развалит всё дело, с какими бы хорошими намерениями люди его не создавали, и даже какими бы хорошими они не были.
Но есть и другое условие существования общества любви. Условие очень важное, о котором Неплюев много говорил и называет его – освобождение от зла и злых.
Чтобы общество любви жило, обязательно оно должно быть отделено, обособлено от общества злых. Это необходимое условие. В обществе, где всё перемешалось, где добро соседствует со злом, условий для существования и роста любви нет, любовь гибнет, ростки любви не могут пробиться. Возрастание в доброте может быть только в условиях отделения от зла. Неплюев это множество раз повторяет, он говорит, что об этом не раз повествует Священное писание, и пишет:
«Действительно, и Спаситель мира требует от апостолов своих того же обособления, говоря им: В какой бы город или селение ни вошли вы, наведывайтесь, кто в нем достоин, и там оставайтесь, пока не выйдете (Мф. 10, 11). Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее (Мф. 10, 34-35). Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня (Мф. 10, 37). Никто не может служить двум господам; ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадетъ. Не можете служить Богу и мамоне (Мф. 6, 24). И апостолы Его говорили: Прелюбодеи и прелюбодейцы! не знаете ли, что дружба с миром есть вражда против Бога? Итак, кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу (Иак. 4,4). Нечем вам хвалиться. Разве не знаете, что малая закваска квасит все тесто? (1 Кор. 5,6). Внешних же судит Бог. Итак, извергните развращенного из среды вас (1 Кор. 5, 13). Кто приходит к вам и не приносит сего учения, того не принимайте в дом и не приветствуйте его. Ибо приветствующий его участвует в злых делах его (2 Ин.1,10-11).
Господь обособляется от зла и злых, налагая на них проклятие отлучения и свободы от Себя, низвергает Сына денницы, ставшего сатаною, изгоняет из рая согрешивших прародителей, не восстановляет общение благодати ранее искреннего покаяния. Апостолы обособляют верующих в христианские общины, воспрещают им всякое общение со злом и злыми, требуют от них изгнания из своей среды всякой вредной закваски, с большим трудом допускают в общину изменивших, признавая все это не только согласным с христианским милосердием, но и требуя того именно во имя христианского милосердия, которому они оставались неизменно верны, понимая, что именно это нужно как для разумного созидания добра в жизни и христианской правды жизни добрых, так и для проповеди делом спасительного примера для злых».
Несоблюдение этого принципа обособления от зла и злых является причиной постоянных неудач в организации обществ высокого типа – христианских сообществ, как больших, так и малых. Ибо даже небольшое количество представителей зла, которые не отвечают требованиям любви, способны быстро всё разложить и разрушить. В связи с этим вспомним пример Анании и Сапфиры в первой христианской Иерусалимской общине, о котором мы подробно говорили на предыдущих лекциях. Там Анания и Сапфира оказались не представителями любви: они были такие, в общем-то, обычные люди вроде нас с вами, решили сделать заначку, часть денег отдали в общину, а часть они оставили себе. Ну, в общем, казалось бы, ничего страшного, обычное дело. Однако, они подверглись очень жёсткому, жестокому просто, наказанию именно потому, что такие должны из общества любви быть обязательно извергнуты, иначе их пример очень быстро развратит всё сообщество.
Принцип обособления зла и злых строго соблюдался в Неплюевском братстве. Там люди, которые не удовлетворяли требованиям любви, просто из братства исключались. Братчики, конечно, общались с окрестными крестьянами и местными жителями, однако, всё-таки, степень этого общения была ограничена в братстве. И, собственно, именно меры, которые были приняты Неплюевым, в этом смысле они-то и спасли братство от гибели, от разложения, и этот удивительный феномен просуществовал около 40 лет. Неплюев пишет, что обособление есть пророчество о таком глобальном разделении добрых и злых в человечестве и в человеческой истории. Чтобы это пророчество понять, надо внимательно прочесть Апокалипсис. И именно в Апокалипсисе, как считает Неплюев, рассказывается, что в результате страшных социальных потрясений в человечестве произойдёт разделение на добрых и злых, и добрые образуют тысячелетнее Царство Божие, и будут тысячу лет праздновать с Христом, а злые будут в то же время жить на земле и, в конце концов, по прошествии этого тысячелетия, устроят некий бунт. Это такое достаточно смелое и своеобразное толкование Апокалипсиса, но, в общем-то, очень интересное.
Ещё одно понятие, тоже, надо сказать, замечательное, которое выводит Неплюев. Это дисциплина любви. Очень сильное понятие, ибо без обладания дисциплиной любви, общество любви жить не может. Каждый член такого сообщества должен иметь дисциплину любви. Так что же это такое? Дисциплина любви – это когда человек сознательно, по любви жертвует своим, своими интересами ради интересов общинных, ради интересов братских, ради целого. В советское время говорили: прежде думай о Родине, а потом о себе. Неплюев считает, что это важнейшее качество христианина. Без этого качества никакое братство просто невозможно. И в своих школах Неплюев прежде всего учил дисциплине любви, умению подчинять свои хотелки, свои интересы интересам братства, интересам целого. А кто этому научиться не мог, кто свой эгоизм всё-таки ставил на первое место, какими бы умственными способностями и какими бы талантами этот человек ни обладал, он для братства не годился. И такие люди быстро понимали, что они в братстве просто существовать не могут. Не могут, и всё там. И эти люди либо сами уходили, либо, если они начинали мутить воду, то братство их из своей среды изгоняло.
В связи с этим Неплюев выдвигает очень интересную, замечательную теорию, так называемую теорию трёх сил. На чём вообще держится общество. Общество, его стабильность, может держаться только на трёх силах. Это первая сила – сила в прямом смысле, принуждение. Общество может держаться на принуждении, какое-то время. Вторая сила: корысть. Общество может держаться на денежном интересе, корысти. И, наконец, третья сила. Это любовь. Настоящее подлинное христианское общество – оно держится на любви. Недаром Неплюев называл любовь цементом, который скрепляет всех в единое целое. Любовь, именно любовь разрешает все противоречия в социуме, и, прежде всего, главное противоречие: между индивидом и обществом. Вот с помощью вот этого тезиса дисциплины любви.
Хотя, в общем-то, возможно, да, и, к сожалению, в большинстве своём, общество держится на двух других силах. Тоталитарное общество держится на принуждении. А общества капиталистического типа, они держатся на корысти. И ничего, существуют себе. Однако, жить в таких обществах… ну, в общем-то, лучше в них не жить. Это ниже человека, существовать в такого рода обществах. Ну, и конечно, в реальных обществах, эти вот три общества — некие идеальные типы, в реальных обществах всё перемешано: там существует и любовь, которая существует на социальном уровне, которая даже записана, зафиксирована в законах. Существует и принуждение. И существует, неизбежно существует и личный интерес, корысть. Всё дело в соотношении этих сил: чем больше любви, тем, естественно, общество лучше.
Неплюев создал своё братство. После определённого этапа становления, о котором я вам рассказывал в прошлый раз, братство стабилизировалось, стало развиваться и в социальном плане, и в духовном плане, и в хозяйственном плане, стало и по жизни идти дальше. Но Неплюев отлично понимал, что одно братство погоды не делает. Чтобы изменить Россию, одно братство ничего сделать не может. Нужна сеть братств. Нужно, чтобы эти, такого рода трудовые братства организовывались бы повсеместно, на разной основе: где-то в студенческой среде, в среде творческой интеллигенции, в рабочей, в крестьянской и т.д. Эти братства должны быть объединены не только единой идеей, они должны общаться друг с другом, должны быть объединены в некую сеть, иметь центральный орган. Это всё Неплюев называл: Всероссийское трудовое братство. Вот такая великая идея, которую Неплюев попытался реализовать. Стал устраивать собрания, в которых он идею Всероссийского братства начал проповедовать. Стал искать единомышленников. В Киеве были проведены такие собрания, там вроде люди поняли, что Неплюев хочет сделать. Образовались единомышленники, многие ему аплодировали. Но, по скромности, Неплюев тогда в оргкомитет вот этого образования не вошёл. И, собственно, всё рассыпалось, ничего не получилось. Люди поговорили, поаплодировали и разошлись.
Вторую попытку он уже сделал в столице, в Санкт-Петербурге. Тоже ему много аплодировали, тоже вроде люди не стали образовываться, и там ничего не получилось. И, кроме того, на беду, Неплюев в Санкт-Петербурге простудился, приехал в свой Воздвиженск. Простуда переросла в какой-то очень зловредный грипп, и он, проболев месяц, умер. В результате из затеи Всероссийского трудового братства ничего не получилось. А Неплюев считал, что это как бы некий альтернативный образ развития России. Собственно, он в этом видел единственный способ спасения России. Это был 1906-й — 1907-й год. Только что отгремела первая русская революция, и Неплюев прочувствовал, что значит революция, что значит анархия, и очень хорошо прочувствовал, на собственном братстве. Он предрекал, что это не последняя революция в России, что причины революции не исчерпаны: ещё будут в России катаклизмы, если Россия не пойдёт по пути создания вот такого рода христианских трудовых братств. Этому должны были, по мысли Неплюева, способствовать все слои русского общества: и власть государственная, и богатые люди, промышленники и купцы, и простой народ, и духовенство. Вот такая была программа.
Ещё одна очень интересная неплюевская идея. А все идеи – Неплюев не был теоретиком – он все свои социальные религиозные идеи выстрадал на примере своего братства. Он их опробовал, он их прочувствовал, и вот ещё одна его идея, тоже необычная, идущая в разрез с общепринятой христианской практикой – это отрицание обычной благотворительности. Он обычную благотворительность называл: бессистемная благотворительность. И противопоставлял вот такой бессистемной благотворительности идею братства трудового, в котором, как он считал, реализуются все виды благотворительности. Обычно рассматривают милостыню как высшую христианскую добродетель. Помните, когда я говорил о Златоусте, и Златоуст превозносит милостыню как никто из святых отцов. Однако, для Златоуста настоящая милостыня – это в пределе, когда все отдадут всем всё. Вот это милостыня в идеале. И вот такая милостыня, по мысли Златоуста, привела к первой христианской Иерусалимской общине. А обычная милостыня, она ничего в социальном смысле изменить не может. Да, она полезна дающему, потому что умягчает его душу. Причём, больше полезна дающему, чем принимающему. А принимающий, как говорит Златоуст, получит милостыню, а на следующий день этот человек опять есть хочет. Опять вы дадите. И так до бесконечности. Неплюев считал, что это вот такого рода милостыня – это никуда не годится. Это просто безобразие. Это просто бездарное распыление средств, которое никуда не идут – всё уйдёт в песок. Самые большие капиталы легко можно вот так на милостыню разбазарить, и всё без толку будет. Этой милостыне он противопоставлял братство, и говорил: если есть капитал, его надо использовать разумно, правильно, хорошо, создав вот такое трудовое братство любви.
Неплюева очень резко критиковали именно за этот пункт. Само братство, как организация, благотворительностью не занималось. То есть, были окрестные крестьяне, но, братство, несмотря на то, что оно стало в конце концов достаточно богатым, крестьян окрестных не одаривало, и вообще подобной благотворительностью не занималось. Буквально все, которые приезжали к Неплюеву, начинали его учить: «Ну как же вы, вы же, собственно, не христиане, раз вот такой благотворительностью не занимаетесь. Ведь милостыня – это первый признак подлинного христианина. Получается, что вы любите только вот своих, а вы любите всех. Вот тогда вы будете подлинными христианами».
На это Неплюев отвечал: «Я с распростёртыми объятиями готов принять любого окрестного крестьянина, который хочет по-братски жить. И были случаи, когда крестьян в братство принимали. Правда, эти крестьяне, пожив годик-два-три, из братства уходили. Пожалуйста, приходите. Но живите, как живёт братство, по-братски, как должны жить подлинные христиане. Но я же вижу, что окрестные крестьяне вовсе к этому не стремятся. Их идеал совершенно другой. Они хотят выбиться в люди. Да, они бедные сейчас, но они хотят стать побогаче, построить дом хороший, прикупить землицы. А земли будет много — значит, нанять батраков эту землю обрабатывать. Вот это у них называется выйти в люди. Стать кулаком. А после, может быть и больше – стать очень богатым человеком. Так что, я буду раздавать братские средства вот на такого рода идеалы, на такого рода деятельность? — Нет, не буду, извините».
Что можно об этом сказать? В общем-то, на мой взгляд, здесь Неплюев прав, но не на 100 процентов. В принципиальном плане он, безусловно, прав. Но в плане тактическом он, в общем-то, где-то ошибался. Дело в том, что в результате этого отношения между братством и окрестными крестьянами были далеко не безоблачными. Я уже говорил, что в Первую русскую революцию эти самые крестьяне очень хотели братским имуществом поживиться. Просто разворовать его. Или сжечь, на худой конец, если разворовать не удаётся. И братчики с ружьями, так сказать, 24 часа в сутки братские имения охраняли. Были случаи, когда братчики вызывали полицию, вызывали казаков, потому что сами они увещевать этих крестьян не могли. Понимаете, в чём дело: человек, он не может сразу стать святым. И эти окрестные крестьяне – они не такие уж плохие. Но они не могут сразу допрыгнуть до того уровня, который нужен был Неплюеву. Человек по каплям выдавливает из себя грех, и надо ему в этом пути восхождения по ступеням совершенства помогать. И, в этом смысле, милостыня вот такая, обычная, на мой взгляд, окрестным крестьянам очень бы помогла. Они стали бы иначе относиться к братству. А после бы и поняли, наконец, и цели братства. И, возможно, история братства пошла бы иначе. Но Неплюев в этом вопросе был ригорист.
И последнее, о чём я расскажу. У меня нет времени говорить об отношении Неплюева к социализму, или к крестьянской общине. А скажу я вот о чём. В 1906 году началась подготовка к всероссийскому церковному Собору. Было организовано так называемое Предсоборное присутствие, в котором обсуждались всякие идеологические и организационные вопросы будущего Собора. Собор много обсуждался в печати. И Неплюев тоже стал участвовать в этом обсуждении, написал статью о том, какова же должна быть программа этого будущего Собора, что Собор должен делать, и что он должен решить. Программа эта по-своему интересна. Неплюев говорит, что главное дело Собора это не организационные разные решения. Это всё не важно. Главное дело Собора – это покаяние. Покаяние в чём: в том, что наша русская Церковь забыла верховный закон христианского откровения. Он вот буквально так жестко это и формулирует. Да, он считает, что Церковь наша русская не находится в должном порядке, она забыла главное, основное в христианстве: забыла дело любви. Да, службы совершаются. Да, храмы строятся. Да, в монастырях живут монахи. Да, есть у нас приходы. Люди стоят на литургии, исповедуются, причащаются. А любовь куда-то уходит, она на втором плане. И Неплюев считает, что возрождение любви жизненно, просто жизненно необходимо именно для России. Если это не изменится, то катастрофа для России и для Русской церкви неизбежна. И в этом он оказался пророком. Нужно, чтобы покаялись все, и духовенство, и миряне. Духовенство должно покаяться в том, что оно не учит паству вот этому верховному закону христианского откровения должным образом. И, более того, что духовенство смотрит сквозь пальцы на проявления зла среди пасомых. И даже он говорит, что иногда духовенство даже благословляло вот эти погромы барских усадеб, петуха, которого пускали крестьяне. Это, мол, вообще просто ни в какие ворота не лезет. А миряне — ну, во-первых, миряне - они играют разную роль в государстве. Миряне это и государственная власть, это и купцы, промышленники, богатые люди, люди с капиталом. Это и простой народ. Каждый из них может по-разному участвовать в этом покаянии. Но главное, что миряне забыли свои права и обязанности. Они перестали должным образом активно участвовать в жизни Церкви, а стали пассивным элементом. Перестали образовывать вот эти братства. Да, есть приходы, но люди приходят туда, каждый по своему графику, что ли, исповедуются, причащаются. Они не составляют единого организма. И миряне совершенно пассивны, они ничего не решают в Церкви. Хотя, казалось бы, по любви, настоящий церковный Собор должен состоять как из духовенства, так и из мирян. И, более того, мирян из всех российских сословий.
Мысли о церковном Соборе Неплюев изложил в специальной статье. Те же самые мысли он высказывал и перед профессурой Санкт-петербургской духовной академии. Но совершенно на Церковь это мнение Неплюева никоим образом не повлияло. Церковный собор в 1906 году так и не был созван, а был созван, когда уже, в общем-то, было поздно – в конце 1917 года. И никакого покаяния на этом Соборе не было И революция Октябрьская произошла, кстати, во время работы того Собора.. А, кстати, именно 25 октября, во время штурма Зимнего, Собор обсуждал знаете какой вопрос? Обсуждал вопрос, сколько из церковной прибыли должен получать клир, сколько священник, сколько диакон, а сколько должны получать чтецы... И только после, когда вышли декреты Советской власти об отделении Церкви от государства, Собор вдруг обнаружил, что всё резко, неожиданно и трагично изменилось в жизни Церкви.
Ну, на этом я закончу.

Лекция от 13.11.2013: История Крестовоздвиженского трудового братства (часть1)

Продолжаем цикл исторических лекций.
Я как бы сделаю прыжок в конец XIX-го века и в Россию. Дело в том, что мне показалось, что очень важным и актуальным будет рассказать вам о Крестовоздвиженском Трудовом братстве, которое было организовано на Украине в Черниговской губернии Николаем Николаевичем Неплюевым. Это одна из удивительных страниц нашей отечественной и церковной истории, которую, к сожалению, недостаточно знают. На память приходят аналогии с утопиями, с которыми мы познакомились. Но лучше всего этот феномен Крестовоздвиженского трудового братства сравнивать с Иерусалимской первохристианской общиной, о которой мы тоже говорили.
Братство синтезировало в себе три, казалось бы, несовместимых между собой аспекта. Во-первых – строгая православная вера: храмовое богослужение, посты, и всё-всё, что связано с традиционным православием. Второе – христианский коммунизм. Социальный строй братства основан на полном равенстве и общей собственности. И, в-третьих, высочайший технический и, можно сказать, научный уровень. Братство вело обширное хозяйство, которое было на уровне высших технических образцов того времени.
Но сначала я должен рассказать о создателе братства – Николае Николаевиче Неплюеве. Россия, вообще, щедра на таланты. И Неплюев – один из таких удивительных феноменов русской земли. Он родился в 1851-м году в очень аристократической и высокопоставленной семье Неплюевых. Его предки: был такой Иван Иванович Неплюев, служить начинал чуть ли не при Петре Первом, а при Екатерине Второй был членом Государственного Совета и конференц-министром. Основатель города Оренбург. Отец Николая Николаевича Неплюева – Николай Иванович Неплюев – был очень богатым помещиком. Поместья его были в разных частях России, но самые большие поместья были в Черниговской губернии. И там он был предводителем губернского дворянства. Сын – Николай Николаевич – рос мальчиком очень чутким, очень восприимчивым, искренне верующим во Христа, и очень-очень любвеобильным. Сам Николай Николаевич рассказывал, что в детстве он видел ангелов. Буквально видел: они к нему приходили, разговаривали с ним. И однажды, когда он был уже отроком, они пришли к нему и сказали: «Ты уже большой, мы больше к тебе не придём».
Мальчик рос, его стали учить Катехизису – основам православной веры. И на беду учитель оказался столь неудачным: столь формально преподавал предмет, что юноша от этих уроков, наоборот, потерял веру. Он поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, кончил его, получил место дипломата в Мюнхене. Там пребывал и вёл, как он писал, «достаточно рассеянную жизнь».
Но однажды случилось удивительное. Ему приснился сон, что он находится где-то в глубинке России, в деревне, вокруг бедные крестьянские детишки. И такая удивительная благодать вокруг, и ему очень хочется ими заниматься. И какой-то голос говорит: «Уезжай». Этот сон повторился три раза и произвёл на 27-летнего молодого человека совершенно неизгладимое, потрясающее впечатление. В Неплюеве произошёл переворот: он бросил свою дипломатическую карьеру, уехал в Россию и стал на год вольным слушателем Петровской Сельскохозяйственной академии. В это время он снова обрёл веру, активно изучал Евангелие и, вообще, христианство.
И после этого он уезжает в городок Воздвиженск, в имение своего отца. И рядом, в местечке Ямполь, организует школу для крестьянских сирот. Сначала в этой школе было только 10 человек. И были большие трудности. Потому что и отец был против этих занятий сына, и все вокруг удивлялись: надо же, молодой парень, а так чудит, ерундой занимается. Но Неплюев с огромным упорством каждый день уезжал в Ямполь и там с утра до вечера занимался детьми.
Через три или четыре года (это было уже в 1885-м году) Неплюеву удаётся организовать Низшую сельскохозяйственную школу для крестьянских детей: отец разрешил ему в Воздвиженске это сделать. Школа получила государственную дотацию и активно развивалась. Школа была исключительно для мальчиков – пятилетка-интернат – в котором кроме общеобразовательных предметов и предметов сельскохозяйственных ещё преподавался Закон Божий, литургика, история Церкви и прочие такого рода предметы. После была организована аналогичная школа и для девочек – уже четырёхлетка.
Об этих неплюевских школах стоит рассказать подробнее. В каждой из школ училось примерно 100 ребят. Каждый год принималось 20 новых учеников с 12-ти лет. Причём был жёсткий конкурс. Конкурс 5-7 человек на место: окрестные крестьяне быстро прослышали, что там даётся великолепное, очень основательное образование, и стали посылать туда своих детей. Приходили дети на экзамены буквально со всех концов Украины, за несколько сот километров. Дотации государства были небольшие, и в основном школу спонсировал сам Неплюев из своих средств и тех средств, которые он как-то выпрашивал у своего отца.
Вообще надо сказать, что сам Неплюев – человек удивительно талантливый, человек пламенной веры во Христа, замечательный писатель. Его изданное при его жизни собрание сочинений насчитывает пять томов, и ещё около двухсот статей. Он - великолепный организатор, человек большой культуры. Музыкант – он профессионально играл на фортепиано, композитор – у него, оказывается, есть цикл песен на стихи Алексея Степановича Хомякова – нашего знаменитого русского философа и поэта. Но главным талантом Неплюева была любовь. Его даже называли «апостол братской любви». Он даже писал в своих работах, что любовь для него – альфа и омега. Без любви он жить не мог. И основное, что хотел воспитать Неплюев в своих учениках – это любовь, это чувство любви. Воспитать с помощью христианской веры. Как писал Неплюев, «основная цель воспитания – воспитать сознательных христиан, верующих не формально, не обрядово, а действительно всей душой верующих в Бога живого, и действительно признающих, что главная ценность для христианина – это братская любовь».
Как он этого добивался? Мерами, которые далеки от классической педагогики. Сначала там были введены наказания. Но Неплюев быстро от них отказался. И вместо этого ввёл, казалось бы, совершенно антипедагогическую меру: каждую неделю проводились общие собрания всех педагогов и всех учителей вместе, на которых каждая сопля, каждый ученик мог высказать всё, что он думает о педагогическом процессе, о педагогах и о своих однокашниках. Вторая, казалось бы, антипедагогическая мера – совместное выполнение домашних заданий, коллективное. Удивительно: она привела к результатам. Успеваемость в школах от этого существенным образом повысилась. Наиболее продвинутые ребята в старших классах организовали так называемый старший братский кружок и решили брать шефство над ребятами не особенно благополучными из младших классов. Причём там была введена такая подлинная демократия: эти младшие ребята сами выбирали себе старших шефов. То есть тех ребят, которые им наиболее по душе. А старшие писали на младших ежегодные характеристики. Мне довелось несколько таких характеристик прочитать. Знаете, это удивительно здорово написано – настолько это психологически глубокие документы. А написаны пятнадцатилетними ребятами.
После образовался младший братский кружок. Здесь напрашиваются аналогии с пионерами и комсомольцами в наших советских школах. И, в общем-то, такие аналогии дальше по мере нашего повествования будут так или иначе проступать.
Первый выпуск из школы состоял всего из шести человек. Причём трое из них настолько сжились с тем братским ритмом жизни, который образовался в школе, что не захотели с ним расставаться. Трое выпускников ушли в мир, а трое попросили Неплюева дать им небольшой участок земли и образовали на нём братство, которое уже послужило прообразом Крестовоздвиженского братства. Они там начали строить дом (это был так называемый Рождественский хутор), стали обрабатывать поле, сеять сельскохозяйственные культуры. И одновременно они умудрялись работать педагогами в неплюевских школах.
Кстати, сначала педагогами в школах были люди со стороны. И была масса проблем, потому что педагоги не понимали, чего хочет Неплюев. Возникали проблемы, неурядицы, скандалы. И Неплюев их с трудом решал. Но после того, как Неплюев добился, что преподавать в его школах будут выпускники его школ, дело пошло на лад.
После подоспел следующий выпуск школы. Уже больше ребят подключилось к этому вновь образованному братству. И так с каждым выпуском братство всё расширялось и расширялось.
Неплюев написал Устав братства. И с огромными трудами этот Устав он утвердил. Утверждение Устава заняло несколько лет. Но зато он был утверждён аж у самого Государя императора Александра III. Причём Неплюеву в разных инстанциях ставились большие препоны при утверждении этого Устава: как в Епархии Черниговской, так и при дворе. И дело кончилось бы ничем, но помогла мать Неплюева, урождённая баронесса Шлиппенбах, бывшая фрейлина императрицы. Кстати, фамилия Шлиппенбах вам должна быть знакома по «Полтаве» Пушкина:
Уходит Розен сквозь теснины,
Сдаётся пылкий Шлиппенбах
Оказывается, мать Неплюева была прямой внучкой вот этого шведского маршала Шлиппенбаха, который был взят в плен, обрусел и остался на Руси.
И матушка Неплюева – она уже была старушкой – надела старое платье, поехала ко двору, и добилась аудиенции у императрицы. Поговорила – и дело было сделано.
Это оказалось очень важным. Дело в том, что Неплюев не зря кончил юридический факультет Университета. И вообще он был человеком удивительного ума. Он отлично понимал, что бумажка – вещь очень важная. И если она утверждена на высоком уровне – это очень сильная защита от недругов, которые, как он и предвидел, у братства скоро появились.
Очень интересно (это, правда, не в Уставе, а в другом документе записано), как Неплюев формулировал главную цель братства: «Главная цель братства – осуществить христианство в несравненно большей степени, чем оно осуществляется в окружающей жизни. Основать отношения и труд на единой христианской основе братолюбия». И единственную форму такого рода братства Неплюев видит в трудовой общине. Он писал: «Мне нечего было придумывать форму жизни, наиболее соответствующую вере и пониманию жизни верующего христианина. Святые апостолы научили нас тому примером братских общин – этой единственной форме социального строя, вполне соответствующей братской любви».
Устав братства предусматривал три разряда братьев. Это, во-первых, полноправные братья. Они участвуют в выборах и установлении самого уклада Братства. Во-вторых – приёмные братья. Они на равных с полноправным участвуют в доходах братства, но не участвуют ни в выборах, ни в установлении уклада жизни братства. Полноправные братья составляют так называемую Думу братства. Из полноправных братьев пожизненно выбирается блюститель братства. Коим пожизненно был выбран сам Николай Николаевич Неплюев. Помимо Думы братства избирался ещё хозяйственный совет, который мог состоять из любых братчиков: полноправных, приёмных, и даже не из братчиков, а людей со стороны, но хорошо понимающих в хозяйственных проблемах. Был ещё один вид братчиков – это «братья-соревнователи», которые живут не в братстве, а на стороне, но так или иначе, идейно или материально помогают братству. После жизнь заставила образовать и четвёртый разряд братчиков. Это приёмные члены, которые перед приёмом в братство проходили испытательный срок один год.
Кроме Думы было ещё общее собрание братства: всех братчиков, и полноправных, и приёмных. Однако решения общего собрания имели для Думы только рекомендательный характер. Все дела решала Дума. Решала по-разному: либо простым большинством голосов, либо квалифицированным большинством. Интересно, что Дума была малочисленна. Думу составляло 8 человек тогда, когда состав братства уже далеко перевалил за сотню. Причём четверо из них относились к семье Неплюевых. Оказывается, Неплюев, после того, как его отец умер, стал наследником всех неплюевских имений, стал очень богатым человеком. И, став полным хозяином Воздвиженского, он как следует развернулся: он пригласил туда своих младших сестёр – Марию и Ольгу – которые стали играть в братстве очень важную роль. И пригласил туда свою мать, вот эту самую баронессу Шлиппенбах. И все они были в Думе. Ну, а основной состав Думы составляли наиболее преданные, верующие, старые и закалённые члены братства. После в братство стали принимать и девушек, выпускниц уже женской сельскохозяйственной школы.
Братство разрасталось. В братстве образовались первые молодые семьи из братчиков. Очень интересно было организовано распределение доходов братства, так сказать, некий такой решающий и очень важный пункт. Я просто зачитаю выдержку из устава братства. «Чистый доход братства распределяется так: двадцать процентов отчисляется ежегодно в основной и запасный капитал: по десять процентов каждый. Остаток чистого дохода разделяется поровну между всеми полноправными и приемными братьями, но не выдается им на руки, а записывается на их личные счета. Все суммы, записанные на личные счета, до выхода члена братства (добровольного или принудительного), не поступают в его бесконтрольное распоряжение, а могут быть ими расходуемы только с согласия простого большинства наличных членов думы. Примечание: при выходе из братства выходящий получает в полную собственность все причитающуюся на его долю сумму, за вычетом денег, взятых им с согласия думы, во время пребывания в братстве». Очень любопытно.
Значит, все братчики работают. Работают либо учителями в неплюевских школах, работают либо на полях, работают либо на организованной животноводческой ферме, либо работают в мастерских, которые были сначала в собственности Неплюева, а после перешли в собственность братства, работают на заводах, которые были неплюевскими, а в один прекрасный момент стали братскими. И так далее.
Но, все получают поровну, причем на руки выдается меньшая часть вот этой самой прибыли, которую получают братчики, а большая часть записывается им на счета в банке. А меньшая часть какая? В год сначала было около пятидесяти рублей. После где-то ста-ста пятидесяти рублей на личные расходы.
Дело в том, что все братчики жили за счет братства, жили в братских домах. Были организованы общие братские трапезы, но не только для них самих, но и для их детей, которые стали рождаться у братчиков. Дети обучались в братских школах, была выстроена больница, в которой братчиков бесплатно лечили. И так и далее. Даже похороны производилась на братском кладбище за счет братства. Кстати, на этом кладбище был похоронен, в конце концов, и сам Николай Николаевич Неплюев. Я был на этой могиле.
Еще следует сказать о религиозной жизни братства. Был построен храм – вот этот самый Крестовоздвиженский храм, в честь которого и было названо все Братство. Храм был очень красивый но не очень большой. И после, когда братство разрослось до пятисот человек, встал вопрос о строительстве большого каменного храма. В храме пел братский хор, на службах прислуживали сами братчики. Были организованы молитвенные кружки, в которых более церковные и молитвенно продвинутые собирались и читали молитвы. Соблюдались все православные посты. Братчики причащались достаточно часто – во всяком случае, раз в месяц.
И, что самое интересное, в этом Крестовоздвиженском храме служил братский священник. Дело в том, что в Уставе братства был записан особый пункт, что братство, Дума братства имеет право избирать себе священника из числа духовенства. Надо сказать, этот пункт совершенно уникальный и единственный в своем роде: нигде в России так не было, чтобы приход сам себе назначал и избирал священника. Это, в общем-то, не нравилось епархии, не нравилось черниговскому архиепископу, но он поделать с этим ничего не мог. Устав был утвержден аж у самого царя. Кстати, после утверждения Устава Александр III вскоре умер, а Николай II необычайно почитал своего отца и все то, что было отцом сделано. Поэтому он уже его решения никогда не изменял. И поэтому, так сказать, дезавуировать этот Устав уже не было никакой возможности. Об уставе знал и Синод, так как после утверждения государем устав поступил в Синод, затем спустили Устав в епархию, ну и так далее.
Таким образом, священник назначался братством по согласованию с черниговским епископом. Между прочим, сначала первый епископ Всеволод Соколов очень хорошо относился к братству, к идее братства. Он несколько раз приезжал туда, общался с братчиками. Но на беду он умер. А следующий епископ, тоже Соколов, но Антоний, однажды за все 15 лет, приехал в братство, посмотрел, ничего не сказал, уехал и больше там никогда не появлялся. Но тем не менее, он утверждал того священника, которого избрало братство. О священниках я еще расскажу. На самом деле оказалось, что священник братства – это большая и тяжелая проблема.
Но пока о хорошем. Братство быстро развивалось, развивалось и его хозяйство. О братстве быстро прослышали в России. Вот такая удивительная община коммунистическая, и хозяйство у них замечательное. Стали приезжать люди, народ валом повалил туда. Люди разные: и православные, и не очень православные. Но, как вы знаете, люди очень любят учить других как надо жить. И вот приезжие стали активно учить Неплюева, подсказывать ему: вот это плохо, вот это он делает не так, вот это неудачно, а это вообще совершенно неправославно, и так далее. И быстро у братства появились люди, которые братством восхищались – помощники братства, а также и недруги братства. Причем, оказалось, что недругов значительно больше. И ранг этих недругов оказался повыше, чем благодетелей. Братство очень не понравилось первоприсутствующему в Синоде митрополиту Антонию Вадковскому. Он писал, что это, в общем, совершенно не в православном духе, но из-за Устава братства ликвидировать его своей властью не мог. Братства крайне не любил, казалось бы, всесильный Победоносцев. Он верил всем негативным нелепым слухам о братстве, которые стали появляться и быстро разрастаться. Всячески вставлял палки в колеса, мешал, препятствовал, но разрушить братство был не в силах.
Один из писателей Панкратов передает очень любопытный разговор между Неплюевым и Победоносцевым. Я зачитаю: Победоносцев говорит: «что за охота Вам заниматься не свои делом? Если хотите послужить Богу, выстройте монастырь, примите монашество, и мы скоро сделаем Вас епископом». Это была для Победоносцева обычная практика. Он очень любил делать епископами таких матерых вдовых священников. Быстро проводил их через все эти монашеские степени. Неплюев отвечает: «Но моя цель – просвещение народа». Победоносцев говорит: «Оставьте народ, ему не нужно просвещение, а государству народное просвещение даже вредно, ибо может колебать его устои».
В общем, это не Неплюев писал, поэтому стопроцентной уверенности в содержании этого разговора у меня нет. Но в общем-то характерно, как к делу Неплюева относилось консервативное крыло нашей русской Церкви. А это крыло, естественно, было в Церкви доминирующим. Про неплюевское братство говорили, что оно совершенно не в православной традиции, что это новшество, что это, в общем-то, типично протестантское учреждение. Хотя Неплюев строго следил за тем, чтобы все было православным. Когда нужно было, благословлялся у епископа, и в этом смысле вел себя совершенно корректно.
Но недоброжелатели были и в обществе. Например, такой известный русский публицист – Михаил Осипович Меньшиков. Очень известный наш публицист. Такой писака: каждый день писал по фельетону в течение многих лет. Он однажды побывал в братстве, правда, будучи еще толстовцем. Три дня он находился в братстве, уехал. и стал публиковать разгромные статьи в газете «Неделя», где он сотрудничал. Он говорил, что да, в братстве, казалось бы, присутствует дух любви, но все деланое, все какое-то слащавое, неестественное, что в этом братстве как бы нету ничего настоящего, подлинного.
В братстве была введена повседневная и праздничная форма – белые рубашки, очень красивые. Братчики, в общем, достаточно хорошо одевались: все носили кожаные сапоги, что в то время было, в общем-то, удивительным. Вы должны представлять себе, что состав братства – это простые украинские крестьяне, которые прошли братские школы. И фамилии братчиков - Фурсей, Чвертка, Федоренко, Набоко, Кобец – в общем такие, что ли, хохлацкие фамилии. Все они из простых семей. Когда-то получили в школах хорошее образование, очень серьезное. Хотя школы назывались низшими сельскохозяйственными, но именно сельскохозяйственное образование там давалось на очень высоком уровне, мне даже кажется, что чуть ли не уровне сельскохозяйственных институтов. Братчики становились людьми весьма культурными: они читали газеты, интересовались общественной жизнью, постоянно общались друг с другом. Но вот с точки зрения Меньшикова все это, оказывается, никуда не годилось.
Теперь я возвращаюсь к священникам. Один из первых трех основателей братства – Илья Кобец был очень верующим и благочестивым человеком. И он хотел идти по священнической линии. Неплюев этому благоприятствовал, думал, что человек окончит семинарию и станет священником братства. Но Кобец неожиданно умирает, и священников пришлось брать со стороны. Сначала Неплюев приглашал в качестве таковых молодых людей: священников, только что окончивших Киевскую или Санкт-Петербургскую академии. В общем-то, это было их первым местом служения. Обычно такой молодой священник восхищался самой идеей братства, быстро соглашался и приезжал в Воздвиженск. Но оказывалось, что прослужив год или полтора, отношения между Неплюевым и священником становились очень холодными. И по взаимному согласию этот священник находил себе другое место службы, и появлялся новый священник.
Так у братства переменилось пять или шесть священников. Причем, среди них, оказывается, были люди очень неординарные. Одним из священников был и отец Сергий Четвериков. Может быть, вы знаете такое имя. После он иммигрировал и стал известным протоиереем, духовником РХД в эмиграции. Он разругался с Неплюевым и написал разгромную статью насчет братства и насчет положения священника в братстве. Он посчитал, что положение священника в братстве – как бы не заслуживающее высоты священного сана, что священником в братстве пренебрегают, что он становится требоисполнителем, что вот он совершает литургию, преподает святые дары, исповедует братчиков, но не становится духовным лидером братства.
Действительно, подлинным лидером – и духовным и организационным в братстве всегда был Николай Николаевич Неплюев, который постоянно жил в братстве и отдавал этому делу все свое время и все свои силы. Вот именно на этой почве между священниками братства и братством во главе с Неплюевым возникал конфликт. Ведь священники всегда хотят быть лидерами. А здесь им предлагался немного другой статус. Это далеко не все выдерживали и уходили. Такой же конфликт был и с другим священником, Романом Медведем, человеком, который ныне даже канонизирован как исповедник нашей Церкви.
И только тогда, когда священником стал человек, академии не кончавший, а окончивший только семинарию – отец Александр Секундов – вот он нашел правильный модус поведения в братстве и закрепился там. Стал постоянным священником братства. В конце концов, он обрел и авторитет, и известность, и даже стал делегатом от священства черниговской епархии на Поместном соборе 1917 года.

Братчики были организованы в так называемые семьи. Семья – это фактически такая производственная бригада, в которой жили и холостые братчики, и настоящие семьи со своими детьми. Каждая семья занимала огромный дом, который специально для нее был выстроен. В этом доме для семьи из пятидесяти-шестидесяти человек организовывались своя трапезная, свой детский сад, было свое локальное самоуправление. Эти семьи назывались по именам святых. Например: семья Николая Чудотворца – в ней жили учителя неплюевских школ.
Но оказалось, что самый страшный враг находится не снаружи, а внутри братства. Оказалось, что среди вот этой самой семьи учителей – людей развитых, считавших себя интеллигенцией братства,– появились люди, которых стали не устраивать братские порядки. Они стали мутить воду, говорить, что в братстве слишком много молитв, что какой-то средневековый колорит у братства, что семья Неплюевых занимает в братстве слишком большое положение, и поэтому братство является как бы карманным у Неплюева, который является и хозяином, и благотворителем. А главное, плохо то, что все в братстве распределяется поровну, что совершенно несправедливо: в миру педагоги получают гораздо больше, чем прачки, а у нас все совершенно одинаково. Это несправедливо, надо каждую семью в хозяйственном смысле изолировать, пусть она имеет свой счет, получает свои доходы.
Неплюев предложил таким людям письменно изложить свое мнение и зачитать его на собрании братства. Это было проделано, и, в общем-то, заявления сохранились. Они произвели и на самого Неплюева, и на всех братчиков ужасно удручающее впечатление: точнее, на Неплюева удручающее, а на всех братчиков – соблазнительное. Особых возражений не последовало, и тогда Неплюев решил, что пусть соберутся все недовольные семьи и проведут отдельное собрание без братской Думы, без Неплюева. И пусть там они договорятся, как следует поступить и сделают ясные предложения. Такие собрания были проведены, причем в течение нескольких дней. Неплюев пишет, что для него это были дни кошмара. Он, в общем, передумал очень много и уже хотел все бросить, потому что он видел, что, оказывается, люди не поняли самую главную идею братства. Причем эти диссиденты организовали прямо целую оранжевую революцию. В братстве были люди, которые до этого братство необычайно хвалили. Один из них был поэтом, который писал восторженные оды про братство и издал за счет Братства две книги. Другой из них был личным секретарем Неплюева.
После того как Неплюев прочитал предложения того многодневного собрания, он все-таки решился переломить ситуацию, и на следующем общем собрании он выступил. До этого он молчал. Он думал, что братство само эту заразу переборет. Но не тут-то было, пришлось ему произнести пламенную речь, которая изменила ситуацию. И в конце концов большинство братьев стало на его сторону, а эти диссиденты ушли из братства, примерно пять-шесть человек. После некоторые просились обратно, но Дума их уже приняла как приемных и дала им год испытательного срока, от которого они тут же отказались.
Как это все расценивать? Неплюев содавал общество любви, он выстраивал с помощью школ, с помощью братства самое настоящее общество любви, состоящее из христиан, объединенных братской любовью. А тут он увидел, что да, в этом братстве имеются люди, для которых собственное Я, собственный эгоизм гораздо важнее. Остальные еще не укреплены в любви настолько, что могут этому наглому эгоизму противостоять. Для него это был большой удар. Но после того, как диссиденты ушли, дело пошло на лад. И постепенно духовная жизнь братства стала выправляться, и более ничего подобного в братстве не было.
Теперь расскажу про братское хозяйство. В конце концов, Неплюев передал братству большую часть своего состояния, земли, мастерские, заводы. И в результате этого братство получило мощный капитал, который оценивался в два миллиона тогдашних рублей. И благодаря этому братство смогло развивать свое хозяйство, причем с прибылью. После этого братство каждый год, причем, по нарастающей, получало ощутимую прибыль. Хозяйство, как я уже говорил, велось по всем современным канонам земледелия. Десятилетний севооборот, который был разработан киевским профессором Слёзкиным, который неуклонно соблюдался. А потому урожайность на братских полях была в три-четыре раза выше, чем на полях окрестных крестьян. Урожай пшеницы – восемнадцать центнеров с гектара. Такой урожай на тех же полях был достигнут только в советское время, и только в 1972 году. Животноводческая ферма – сплошь из зарубежных, английских пород, свиноводческая ферма, ферма крупного рогатого скота, сто голов лошадей – иногда больше, иногда меньше, птицеферма, заводы. Кирпичный завод изготовлял великолепные кирпичи с клеймом братства. Когда я был в Воздвиженске, я эти кирпичи видел. Довольно мощный механический завод (правда, не в Воздвиженске, а недалеко в поселке): сто человек рабочих, изготовлявших сельхозтехнику и оборудование. Спиртовой завод, который перерабатывал продукты сельского хозяйства, которые в братстве выращивались: картофель и другие плоды. За счет этого спиртового завода было много нареканий. И до сих пор недруги говорят, что Неплюев спаивал местное население. Было лесное хозяйство и, соответственно, мебельная фабрика, которая, оказывается, приносила наибольший доход братству. После, уже в советское время появилась электростанция. И братчики организовали во всех основных своих точках электрическое освещение. После появился телефон, связывающий все основные хозяйственные точки. После появились трактора, не говоря уже о всевозможной современнейшей хозяйственной технике, которая всегда выписывалась из-за рубежа – новейшие образцы американской техники.
Продукция братства была очень высокого качества. Она экспонировалась на всевозможных выставках и получала медали, и очень хорошо шла на рынке. И именно от этой продукции братство и получало прибыль. Кстати, на братских предприятиях работали и наемные рабочие, причем довольно много. И для них было построено даже общежитие. Эти наемные рабочие не были членами братства и получали приличную зарплату. Братство пережило первую русскую революцию. Окрестные крестьяне, между прочим, братство очень не любили, и про Неплюева они говорили, что странный он человек, очень странный: так, в общем-то, не видно, но, наверняка, от этого братства какую-то выгоду он имеет, мы не можем понять какую, но обязательно имеет.
Между прочим, были попытки вступления в братство окрестных крестьян, но они окончились неудачей. Они были несколько лет в братстве и уходили оттуда. Оказывается, менталитет окрестных крестьян был такой, что они той братской коммунистической жизнью жить не могли: для них это было невыносимо. Вот поэтому основную подавляющую часть членов братства составляли выпускники братских школ, молодежь. Во время первой русской революции братчикам пришлось все женское и детское население отправить в Ямполь, в город. Потому что вокруг происходили вещи ужасные, пожары, и братчикам пришлось с ружьями охранять свои угодья и вызывать казаков. Правда, все обошлось несколькими выстрелами в воздух.
А в самом начале 1908 года Николай Николаевич Неплюев вдруг неожиданно умирает под неутешные стоны всего братства. Для братства это была катастрофа. Но братство выжило. На собрании был избран новый блюститель – сестра Неплюева, Мария Николаевна Уманец. Она оказалось очень мудрым человеком и повела корабль братства дальше.
Братство пережило первую мировую войну, хотя многие члены братства стали солдатами, воевали, и некоторые были убиты. Братство пережило революцию, гражданскую войну, хотя каждая армия – то белых, то красных – нещадно реквизировала братское хозяйство. То волов забирали, то лошадей, то мешки с зерном забирали.
Братство стало жить при советской власти, причем, в первое время оно сумело договориться с новой большевистской администрацией, поскольку братчики переименовали себя в коммунистическую артель и сумели убедить администрацию, что они являются самым настоящим коммунистическим предприятием. Первое время это удавалось. Однако, в общем-то, конечно, большевики видели, каковы порядки в этой артели – а после колхозом имени какого-то октября стал – и понимали, что порядки в этой артели совсем не большевистские: там проходят службы православные и прочее.
Поэтому в 1925 году над братчиками был организован судебный процесс. Вся верхушка братства – человек пятнадцать примерно – получили большие реальные сроки – по пять-десять лет тюрьмы и лагерей. А после в 1929 году началась коллективизация, и здесь уже братство было разрушено полностью. Большинство братчикиов было выселено из Воздвиженска и расселено по разным деревням. Они уже больше никогда больше не собирались. В общем, братство стало таким что ли советским колхозом. В храме богослужения прекратились, а после войны этот храм вообще был разрушен. А сейчас в городе Воздвиженск (теперь уже, к сожалению, не в России, а на Украине), существует музей Неплюева, организованный удивительным подвижником – Валерием Николаевичем Авдасевым, который собирает о Неплюеве материалы. Сам он уроженец Воздвиженска, бывший преподаватель биологии. Узнал, что в его городе жил такой замечательный человек, восхитился им, бросил все и сумел организовать музей. Он уже 15 лет единственный, так сказать, и директор и сотрудник этого музея. Получает мизерную зарплату и живет впроголодь. Но он все знает о Неплюеве, все, что можно знать. Он проследил даже судьбу каждого братчика. Братские здания сейчас разрушены. Правда, остался дом, в котором жил Николай Николаевич Неплюев. Дом находится в ужасном состоянии, однако половину его, как ни странно, занимает Крестовоздвиженский храм. Он сделан в бывшей кухне Неплюева. Там иногда проходят богослужения. К сожалению, все это находится в плачевном состоянии. Местные жители числят Авдасева за немного ненормального человека, который ерундой занимается. Однако, о братстве помнят, и, самое интересное, говорят об этом братстве всегда шепотом.
Это первая лекция по Неплюеву. Будет еще одна лекция, которая будет посвящена социальной философии Неплюева. Дело в том, что Неплюев – не только практик, он еще выдающийся русский социальный философ. Он разработал замечательную христианскую социальную философию. И вот о ней на следующей лекции я расскажу.

Лекция от 06.11.2013: Государство иезуитов в Парагвае.

Сегодня лекция будет посвящена государству иезуитов Парагвае. Это один из самых удивительных эпизодов человеческой истории. Дело в том, что в то время как наша Россия переживала свой очень сложный период истории, начиная со смутного времени и до начала царствования матушки Екатерины Второй, на другой стороне шарика существовало удивительное коммунистическое государство, которое было организовано иезуитами. Но все по порядку.
Иезуиты. Вы, конечно, наслышаны об иезуитской морали, что это мораль такого типа, что «цель оправдывает средства». Иезуиты в общем-то применяли разные методики, действительно часто некорректные. Но в данном случае, в данном эпизоде иезуиты выглядят совершенно иным образом. С какой-то замечательной стороны, я бы сказал. Иезуиты – это орден, который был образован в первой половине XVI века. И их целью была борьба против Реформации, и вторая цель – миссии, миссионерство.
Южная Америка была завоевана ещё в конце XV века, и где-то в 1538 году папа организовал такое очень представительное совещание, на котором решался вопрос: «являются ли жители этого материка – индейцы – людьми, или это особый вид обезьян?» Были очень долгие споры, высказывались разные мнения. Но в конце концов папа решил, что это люди. А раз люди, значит, они должны быть просвещены светом христовым. И вот в Южную Америку едут миссионеры. Иезуиты несколько опоздали к началу, и первыми миссионерами были францисканцы. Иезуиты появились где-то в середине XVI века. Миссия шла в общем-то по всему материку: такая была мощная программа. Но самые знаменитые, самые замечательные результаты оказались в Парагвае.
Я попробую нарисовать карту Южной Америки, что бы было ясно. Вот залив очень большой – это Ла-Плата. Буэнос-Айрес – сейчас это столица Аргентины. Ну а тогда это был главный город колонии, которая была подчинена Испанской империи, и тоже называлась Аргентина. В Ла-Плату впадают реки. Парана – большая река, вторая по величине река после Амазонки в Южной Америке. Ее притоки Парагвай и Уругвай. Город большой – Сан-Паулу. Его основали иезуиты, он был построен на таком большом плато, 800 м над уровнем моря. Сейчас это один из самых больших городов в мире: со всеми окраинами что-то около 20 млн. Рио-де-Жанейро. И район Парагвай – район миссии.
Иезуиты, когда они появились в Южной Америке, сразу решили, что силой они действовать не будут. И была выработана концепция – «конкиста э спиритуаль», то есть духовное завоевание. Только мирная миссия, налаживание добрых отношений с индейцами: ни в коем случае не ломать их через колено, а наоборот уважать их традиции. И эта стратегия дала свои плоды.
В Южной Америке существовали многочисленные племена индейцев. Самым большим было племя гуарани. На самом деле более правильно произносить гурани. Но у нас и в Европе почему-то принято произношение гуарани, и я тоже так буду говорить.
Это племена, состоящие из многочисленных кланов, которые жили где-то в этом ареале (обведен красным). Этот ареал – сельва, то есть здесь и джунгли, такие тропические леса, но которые периодически перемежаются какими-то лугами.
Гуарани находились на низкой стадии развития: занимались в основном охотой, постепенно переходили к примитивному земледелию. Но охота была их главным занятием. Были дротики, были луки, громадные – как историки пишут – величиной в шесть футов. Так что один конец они втыкали в землю.
Племя такое очень низкое – на две головы ниже европейцев – но очень подвижное. Охотники они были прекрасные. У них были такие бадоги. Это были небольшие глиняные шарики, которые они обжигали и которые они прекрасно метали. Так что на лету сбивали птиц этими бадогами. Вот попробуйте камнем сбить птицу – вряд ли получится.
Племя было в меру воинственное. Но у них была такая «замечательная» особенность: они были людоедами. И вообще очень любили мясо. Мясо было основной их пищей. А людоедством они занимались не только ради мяса, а занимались по большей части в силу ритуальных целей. Ну, вот они считали, что если вы убьете храброго воина и съедите его, то тоже станете таким же храбрым как и он. А чтобы эти витамины храбрости не портились, они ели мясо практически сырым: так чуть-чуть проводили его по огню и ели. Тем не менее, и миссионеры, и многие другие отмечают какую-то удивительную доброжелательность этого народа, веселость и даже детскость. У них все время улыбки, веселье, какие-то танцы постоянно.
Иезуиты немножко опоздали: первыми миссионерами на южном континенте были францисканцы. Но после иезуиты свое наверстали и стали играть первую скрипку. Очень много индейцев было крещено, но они быстро заметили, что просто крестить неэффективно. Они кочевали, быстро переходили с одного места на другое. Племя покрестили – все хорошо, а после они раз – куда-то ушли, и катехизация эта быстро выветрилась. Поэтому решили, что надо как-то индейцев этих организовывать, собирать в поселения, которые стали называть редукциями. От слова «редуктир», то есть «обращаю». Редукции – это поселки, которые были организованы белыми людьми, миссионерами ради христианизации индейцев. Первую редукцию организовали францисканцы, но после в большом количестве редукции стали организовывать иезуиты. Причем особенно удачно миссия шла в двух районах – как я уже сказал, в Парагвае, и рядом район, который назывался Гуаир (отмечен красным). Здесь вот было организовано достаточно много, десятки редукций.
Но появился очень жестокий враг, который носил очень характерное название – бандейрос они назывались. Бандейрос или паулисты. Это были белые, которые охотились за рабами. А дело в том, что на побережье образовывалась своя белая цивилизация. Кофейные плантации и всякие другие. Нужны были рабы. А тут пожалуйста – народу сколько угодно. Вот и появился такой промысел что ли. С одной стороны – дело очень выгодное: за рабов платили очень приличные деньги. А во-вторых, интересно, так сказать, экстрим. Не очень безопасный, но, понимаете, эти бандеранты были вооружены мушкетами. А те индейцы – дротиками и луками. В общем-то силы были неравные, и индейцев в большом количестве стали отлавливать.
Когда появились редукции, для бандейрос вообще стало раздолье. Даже не надо было бегать по лесам, а достаточно было ворваться в редукцию, и просто там переловить всех индейцев как кур. Это был бич. Бандейрос стали разрушать редукции. Особенно в провинции Гуаир, поскольку бандейрос концентрировались в провинции Сан-Паулу, потому и назывались паулистами.
Что делать? Иезуиты решили идти вглубь лесов. И произошел исход из Гуаира в Парагвай, в долину Параны. И в долине Параны редукции, которые были здесь, перекочевали.
Однако и туда забирались бандейранты, и дело принимало очень серьезный оборот. Тогда иезуиты, используя свое умение добиваться того, чего они хотят. Во-первых добились распоряжения папы: папа запретил превращать в рабство индейцев-христиан. А во-вторых, они добились в Испании, в Мадриде разрешения индейцам носить огнестрельное оружие. Иезуиты сумели из индейцев организовать армию: вооружили индейцев мушкетами, поставили во главе опытных военачальников – бывших военных-иезуитов. И однажды, когда большая бандейра, то есть экспедиция вглубь Парагвая, начала сплавляться по рекам и была уже в районе Параны, их поджидала засада. Удара был столь неожидан и силен, что бандейранты понесли большие потери, отступили, окопались в лагере. Войска индейцев их окружили. Лагерь они и не пытались брать штурмом, поскольку знали, что там нет никаких запасов продовольствия: там они долго не просидят. И действительно, на следующий день бандейранты, опять с огромными потерями, прорвали кольцо окружения и ретировались к себе в Сан-Паулу. С тех пор набеги этих бандейрантов продолжались, но все-таки в существенно меньших масштабах.
Ещё одну тонкость я забыл сказать. Было ещё третье действующее лицо помимо иезуитов и индейцев – это белая администрация. Дело в том, что Южная Америка в это время была поделена между двумя империями – Испанией и Португалией. Аргентина была испанской колонией, а Бразилия была португальской колонией. И граница шла примерно так (отмечено красным). Причем португальцы претендовали и на Парагвай, который все-таки принадлежал Испании. В Португалии рабство было разрешено, поэтому бандейранты действовали вполне легально. Вообще анекдот. Дело в том, что эти бандейрос в Бразилии считаются национальными героями. Это чуть ли не люди, которые образовали Бразилию, и во всяком случае, завоевали территорию Бразилии вот такую большую. Там в Бразилии стоят памятники этим бандейрантам, в том же Сан-Паулу несколько памятников. И когда иезуиты сталкивались с бандейрантами, они им объясняли, что в общем как-то вы странно действуете. Потому что и мы – иезуиты, и индейцы, и вы фактически подданные одного короля – короля Испании. А в то время Португалия, она была некоторый период подчинена Испании. На это бандейрос ответили: «Это наша земля, а вовсе не короля Испании». И вот с тех пор этот ответ вошел в учебники истории Бразилии. И в общем имена их там так же чтут как у нас Ермака, или Семена Дежнева – наших землепроходцев.
Иезуиты сумели добиться, что Парагвай перестал подчиняться светской администрации колониальной, которая была расположена в Буэнос-Айресе. Там полностью всем стали управлять иезуиты. Это было примерно в 1611 году, и с тех пор начинается расцвет государства иезуитов. Численность индейцев постоянно растет: где-то 150-200 тыс. их насчитывали в лучшие времена. А некоторые историки упоминают цифру в 300 тыс. человек. И вот именно там образовывается коммунистическое государство. Слово «государство», конечно, здесь нужно брать в кавычки. Дело в том, что фактически никакой сильной центральной администрации не было. Были редукции. Это были поселения, окруженные крепким забором, в которых жили индейцы вместе с иезуитами. Иезуитов было мало. Удивительное дело: во всем этом государстве их было человек 120-150. Всего. И в каждой редукции ( а редукций было примерно 30-31 – такое что ли было классическое число, которое долгое время, буквально столетия держалось в государстве иезуитов) было только два иезуита. Один был духовным главой редукции, а другой административным главой. Конечно, кроме иезуитов была еще местная администрация: был коррехидор –. местный индеец, который был как бы передаточным звеном между иезуитами и индейцами.
Вот какой момент. В общем-то имеется достаточно мало исторических источников о жизни государства иезуитов. Дело в том, что местность эта была плохо доступная. В среднем течении Параны было пороги очень труднопроходимые, поэтому трудно было сюда подняться. Шла река Игуасу, и был мощный водопад Игуасу, крупнейший в мире – потрясающее явление природы, но который тоже мешал сюда попадать.
Кстати, снят кинофильм. Наверно вы его смотрели. Фильм называется «Миссия». Кажется, английский. Фильм именно про миссию иезуитов в Парагвае. Он в Каннах завоевал главный приз, какие-то звезды там играют (Роберт де Ниро). Фильм где-то примитивный, но неплохой. Там вся история миссии в полтора столетия сжата в один год. И там главный герой – именно охотник за рабами, который отлавливал индейцев, а после перековался – стал иезуитом и стал их наоборот защищать.
Так вот, осталось довольно мало воспоминаний о том, что делалось в этом государстве. Иезуиты там были полными хозяевами и совершенно не были заинтересованы, чтобы эти места посещали белые разные путешественники и белая администрация. Поэтому имеется несколько воспоминаний, несколько отчетов иезуитов о своей деятельности. Об одном из них я сейчас расскажу. Но мне хочется немного рассказать о коммунизме, который они стали там организовывать.
Некоторые историки считали и считают до сих пор, что иезуиты прочли «Утопию» Мора и «Город Солнца» Кампанеллы, и решили сделать так как в книжках. Тем более что именно в начале XVII века появилась книга «Город солнца» Кампанеллы. Но это версия сомнительная, потому что она чисто умозрительная, ни на каких фактах не основанная. И многие историки считают, что иезуиты даже и не читали этих книжек.
Вы наверно понимаете, что организовать такое предприятие – целое государство христианское из индейцев – могли только люди выдающиеся. История нам донесла имена этих людей: иезуиты Симон Мацета и Катальдино. Это первая пара, которая занималась государством иезуитов. Их сменили, кажется, Диего де Торрес и Руис де Монтохи (Монтоя). Монтохи – это вообще замечательная личность. Сам местный уроженец, креол из Лимы, он стал иезуитом и среди индейцев провел 25 лет. Именно он явился начальником этого великого переселения из Гуаира в Парагвай, когда примерно 15 тыс. индейцев передвигались по джунглям со всем скарбом, со всем скотом на новые места обитания. Кстати, именем Монтохи назван университет в Лиме. Там его чтут, а у нас его не знает никто. Так вот, именно Монтохи и придумал вот этот коммунизм государства иезуитов. Он подумал вот что: белые люди ужасно развращенные, развращенные и золотым тельцом, развращенные просто морально; рабство у них в ходу. Если индейцы будут общаться с белыми людьми, то они тоже очень быстро развратятся. А он видел: хоть они и людоеды, но с другой стороны это удивительно чистый народ. Поэтому он ввел политику максимальной изоляции, ограждения всех индейцев от белых людей. А это означало, что индейцы должны были сами себя обслуживать в экономическом смысле, производить все необходимые им вещи для нормальной жизни. Это первое. А во-вторых, он говорил, что у этих индейцев есть какая-то естественная леность. У них не было частной собственности: все было в племенном пользовании. И только стал образовываться среди них какой-то более высокий слой, начальство, касики. И вот именно эти свойства он и решил использовать.
В самом конце XVII века – где-то в 1695 году государство иезуитов посетил один из иезуитов Антонио Сепп. И он оставил очень интересное воспоминание, яркое описание всей жизни иезуитов.
Стандартная редукция представляла из себя прямоугольник, окруженный очень хорошим высоким забором. В середине была большая площадь, громадная площадь, окруженная деревьями. Это был центр, так сказать, общественный центр редукции, где шла вся общественная жизнь. На площади располагался большой храм – громадный храм – собор – костел, построенный из очень хорошего кирпича. На противоположной стороне шли дома индейцев, иногда сделанные из дерева с соломенными крышами, иногда из камня. На другой стороне были мастерские. Дело в том, что иезуиты научили индейцев различным ремеслам. Вообще говоря, каждый из иезуитов получал великолепное образование – как богословское, так и образование в смысле освоения какой-то профессии. Кроме того, в иезуиты не брали в орден абы-кого, а шел тщательный отбор людей, Поэтому каждый иезуит – это была личность: и специалист в своем деле, и богослов, человек, пламенно верующий в Христа. И иезуиты, не привлекая, как сейчас говорят, специалистов со стороны, сумели обучить индейцев многим ремеслам: гончарному делу, литейному делу, плотницкому делу и прочим. Даже были попытки выплавки железа из руды. Правда, они не увенчались успехом. В том числе обучали и строительному делу. Все здания строили сами индейцы. Здесь находился рядом ещё один большой дом, назывался котигуасу. Это был дом, где жили вдовы и занимались одновременно каким-то прядением, ремеслом. Там же жили какие-то женщины и девушки, на которых накладывалась епитимья. Еще был сад и дом очень хороший, где жили два начальника-иезуита. Был дом коррехидора, то есть начальника администрации. И такая структура повторялась из редукции в редукцию.
Теперь о социальной организации иезуитов. Самое главное. Почти все хозяйство было в общей собственности, все орудия труда, все здания, даже жилые здания, все мастерские. Вокруг каждой редукции располагались сады: это были в основном апельсиновые рощи. Дальше садов шли поля. Поля были двух типов: абамба и тупамба. Абамба – это личные поля индейцев. А тупамба – это божьи поля, то есть общественные поля. Антонио Сепп с удивлением замечает, что абамба были очень плохо обработаны, и в общем-то на них ничего толком не росло. Но зато тупамба содержались в образцовом порядке. Он этому зело удивлялся и даже не мог понять, как это вообще может быть. Индейцы должны были часть времени (два дня) работать на тупамба. А остальное время он мог заниматься своими полями.
Во всех редукциях был строго семичасовой рабочий день. Распорядок дня был такой: подъем, полчаса на сборы, после все индейцы от мала до велика – а в редукциях было несколько сотен индейцев, в больших несколько тысяч – все шли в собор на утреннюю молитву, буквально все. Поэтому эти соборы были громадными – для того, чтобы тысячи там поместились. И до сих пор, надо сказать, в джунглях имеются развалины этих соборов. Там есть несколько местечек – бывшие редукции, там джунгли, джунгли, все поросло. И вдруг колоссальная развалина из красного кирпича, очень впечатляющая. Сейчас эти места стали местом паломничества туристов, за вход платят денежки, образовались даже музеи. Хотя эти развалины почти не реставрированы. Но во всяком случае структура редукции просматривается.
Дальше полей шли луга, на которых паслись стада. Стада тоже полностью были общественные: стада коров и быков. В общем, крупного рогатого скота. Кажется, были и деревни и, вообще говоря, каждая редукция представляла собой некий округ, мини-государство.
Но повторяю, этим государством правили всего два иезуита. И, казалось бы, перебить эти сто человек не составляет никакого труда, просто буквально, десятиминутное дело. Однако, просто случаев не было, чтобы индеец убил иезуита. Было удивительное доверие индейцев вот к этим миссионерам, и их приказания всегда беспрекословно, ну, конечно, через коррехидора и местную администрацию, выполнялись. В конце концов, когда редукции были соединены дорогами, достаточно хорошими дорогами, существовала почта. Лошадей не было. Как вы знаете, в Южной Америке, почта была пешком, но она была эффективна, работала. Всем индейцам выдавалась провизия из общественных фондов. Ну, конечно, растительную пищу, по мысли иезуитов, индейцы должны были выращивать для себя на абамба, а мясную пищу, которую индейцы всё равно очень любили, всегда выдавали из общественных фондов. Одежда, ткани, которые производились самими же индейцами, тоже выдавались централизовано.
Да, я вам недорассказал распорядок дня. После молитвы завтрак, после все собирались на площади, выносилась переносная икона Божией Матери. И с песнями, с псалмами народ отправлялся на работу в поля. Ну, а ремесленники шли работать в мастерские. Дети шли в школы. В каждой редукции была школа, где обучались дети индейцев. Правда, не все, но достаточно большое число детей обучалось. Кстати, иезуиты создали словарь, алфавит и грамматику языка гуарани, и всё преподавание шло на гуаранийском языке, также как и общение между иезуитами и индейцами. После был там где-то в полях обед. И после, где-то часа в четыре вечера, индейцы, опять-таки с песнями, возвращались в редукцию, ворота запирались. А народ шёл опять в собор, уже на вечернюю молитву. Ну, и где-то в девять часов вечера — отбой.
В праздники и в воскресные дни, конечно, никакой работы не было, а была культурная программа. Это достаточно интересный момент. Дело в том, что гуарани оказались народом очень художественным, в особенности, народом музыкальным. Музыка, европейская музыка, на них производила прямо-таки чарующее, магическое действие. Поэтому в каждой редукции был хор, взрослый хор и хор мальчиков, который пел в церкви. Во многих редукциях было организовано производство музыкальных инструментов, европейских скрипок, виолончелей, образовывались целые оркестры. В одной из редукций была организована музыкальная консерватория, где обучали индейцев музыкальной грамоте. Интересно, что для гуарани писалась специальная церковная музыка, причем ее писали известные музыканты. Так, знаменитый композитор Доменико Ципполи, автор пьес, которые играют в наших ДМШ, в конце жизни стал иезуитом, уехал в Парагвай к индейцам и там писал музыку.
Силами гуарани устраивались театральные постановки. Печатались книги на гуаранийском языке. В силу вот этой концепции ограждения индейцев от белой культуры, испанский язык вообще не преподавался в редукциях и в школах. А книги издавались в основном духовного содержания. Был переведен катехизис, Новый Завет, жития святых. Вот это было чтением индейцев. В общем, они стали людьми очень набожными. Они совершали различные христианские аскетические подвиги. Многие из них стали молитвенниками. В общем, в этом смысле просто рай такой, с точки зрения наших батюшек.
Индейцев по достижении определённого возраста, небольшого, надо сказать, юношей 16-ти лет, а девушек 14-ти лет, женили. Ну, считается, что пары подбирались как-то по любви, но довольно строго, в девках там никто не задерживался, во избежание разных блудных грехов. Индейцы, хоть и продолжали любить мясную пищу, но, конечно, перестали быть людоедами и употребляли только варёную мясную пищу, хотя и в достаточно больших количествах, соблюдая, однако, посты. Количество преступлений было очень небольшим, а наказания были в основном такого, что ли, нравственного характера. Это были в основном церковные епитимьи. Хотя была и тюрьма. Понимаете, всегда бывают такие отпетые люди, которых уже ничего не исправляет, но максимальный срок заключения — лишь 10 лет. Было популярно наказание палками, 24 удара. Вот такого рода наказания индейцы отлично понимали и принимали такие наказания не обижаясь. Но самым страшным наказанием было изгнание из редукции: «Всё, уходи» — вот это было самое страшное. Хотя, казалось бы, индейцы вольный народ такой, жители лесов, жители джунглей — вот этого-то боялись больше всего.
В экономическом отношении редукции жили внешней торговлей. Никакой внутренней торговли внутри редукции не было. Видите, рынка (на схеме редукции) там нет. И вообще, денег не было в этом государстве. Единственный момент, когда индейцы видели деньги,– это на свадьбе. По старинному испанскому обычаю жених дарил невесте монету. Ну, эту монету жениху предварительно давал священник, а после бракосочетания эту монету у невесты отбиралась за ненадобностью. А вот внешняя торговля была централизована. Торговля продуктами сельского хозяйства, торговля разными ремесленными изделиями, она была с белым населением, организовывались сплавы по Паране вниз к Буэнос-Айресу. И там появлялась такая делегация индейцев в многочисленных каноэ, обязательно в сопровождении иезуита. Она приезжали в таких одинаковых одеждах в Буэнос-Айрес. И, как говорят, иезуиты всегда обращали внимание индейцев, как гадко, как плохо живут белые люди, настолько они подвержены стяжательству и золотому тельцу.
Вот такая сказка, такая идиллия продолжалась полтораста лет. Но всякой сказке приходит конец. Дело в том, что и в испанской администрации, и в португальской, накопилось много легенд о несметных богатствах, которые якобы находятся в редукциях. Именно поэтому, мол, иезуиты туда никого не пускают и не жалуют туристов. Ну, однажды, это было в 1750 год, испанский и португальский короли договорились в очередной раз о границе между Бразилией и Аргентиной. И она прошла таким образом, что редукция, так называемая Восточная миссия, на восток от реки Уругвай – а туда снова возвратились иезуиты со временем – она переходила к португальцам, к Бразилии. А поскольку это были испанские подданные, то приказано им было редукцию эвакуировать на аргентинскую территорию, причём надо было это сделать буквально за полгода. Иезуиты запротивились, что, мол, это сделать просто технически невозможно за такое время. Во-вторых, это просто несправедливо, потому что индейцы считают эту землю своей, и уходить оттуда они не хотят. Они редукции считают своими, и землю своей, всё это ихнее. Администрация стала настаивать. Войска собрали, объединённые испано-португальские. Поскольку у иезуитов и у гуарани было своё войско, а, в конце концов, там была и пехота с мушкетами и кавалерия, первый удар объединённой испано-португальской армии индейцы отбили. Но после этого была собрана вторая армия, гораздо более мощная, и индейцы были разбиты. Тогда иезуиты пришли с повинной, сказали: да, мы будем делать эту эвакуацию, но уже отношения были совершенно испорчены, вот, видите ли, дошло до военных действий. А во-вторых, в обеих европейских столицах, и в Лиссабоне, и в Мадриде, к иезуитам стали относиться крайне отрицательно. И где-то в 1757 году иезуиты были запрещены в Португалии, а значит и в португальской колонии, то есть, в Бразилии. Поскольку в ордене существовала железная дисциплина, всех иезуитов просто эвакуировали оттуда. Приказ генерала ордена, он у иезуитов не обсуждался, там любые приказы выполнялись обязательно, даже нельзя было начальству подать какую-то апелляцию, это было исключено совершенно.
А после то же самое произошло и в испанской части Южной Америки. Иезуиты были в Испании и, соответственно, в Аргентине запрещены. Всех иезуитов тоже, ну, большинство из них, просто эвакуировали. Правда, говорят, что некоторые иезуиты не подчинились, остались вместе со своими подопечными. Но, судьба их, конечно, незавидна была. Вот так, очень быстро, пришла в редукции новая администрация. Иезуиты были заменены обычными священниками. Вся вот эта система общественной собственности была ликвидирована. Каждому индейцу, каждой индейской семье точнее, было дано какое-то поле, и каждая семья была напрямую обложена налогом. А до этого налог платила целиком вся редукция, вся община. Некоторые индейцы остались в редукциях, многие ушли в леса и снова стали таким диким народом, которые охотятся на дичь. Ремесленники, они, по большей части, перебрались в города, на побережье Южной Америки, в Буэнос-Айрес, и там завели свои мастерские. А без иезуитов вся администрация быстренько рассыпалась, сами индейцы сорганизоваться не смогли.
О самой жизни, как я сказал, свидетельств недостаточно. Но, довольно много разных толков и мнений существовало в европейской литературе относительно этого феномена. И сейчас, сами католики просто не понимают, как к этому относиться. Относиться как к блестящей победе католичества, к такому замечательному факту миссии, или наоборот, замалчивать всю эту историю, потому там организовали какой-то коммунизм, который у католиков совершенно не в чести, и в католическую доктрину никакой коммунизм не вошёл, Боже упаси? Мнения совершенно разные.
Французские просветители, несмотря на то, они к католической церкви относились достаточно прохладно, тем не менее, приветствовали это государство, где-то восхищались им. В социалистической литературе, например, у Поля Лафарга, наоборот, государство иезуитов подвергалось резкой критике. Говорилось, что никакого коммунизма там и подавно не было создано, а было создано тоталитарное государство с мощной эксплуатацией индейцев. Современные либеральные всякие историки и социологи напирают на то, что это государство было вот таким теократическим, а значит, тоталитарным. У индейцев отняли свободу, то они были свободными людьми, бегали по лесам, а то вот они были заключены в редукции, обнесены забором и жили как бы в сегрегации. Самые разные мнения.
Мы с вами всё-таки должны сделать некоторые выводы из этого удивительного феномена. На мой взгляд, выводов можно сделать два.
Во-первых. Помните, я вам рисовал схему общественных формаций, и там была стрелочка из Сотериологического Общества в Христианский Социализм. Безусловно, государство иезуитов, это Христианский Социализм, в самой его, что ли, полной реализации. Но, дело в том, что иезуиты вовсе эту стрелочку не реализовали. Потому что первоначально у иезуитов не было частной собственности. А переход к социализму и к Христианскому Социализму в частности, это обязательно переход к общественной собственности, к которой в Европе, естественно означал переход от частной собственности. Иезуитам было легко это сделать, потому что таковы были традиции гуарани. И теперь мы можем оценить, насколько великим событием была Октябрьская революция. Вот она сделала эту уникальную экономическую революцию, переход от частной собственности к общественной собственности. Октябрьская революция это уникальное событие в мировой истории, которое, боюсь, что больше уже не повторится.
И второй вывод. Вывод о том, — я не устаю его повторять, — что стабилен только религиозный социализм, христианский социализм. И государство иезуитов, которое просуществовало полтора столетия, яркий этому пример. И разрушено оно было не из-за внутренних неурядиц. Их просто, самое удивительное, там не было. А разрушено было внешними силами. Почему вообще только религиозный социализм стабилен? Дело в том, что социализм опирается на лучшие свойства человеческой натуры, на самые замечательные свойства человека: на солидарность, на взаимопомощь, на чувство справедливости, на алкание правды наконец. А, кстати, капитализм, – он наоборот был основан на самых низменных свойствах человека: на алчности, на жестокости, – в общем, совершенно противоположные вещи. Социализм эксплуатирует любовь, а капитализм эксплуатирует наоборот, эгоизм.
Вот это алкание правды, это очень важная вещь. Наш Советский социализм, я, может быть, скажу немножко неожиданную вещь, хотя я думаю, для многих она совершенно понятна: он тоже был религиозным социализмом, если мы будем понимать религию в более широком смысле. То есть, религия это то, что движет душами людей и за то, что люди могут отдать душу, отдать жизнь. Вот за правду можно отдать жизнь. И вот именно поэтому наша советская идеология приобрела вот такие свойства религии. Люди верили этому, действительно верили. И не только наши люди, а весь мир верил. Но сама эта правда была облачена в какие-то такие всё-таки достаточно расплывчатые образы коммунизма. А что такое коммунизм – это было, в общем-то, не очень понятно, и где-то было в тумане. В общем, светлое будущее такое. Поэтому такая как бы религия – она быстро сдулась. Она перестала быть действенной. А вот религия, в смысле веры в Бога – это другое дело. Вот там правда и истина, она очень конкретна, она персонифицирована в Боге. Там всё ясно, что такое истина. Истина это Бог, и вся правда от Него, вся любовь от Него. Бог это абсолютно, Бог это вечно. Поэтому вот такая религия правды постоянно возобновляется. И поэтому социализм, основанный на христианстве или вообще на религии будет постоянно возобновляться и, тем самым, обладать внутренней стабильностью.
А у нас что получилось? Вот наша советская сказка, она, в общем-то, на самом деле, кончилась со смертью Сталина. С приходом Хрущёва появились другие цели, другие идеалы: догнать и перегнать Америку по производству на душу населения, мяса, молока: цели чисто материальные, цели не духовные. Понимаете, за правду можно отдать жизнь, а вот за люкс-колбасу отдать жизнь нельзя. Деньги можно отдать, но не жизнь. И поэтому вот это всё стало разваливаться. Весь брежневский период – это период на самом деле гибели, упадка социализма, хотя экономика шла вперёд, и были многие победы. Но вы видите, к чему, к какому логическому концу этот период пришёл.
Следующая лекция наша, точнее, две лекции, будут посвящены, как я считаю, самому главному. Я буду рассказывать про Крестовоздвиженское Трудовое Братство. Это замечательная христианская коммуна, организованная тоже великим человеком Николаем Николаевичем Неплюевым.

Лекция от 04.12.2013: Макс Вебер и протестантская этика

Сегодня у нас непростая лекция. Она посвящена протестантской этике, а точнее – работе известного немецкого социолога Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма».
Вообще, относительно самого имени Макса Вебера происходят какие-то удивительные вещи. В общем-то, он не христианин и даже – человек, не верующий в Бога. Но, тем не менее, его писания на ура принимаются и католиками, и протестантами, и православными.
Вебериана насчитывает огромное количество – тысячи – статей. И, вообще, имя Вебера ставят рядом с такими титанами как Эйнштейн, Фрейд, Маркс. В общем-то, Вебер был хороший учёный, но, сами понимаете, что каким бы хорошим учёным человек не был, но такой успех – он неспроста. Видимо, этот человек сделал очень большую услугу сильным мира сего. Поэтому он вот таким образом и раскручивается. А его работа «Протестантская этика и дух капитализма» необычайно популярна. Френсис Фукуяма вообще считает её самой известной социологической работой человечества. Вот так.
Но, прежде чем касаться этой работы, я, по обыкновению, расскажу о самом Максе Вебере. Вебер родился в 1864-м году в Германии. И родители его были такими типичными немцами. Отец – тоже Максимилиан Вебер (так что наш Вебер – Максимилиан Максимилианович) – был юристом, занимал государственные должности. И даже после был политиком, членом Рейхстага. А его родственники по отцовской линии были предприниматели, занимались производством и продажей полотна. В общем-то, в этом смысле фамилия Вебер, которая переводится как «ткач» – фамилия промыслительная. Дед Вебера был известным промышленником, дядя тоже был достаточно крупной фигурой. А мать Вебера – она из семьи Фаленштейнов – из интеллигенции, причём верующей интеллигенции. Сама она кальвинистка, причём очень либерального склада. И, в общем-то, в её кругу вовсе необязательно было верить даже в божество Иисуса Христа. Ну, а отец не был верующим, он был агностиком, и, человеком скорее такого гедонистического склада. Мать же – наоборот: человек духовный, утончённый, человек долга.
Вебер был в детстве вундеркиндом. Родители его были вполне обеспеченные люди, старались дать ему хорошее образование. У Вебера, кстати, было несколько сестёр и братьев. Он был старшим из детей в семье, а его следующий брат – Альфред Вебер – тоже стал известным социологом.
Вебер поступил в Гельдейбергский университет. Но в молодости жизнь засасывает, и он стал там типичным буршем. «Бурш» – это по-немецки просто «студент». У нас тоже были бурсаки – ученики бурсы, но у нас этим именем назывались ученики семинарии, а там – вообще студенты. Так вот, характерным для буршей были две вещи. Во-первых – бесконечные дуэли на шпагах. Поэтому сам Вебер брал уроки фехтования и множество раз дрался на шпагах. А во-вторых – бурш должен был уметь пить пиво в огромных количествах и не пьянеть. Всё это наш герой тщательно исполнял. И когда он появился дома, со шрамом не щеке, с во-о-от таким пивным животиком, возмущённая мать просто ударила его по щеке от возмущения. Но ничего: он взялся за ум, кончил университет, и, кажется, учился ещё некоторое время в других учебных заведениях, тоже знаменитых. Год был в армии зачем-то – ну, видно, нравилось ему это дело.
А после – он был человеком в общем-то очень талантливым и трудолюбивым –защитил диссертацию, стал доцентом в Берлине, женился на своей довольно близкой родственнице (Марианна Шниттгер, кажется, была её фамилия). Близкая родственница – это дочка двоюродной сестры. Но в этом, видимо, считалось ничего страшного: на двоюродной сестре жениться, в общем, было не очень, а на дочке – уже можно. Детей у них не было.
А карьера Вебера успешно продолжается. Он становится профессором в том же Гельдейбергском университете – профессором экономики. Но тут с ним происходит какая-то странная болезнь, не психическая, но нервная: он перестаёт спать. Он уходит из университета, жена его возит по больницам, по Европам. И это как-то помогает. Он возвращается к научной деятельности, правда – в роли чистого научного работника. Стал преподавать он уже после, снова стал профессором уже в самом конце жизни, в Мюнхене. А так – он возвращается к своей экономике, к своей социологии. Становится редактором журнала «Архив социальных наук» вместе со своим коллегой по Гельдейбергу Вернером Зомбертом (тоже имя весьма известное). И в этом журнале, в 1904-1905 годах, в двух выпусках публикует свою знаменитую статью «Протестантская этика и дух капитализма». Причём между публикациями двух частей прошёл почти год: Вебер в это время ездил в Америку, выступал там почти полгода с лекциями. И Америка ему необычайно понравилась. Особенно ему понравилась картина такого очень живого глобального человейника. Там люди активничают, продают, покупают, всё что-то там делают. Американцы – грубоваты, но достаточно благожелательны. Ему нравится, что они ноги забрасывают на спинку дивана и т.д., и он пишет, что «я со студенческих времён никогда так не веселился».
Хотя сам журнал был чисто научным, академическим, но статью заметили, и вокруг неё возникла полемика. И серьёзная полемика! Очень многие учёные того времени достаточно критично восприняли идеи Вебера. Причём настолько критично, что ему пришлось – правда, через десять лет – написать комментарии к этой статье. Подстрочные комментарии – 308 штук, причём объём этих комментариев был больше, чем основной текст статьи. В этих комментариях он мастерски защищался от всех нападок, но защищался очень выдержано, как настоящий учёный.
Статья посвящена вопросу влияния религии на экономику, а точнее – на экономическую хозяйственную этику. Сама постановка вопроса в то время, хотя она и носилась в воздухе, была достаточно новой. И вот эту жилу влияния различной религиозной ментальности на экономику Вебер и дальше в течение своей жизни разрабатывает. Поэтому статья, касающаяся протестантизма, была первой в ряду его работ. Первой – потому что он считал влияние протестантизма наиболее очевидным. И последней, ибо он считал, что этой статьёй он всё сказал, и тема, по сути дела, закрыта.
В связи с этим встаёт вопрос, насколько Вебер был верующим человеком. Биографы темнят. И из его писем тоже толком нельзя понять, верует этот человек, или нет. Во всяком случае, он с уважением относится к христианству, он очень хорошо знает христианство, различные его ответвления, лучше современных ему теологов. Однако взгляд на христианство у Вебера вовсе не верующего человека. Это – взгляд религиоведа, это взгляд, так сказать, с высоты, взгляд абсолютно объективный. Так что совершенно нельзя понять, сочувствует он христианству, или не сочувствует.
Причём эта объективность, а, скорее, маска объективности, была Вебером возведена в принцип. Он считал, что именно вот такой и должна быть настоящая социология: без примеси каких-то личных симпатий, без определённой идеологической точки зрения. Ни в коем случае! Он считал, что если вот такая точка зрения появляется – прощай, объективность. А, значит, прощай возможность действительно понять сущность происходящих процессов. И вот эту маску объективности он никогда в своей научной деятельности не снимал. Хотя в других областях он вовсе этому не следовал. Он был политиком, причём политиком активным, я бы сказал – страстным политиком. Причём всегда он очень критично или скептично относился к социализму и ко всякой такой социал-демократии. А вот буржуазные партии он уважал, и даже в 1918-м году он чуть не стал лидером новой демократической партии. Он был очень хорошим оратором, и после одной пламенной речи его уже прочили в лидеры, но там нашлись ребята, которые его быстренько от этой роли отодвинули.
Веберы получают хорошее наследство, поэтому они не бедствуют: очень обеспеченные люди, и живут как рантье – за счёт процентов на собственный капитал.
Вебер много работает, пишет новые работы. Сам он – типичный немец, патриот Германии. И, когда начинается Первая Мировая Война, он становится начальником госпиталя для раненых, и совмещает такую деятельность со своей научной работой. И параллельно он становится политиком, тщательно следит за тем, что происходит в мире, в Германии, и всё время возмущается ошибками, которые делает германское правительство. В 1918-1919-м годах Германия проигрывает войну. Версальский мирный договор, очень тяжёлый для Германии. Свергается германская монархия. Надо сказать, что Вебер никогда монархистом не был, считал, что монархия мешает развитию капитализма в Германии. Но там происходит германская революция – социалистическая: Карл Либкнехт, Роза Люксембург. И Вебер резко против. И даже выступает перед войсками со специальной речью «Социализм», где всячески ругает идеи социализма. В общем, пропагандирует войска против социализма. Но, тем не менее, его, кажется, в 1918 или 1919-м году снова приглашают преподавать. Он соглашается. И, неожиданно, в 1920-м году умирает от испанки в возрасте 56 лет и в расцвете творческих сил.
Таким образом, сама работа «Протестантская этика и дух капитализма» является достаточно ранним его произведением, но которая одновременно стала и самым знаменитым у него. И, собственно, сделала ему имя.
Немножко поговорим собственно о ней. Работа эта является, на мой взгляд, замечательным литературным произведением. Она – образчик магии убедительности. Вебер очень убедительно и плавно развивает свои мысли, выстраивая цепочку рассуждений. Причём последующие рассуждения очень хорошо основываются на предыдущих рассуждениях. Удивительна глубокомысленность работы. И, главное – большое впечатление производит вот эта маска объективности. Читаешь и думаешь: «Да, вот это – настоящий учёный, вот так надо писать научные работы». Однако сама статья начинается с такого неожиданного заявления: «Стремление к предпринимательству, стремление к наживе, к денежной выгоде, к наибольшей денежной выгоде само по себе ничего общего не имеет с капитализмом». Вот так! «Подобные наивные представления о сущности капитализма принадлежат к тем истинам, от которых раз и навсегда следовало бы отказаться ещё на заре изучения истории культуры». То есть он сразу щёлкает по лбу тех, кто наивно думает, что капитализм вырос из стремления к наживе: мол, это всё давно отвергнуто настоящей наукой, и, недалекие, прикусите язык, сидите и слушайте, что я сейчас буду говорить.
Однако, тем не менее, дальше он говорит: «Капитализм безусловно тождественен стремлению к наживе. В рамках непрерывно действующего рационального капиталистического предприятия – к непрерывно возрождающейся прибыли, к рентабельности. И таким он должен быть. Капиталистическим мы здесь будем называть такое ведение хозяйства, которое основано на ожидании прибыли посредством использования возможности обмена, то есть мирного формально приобретательства». То есть, он признаёт, что, всё-таки, капитализм связан с наживой и с выгодой. Однако, так сказать, есть нажива и есть нажива: есть плохая нажива, а есть нажива хорошая. Так вот, капитализм – это пример хорошей наживы, вот таким он и должен быть, и слава Богу, что он вот такой.
Ну, а основную часть своей работы, первую часть, Вебер начинает с замечания, что, в общем-то, промышленное развитие в протестантских странах – оно гораздо более интенсивное, чем в странах католических. Ну, действительно, Испания, Италия – католические страны, да и Франция тоже, они отстают в промышленном развитии. А вот Германия, по большей части, – протестантская страна, Голландия, Бельгия, Англия, в особенности: вот они – лидеры промышленного производства. И это неспроста: все эти страны, так или иначе, в ареале протестантизма. И, в общем-то, в нем надо искать причины их лидерства в экономическом смысле. Именно в особенностях протестантской веры. Ну, собственно, вот этот факт – то, что протестантские страны экономически обгоняют католические – он был известен ещё и до Вебера. Но каких-то серьёзных объяснений этому не предлагалось. Вебер такое объяснение в своей работе даёт. Он говорит, что капитализм протестантский обогнал капитализм католический именно потому, что в протестантизме и благодаря протестантизму образовался так называемый дух капитализма. Вот этот дух капитализма и явился двигателем, благодаря которому развитие капитализма у протестантов пошло семимильными шагами. Сам дух капитализма Вебер иллюстрирует цитатами из Бенджамина Франклина, известного американского деятеля. Цитатами такими: «Помни, что время — деньги. Тот, кто мог бы ежедневно зарабатывать по десять шиллингов, и, тем не менее полдня гуляет, лентяйничает дома, должен, если он расходует на себя всего только шесть пенсов, учесть не только этот расход, но считать, что он истратил, вернее, выбросил, сверх того ещё пять шиллингов. Помни, что кредит — деньги. Если кто-нибудь оставляет у меня ещё на некоторое время свои деньги после того, как я должен был бы вернуть их ему, то он дарит мне проценты, или столько, сколько я могу выручить с их помощью за это время. Помни, что деньги по природе своей плодоносны и способны порождать новые деньги.
Понимаете, вообще-то для православного уха такие цитаты – очень режущие слух. Вот мы Иоанна Златоуста с вами вспоминали. А Вебер, в общем-то, комментирует так, что высшее благо этой этики, прежде всего, в наживе, во всё большей наживе, при полном отказе от наслаждения, даруемого деньгами, от всех эвдемонистических или гедонистических моментов. Эта нажива в такой степени мыслится как самоцель, что становится чем-то трансцендентным, и даже просто иррациональным по отношению к счастью или пользе отдельного человека. Теперь уже не приобретательство служит человеку средством удовлетворения его материальных потребностей, а всё существование человека направлено на приобретательство, которое становится целью его жизни. Собственно, вот такая позиция в корне противоречит православной имущественной этике, святоотеческой этике. Потому что приобретательство как самоцель рассматривается святыми отцами как последняя степень пленения богатством. Когда уже человек даже не может пользоваться плодами того, что он приобрёл, а занимается только приобретательством, всё больше, больше, и больше. Но Вебер, конечно, святых отцов никогда не читал. Он делает такое противопоставление между традиционным обществом и моралью традиционного общества и новым обществом и вот новой моралью, которую он и называет протестантской этикой. Разница такая. Вот человек, у него сдельная оплата. Он работает. И вдруг ему решили повысить ставку. Человек традиционного мышления просто начинает меньше работать. Он за каждую единицу работы теперь получает больше. А поэтому он может меньше работать. А в результате он получит столько же, но зато у него будет больше свободного времени, которое он вот так проведёт! А человек протестантской этики сделает совершенно другие выводы: а, хорошо, мне теперь платят больше – так я буду ещё больше работать. Значит, я получу намного больше, смогу откладывать, и, в конце концов, смогу завести своё дело и выбиться в люди. Вот, значит, такая разница между этими имущественными этиками.
И Вебер начинает просматривать протестантство. Сначала он обращается к основателю протестантизма, Лютеру и находит в его учении такую очень интересную идею: идею профессионального призвания, или beruf, как это звучит по-немецки. Сам Лютер – автор перевода Библии на немецкий язык, и он это слово там часто использует: в Ветхом Завете и в Новом Завете. И Вебер говорит, что, собственно, это совершенно новая идея, которой не было в старой имущественной католической этике. То есть, своя профессия рассматривается не только как способ добывания средств к существованию, а как некое призвание, данное Богом, что Бог ставит человека на определённую профессию в соответствии с его способностями, и ждёт плодов, ждёт результатов. И человек должен это доверие Бога в данном положении, в данной профессии оправдать. И здесь притча о талантах используется. Суть дела в том, что Лютер призывает работать человека не ради хлеба насущного, а ради Бога. И это гораздо более высокий мотив, чем обычный. И Вебер считает, что это большой шаг вперёд в имущественной хозяйственной этике. Мне тоже кажется, что эта идея очень правильная, очень сильная идея. Но в остальном то, что пишет Лютер, ему не понравилось. Лютер всё время ругает богачей, ругает предпринимателей. Сам метод получения богатства через торговлю, через предпринимательство Лютер осуждает. И даже он чуть ли не предает анафеме, ну, может быть, не так сильно, но, тем не менее, ругает известных немецких предпринимателей Фуггеров, которые в своё время конкурировали с англичанами, послали большую торговую экспедицию в Индию, и с неё получили огромную прибыль. Лютер говорит, что это никуда не годится. И поэтому всё это Вебера не вдохновляет. Он обращается к другой ветви протестантизма, к кальвинизму. И тут-то он и находит искомое. И вторая часть его работы, написанная уже после путешествия в Америку, именно и посвящена вот такому многоходовому рассуждению: как «кальвинизм родил дух капитализма». Четырёхшаговому рассуждению, благодаря которому вот эта работа и приобрела столь большую известность. Хотя Вебер пишет очень сложно, и разобраться в том, что он пишет, непросто. Его нельзя читать в троллейбусе – надо вникать.
Первый шаг такой. Вебер начинает с того, что основная особенность кальвинизма – это концепция предопределения к спасению или к осуждению. Это вот что такое. По верованиям кальвинистов, то есть последователей швейцарца Кальви́на, каждый человек ещё до своего рождения предопределён к спасению или к осуждению. То есть, Господь, ещё до рождения человека, предопределил его попасть либо в рай, либо в ад. И, собственно, от человека уже и ничего не зависит. Как бы он, бедный, ни упирался, как бы он ни старался, если тебе суждено попасть в ад – всё равно попадёшь. Бог же – Он всеведущ. Он, так сказать, одновременно находится во всех точках временно́й оси, и поэтому Он всё знает заранее.
Конечно, с точки зрения православия это совершенно чудовищная теория, просто мороз по коже. Потому что, сами понимаете, тут уже всё: от тебя уже ничего не зависит. Как ни старайся, как ни молись, какие хорошие дела ни делай — всё равно. То есть, у человека, по сути дела, нету никакой свободной воли, которой он может сам решить свою судьбу. Это совершенно чудовищная теория. Вебер к ней относится свысока, он никак её не обсуждает, с точки зрения хорошо это или плохо. Потому что маска объективности, она просто не даёт ему, не позволяет это сделать. А делает из неё такой вывод: неудивительно, что для каждого кальвиниста главным вопросом в жизни является вопрос «а как он? куда он попадёт – в рай или в ад?» И, собственно, этот вопрос занимает все его мысли, и он всеми правдами и неправдами старается узнать, куда же он попадёт. Ну, в этом есть, конечно, резон, может быть. Хотя сами протестанты не считают, что это вот основной для них вопрос, хотя его обсуждают, даже в своих догматических вероучительных документах.
Вебер делает следующий (второй) шаг. Он говорит, что уверенность в своём спасении кальвинистам даёт неутомимая деятельность в рамках своей профессии, Как он пишет: «Она и только она прогоняет сомнения религиозного характера, даёт уверенность в своём избранничестве». Спрашивается, почему? А цепочка рассуждений такая. Вебер объясняет: «виртуоз религиозной веры может удостовериться в своём избранничестве, ощущая себя либо сосудом божественной власти, либо её орудием». В первом случае его религиозная жизнь тяготеет к мистической эмоциональной культуре, во втором — к аскетической деятельности. Первое присуще лютеранам, последователям Лютера. А вот второе, аскетическая деятельность, присуща именно кальвинистам.
И Вебер продолжает: «Если же далее спросить: каковы плоды, по которым реформаты безошибочно судят о наличии истинной веры, то на это последует ответ: поведение, жизненный уклад христианина направлен на приумножение славы Господней». Возникает следующий вопрос: а что же значит «приумножить славу Господню»? Вот здесь-то Вебер и вспоминает о beruf, об этом профессиональном признании, которое присуще не только лютеранам, но и кальвинистам. По его мнению, для кальвинистов слава Божия приумножается подлинными, а не мнимыми добрыми делами, которыми являются неутомимая деятельность в рамках своей профессии. Вот это второй шаг. Рассуждение, вы сами видите, достаточно шаткое, но, всё-таки, нельзя сказать, что это уж совсем ничто. Какая-то ниточка логики тянется, но далеко не убеждающая.
«Доказав», что уверенность в спасении для реформата или кальвиниста (что одно и то же) заключена в профессиональном успехе, Вебер делает следующий шаг и рассматривает, каковы же особенности профессиональной деятельности кальвинистов. И находит их два. Во-первых, это мирской аскетизм. Он говорит, что протестантизм отменил монашество, но, однако, он не отменил идею аскетизма. И аскетизм, то есть, скромность в быту, становится присуща теперь всем протестантам. Это, так сказать, общее место для протестантской этики, особенно этики кальвинистской. То есть, все излишества, все богатства, они отметаются. А с другой стороны, для кальвинистов характерно хорошее отношение к денежной профессии, но не из меркантильных соображений, а, опять-таки, из религиозных соображений. Из тех соображений, что если твоему делу сопутствует коммерческий успех – значит Бог благоволит к тебе, ты делаешь Божие дело, и действительно являешься орудием Божиим и выполняешь. Так сказать, работаешь на Бога, и, собственно, Бог тебе просто деньгами об этом говорит, что ты на Бога работаешь. Эта идея, собственно, ещё была прописана в Ветхом Завете. Кальвинисты её актуализировали. Это третий шаг.
И, наконец, четвёртый шаг: вывод. Действительно, какого же человека мы получаем? Во-первых, человека, который жаждет спасения, хочет узнать, спасён он или нет. Человека дела. Человека, который неутомимо работает в рамках своей профессии, добивается результатов. Человека, который получает коммерческий успех от своей профессии. А с другой стороны, человека аскетичного, который на себя ничего не тратит. Не человека традиционной этики, который, если у него денежки завелись – он, значит, в кабак пошёл. Нет. И спрашивается тогда: вот у него появляются лишние деньги, так куда он их девает? Естественно, он их вкладывает в развитие своего производства, инвестирует в производство. Вот вам и дух капитализма. Вот она, протестантская этика. Ссобственно, что и требовалось доказать.
Но далее Вебер говорит, что вот так, да, родился капитализм, благодаря вот этому духу капитализма, возникшему из кальвинизма. Однако в последующем свой аскетизм, к сожалению, капитализм утерял. И мы уже живём в конце XIX века — в начале XX века при капитализме, который, к сожалению, забыл о своих истоках. И идея аскетизма среди предпринимателей, увы, не популярна. Но это ничего не значит. Это сейчас. А раньше, в начале, было не так. Собственно, капитализм возник из самых благородных, что ли, побуждений человека, возник из жажды спасения, возник из желания работать ради Бога, из самых высших побуждений.
Собственно, благодаря вот этой идее Вебера и возносят на щит. Дело в том, что Вебер сумел создать красивое религиозное оправдание капитализма, во всяком случае, генезиса капитализма. И тем самым он сделал очень большую услугу нашим олигархам. Ибо одно дело считать, что капитализм возник из простой банальной наживы — это чувствовать капиталисту очень неприятно. А другое дело считать, что капитализм возник из веры, из желания спасения — совсем другое дело! Что вы! Капитализм окрашивается в такие, что ли, благородные тона. Становится не каким-то жалким следствием любостяжания, а благородной и красивой вещью. Именно благодаря этому Вебер настолько популярен. Его раскручивают, раскручивают и раскручивают! И дальше будут раскручивать! И неудивительно, что все конфессии: и католики, и протестанты, и, к сожалению, православные в общем-то положительно относятся к этой теории возникновения капитализма.
Но, однако, в научной среде поначалу было не так гладко. Многие коллеги восприняли эту теорию скептически. Возражения были такие. Во-первых, теория основана на очень слабом фактическом материале. Нет ни статистических выкладок, ни примеров хотя бы вот этих замечательных протестантов-кальвинистов. И вообще, сама ниточка рассуждений – она как бы такая тонкая ниточка, а где тонко, там и рвётся. Во-вторых. Его коллега, Вернер Зомбарт, тут же приводит контрпример. Шотландия. Шотландия, как известно – это пуританская, то есть, кальвинистская страна. Однако, в ней никакого промышленного бума не было. И по сравнению с Англией это захолустье в экономическом отношении. Там никакого промышленного бума не было. Кстати, тот же Зомбарт в своей книге «Буржуа», написанной позже, в 1913 уже году, так проехался по Веберу: сказал, что да, есть у нас вот такие люди, которые сочиняют такие очень красивые глубокомысленные теории, но которые, собственно, к действительности имеют очень мало отношения, это как бы вот некая игра ума, не более. А на самом деле капитализм возник иначе. И вовсе не одни протестанты являются повинными в его возникновении и развитии, а не меньшую роль сыграли те же католики. А также еврейское население – и, может быть, бо́льшую роль. А что касается преимущественного развития протестантских стран, так оно объясняется очень просто: просто католики изгоняли евреев со своей территории, и они, переселяясь в протестантские страны, несли с собой ростовщичество. С помощью ростовщичества они наживались, однако ростовщичество – это одновременно кредиты для предпринимателей, и тем самым они раскручивали маховик капитализма.
Ещё одна мысль была высказана очень неприятная для теории Вебера. Капитализм – это общество потребления, это вовсе не аскетичное общество. Наоборот, это общество всё большего и большего расширенного потребления. И вне расширенного потребления капитализм жить не может просто, он загибается. А вот этот вот мирской аскетизм – он противоречит расширенному потреблению. Спрашивается: кому продавали свои товары вот эти вот замечательные аскетичные протестантские предприниматели? Если все аскеты и все довольствуются необходимым? Неувязочка! Довольно неприятная для теории Вебера. Но услуга оказана, и, тем не менее, Вебер вот великий, самый великий социолог человечества.
Вебер оказал ещё одну услугу. Его теория на самом деле конкурирует с марксизмом. Марксизм тоже объясняет возникновение и развитие капитализма. У Вебера своя теория. Вебер ни в коем случае марксистом не был. Он достаточно уважительно относился к Марксу, но сам он развивал свои теории вне марксистского контекста.
Теперь, всё-таки, надо сказать о том, как же всё-таки нам, православным, следует относиться к теории Вебера. У меня была когда-то статья, лет десять назад, она называлась «Блеф "Протестантской этики"», «протестантской этики», в кавычках, поскольку подразумевалась статья Вебера. Слово «блеф» – оно не очень удачное. Сейчас бы я сказал, не «блеф», а «подлог». Потому что, все-таки, определенная логика в рассуждениях Вебера есть. И, кстати, именно эта логика, великолепно изложенная – она впечатляет людей. У нас фанатов Вебера много. Вот человек прочитал Вебера, понял его, восхитился его логикой и стал его фанатом – здорово же написано! Советую вам его работу все же самим прочитать, и вы поймете, что значит, вообще, ученый, что значит наука.
В чем же подлог? Вообще-то, протестантизм – это, по сути дела, такая оранжевая революция в религиозной области. Протестанты – они как бы начали снова создавать христианство, чуть ли не с чистого листа. Они отвергли все, что до этого времени наработала христианская мысль, будто бы не было полтора тысячелетия работы христианской мысли, не было споров, не было ничего. «Творю все новое» – вот лозунг протестантов. В том числе было отвергнуто многое. Если традиционная христианская мысль все-таки ценит добрые дела, то у протестантов идея спасения одной верой. Если традиционная и католическая и православная церковь верят в христианскую мистику, в таинство, в благодать, то у протестантов это просто минимизировано. Таинство у них, по сути дела – это некие воспоминания о событиях Страстной Седмицы, не более.
И, в том числе, протестанты отвергли и традиционную имущественную этику. В то время, вы знаете, и католичество, и православие уже прочно стояли на умеренной доктрине, которая считает, что, в общем-то, собственность иметь можно, но душой привязываться к ней, быть, так сказать, рабом собственности, ни в коем случае нельзя. Отсюда и возникает такая традиционная христианская имущественная этика. Признавая, что, увы, частная собственность является некой нормой для падшего человека, и православные, и католики отлично понимали, что это страшная сила, что, если эту силу пустить на самотек, она сметете все, и поэтому идее бесконечного приобретательства себе в собственность надо, так или иначе, поставить барьер. Этот барьер в общепринятой доктрине был во второй части тезиса – что привязываться к богатству, так сказать, работать на бесконечное увеличение богатства – это грех. Протестантизм эту идею отверг. Протестанты считали, что католики, которые придумали индульгенции, все погрязли в сребролюбии, а у нас будет все не так. Настоящий протестант работает ради Бога, он аскет, и поэтому, так сказать, опасности того, что он погрязнет в сребролюбии, нет.
Это было, в общем-то, большой ошибкой, ибо этот, якобы, более высокий нравственный уровень протестантов был только на словах. Этот мирской аскетизм протестантизма был более желанием, чем действительностью. В самом деле, идея работы ради Бога – идея замечательная, идея очень правильная, но идея очень высокая, исключительно высокая. И она может быть реализована только в условиях общественной собственности. А протестанты – они, собственно, об общественной собственности не говорили. Боже упаси, никогда речи об этом не шло. Наоборот, именно, в протестантской среде родилась идея святости частной собственности. У католиков этого не было.
В условиях частной собственности во всю силу работает первый закон Златоуста, мертвая петля Златоуста: богатство раздувает любостяжание, любостяжание приводит к еще более большому богатству, которое еще более раздувает любостяжание. Таким образом, петля раскручивается и человек набирает себе все больше, больше и больше. Вот этой опасности протестанты легкомысленно не видели. Сам Кальвин, будучи начальником в Женеве, с легкостью разрешил взимать процент. Любой! Само католичество разрешало взимать проценты, но небольшие: на уровне трех-пяти процентов, не более. А здесь любой процент. Естественно, в Женеву ринулся народ, который занимался ростовщичеством. Женева быстро стала одним из центров развития капитализма. Но и петля Златоуста стала работать вовсю. И идея работы ради Бога – она очень быстро, просто мгновенно заменилась идеей работать ради наживы, работать ради денег, работать ради прибыли. Получилось так, что идея божественного призвания в своей профессиональной деятельности только открыла шлюзы, что можно было заниматься предпринимательской деятельностью: пожалуйста, занимайтесь сколько угодно. Но двигателем капитализма, тем не менее, стала самая банальная нажива, которая и раскручивала колесо капитализма. И на самом деле доказать, что капитализм возник из побуждений спасения в вечности, Веберу так и не удалось.