виртуальный клуб Суть времени

В соответствии с нашим планом действий по разрешению конфликта вокруг Музея истории молодёжного движения (МИМД) в Рязани, сегодня, 12 марта, с 12:00 возле памятника советско-польскому братству по оружию (ссылка на 2Gis) прошёл наш второй пикет. На нём мы раздавали гражданам листовки, посвящённые конфликту вокруг МИМД, собирали подписи под Открытым письмом в защиту МИМД, готовились к проведению на этом же месте 19 марта митинга "В защиту исторического достоинства России".

25 апреля в Москве состоялось Народное Собрание, на котором были и делегаты из нашего региона. В тот же день в Новосибирске состоялись две акции в поддержку московского мероприятия: пикеты на площади Калинина и в Первомайском сквере.

Не секрет, что после того, как на федеральном уровне опасные законопроекты «о соцпатронате» и «об общественном контроле» были остановлены, продвижение ювенальных технологий активно осуществляется в регионах. О текущей ситуации мы регулярно сообщаем через еженедельные СМИ-обзоры. На данный момент в Новосибирской области реализуются четыре основных направления ювенальной политики.

Первое направление — это официальная поддержка организаций-лоббистов ювенальной юстиции и их союзников. Так, на сайте Министерства социального развития Новосибирской области рекламируется Учредительный съезд Национальной родительской ассоциации (НРА) — «адекватного и предсказуемого партнёра» для ювенальных лоббистов Мизулиной и Альтшуллера, которые, собственно, и создали НРА. Кроме того, в области активно поддерживается деятельность местного отделения Союза женщин России (СЖР) — известного борца за секспросвет и «контроль рождаемости» в России.

Второе — это намерение спихнуть государственную функцию социальной помощи на некоммерческие общественные организации. Причём — с передачей полномочий, что особенно опасно: «...новая пятилетняя программа „Дети и город“ ... на 90% передает полномочия на оказание услуг негосударственным организациям». Такая передача полномочий официально поддержана министрами области и лично губернатором.

Третье — это внедрение критериев, которые позволяют вторгаться в нормальные семьи. Областная власть сама признаёт, что не может справится с действительно неблагополучными семьями. Однако при этом расширяет список семей для вмешательства: «Специалисты выделяют разные уровни риска: социально опасное положение, трудная жизненная ситуация». «Семья „группы риска“ определяется по разным параметрам». В число этих параметров входят в том числе «низкие доходы» или синяки у ребёнка. Напомним, что главным аргументом опеки Бердска, поместившей Оскара Н. в интернат на полгода, стал ветхий дачный домик его семьи.

Четвёртое — это создание межведомственой системы преследования семей. Власть обязывает детские сады, школы, больницы доносить на семьи опеке и другим ведомствам: «... мы стараемся решать эту проблему с участием всех муниципальных структур, специалистов, которые видят этих детей в школе, в детских садах, в клубах, в спортивных секциях и т. д. То есть мы создаём межведомственную систему». Как работает эта «межведомственная система», хорошо видно по недавним случаям с семьями Ш. и О. из Кировского и Дзержинского районов.

В марте опека Кировского района отобрала трёхлетнего Максима Ш. у матери из-за небольшой травмы прямо из детского сада: на мать подали в суд.

Максим — активный и непоседливый мальчик, врачи даже ставят ему диагноз «гиперактивность». С месяц назад он дважды упал во время игр и получил серьёзный синяк на лице. Приведя сына в садик, мать предупредила о травме. Но детсад вызывал опеку, отдел по делам несовершеннолетних и скорую помощь. Приехав, чиновники, не представившись, обвинили мать. Плачущего Максима силой отобрали у мамы при участии полиции. С тех пор маме запретили видеться с сыном и подали на неё в суд по гражданским и уголовным статьям, чтобы лишить родительских прав. Распорядок приюта позволял работающей бабушке Максима видеться с внуком только по субботам. Психологи говорят однозначно: ребёнку в приюте нанесена серьёзная психическая травма.

Спустя месяц жизни в приюте удалось оформить Максима под временную опеку бабушки. При этом маму вынудили выехать из дома. Мальчик теперь с родными, и Родительское Сопротивление в Новосибирске публично заявило о вмешательстве в жизнь ребёнка и его семьи. Ранее от обнародования дела пришлось воздержаться ради скорейшего возвращения Максима домой. Соседи, коллеги и врачи поддерживают семью. Заседание суда состоится вначале следующей недели.

Многие семьи, поддавшись обману или давлению, формально признают за собой вину. Так, маму шестилетней Леры в Дзержинском районе вынудили подписать признание вины по уголовной статье из-за того, что она единожды наказала дочку. Не секрет, что порой родители идут на самообвинения, чтобы вернуть детей домой, пусть даже под надзором опеки.

РВС уведомляет: в Новосибирской области возникла реальная опасность необоснованного изъятия детей из семей по сигналам из детских садов, школ и медицинских учреждений. Причиной может послужить синяк, ссадина, или лёгкая травма. Ребёнка помещают в приют, а на родителей подают в суд. Дополнительно родителей обвиняют по статьям Уголовного кодекса.

На пикете мы распространяли информвыпуск о текущей ювенальной угрозе в регионе, рассказывали согражданам о происходящем.

Снова наши акции украсила выставка социального плаката, на которой основана статья «Между мирами, тем и этим» в 15-м номере газеты «Суть времени». В первый раз выставку демонстрировали 9 февраля, в день Съезда РВС. Сейчас тепло, и у стендов останавливается больше заинтересованных горожан.

Подписи против введения ювенальных законов и против разрушительных тенденций в сфере образования уже переданы в приёмную президента. Но продолжается сбор подписей под Резолюцией съезда 9 февраля

На пикет пришли представители СМИ, активно интересуясь новыми случаями отъёма детей. Мы предоставили им информацию при условии анонимности для пострадавших семей. Ведь истории с семьями Низамутдиновых и Шевалдиных (из Нижегородской области) показали, сколь неразборчивы в средствах бывают ведомства в попытках замести следы своих ошибок. С другой стороны, если держать случаи неоправданного отъёма детей в полном секрете, — сограждане воспримут ювенальную угрозу всерьёз только когда беда постучится к ним в дом. Ювенальные технологии действуют совсем рядом с нами, и об этом должны знать как можно больше людей.

В цикле публикаций мы приводим мнения работников науки и преподавателей российских вузов о современных реформах образования.

Наш первый гость — Каныгин Владимир Владимирович, кандидат медицинских наук, ассистент кафедры нейрохирургии Новосибирского Государственного Медицинского Университета, сотрудник Нейрохирургического Центра Дорожной клинической больницы, нейрохирург высшей категории. Мы спросили Владимира Владимировича о том, что конкретно планируется изменить в системе высшей школы страны для перехода к Болонской системе. Развёрнутый ответ мы здесь публикуем полностью.

Как работала российская научная система

До последнего времени научная иерархическая структура в России серьезным образом отличалась от западной. У нашей двухуровневой системы научных степеней (кандидат наук, доктор наук) были очевидные достоинства. Она позволяла проводить адекватный отбор и фильтрацию всех желающих стать научными корифеями. Защита кандидатской — довольно хлопотное дело: приходится обучиться работе с литературой, освоить методологию научного поиска, суметь структурировать научный труд и приобрести навыки саморедакции. Кроме того, на этапе подготовки к защите диссертации необходимо было сдать экзамены кандидатского минимума — специальность, иностранный язык и философию. На экзаменах соискатель демонстрировал общий уровень своего образования и даже мировоззренческий потенциал.

Аналогично дело обстояло и с докторскими диссертациями, только требования повышались. Докторская работа должна была представлять законченный научный труд и даже нести в себе элементы открытия и/или формирования нового научного направления. Главное же — никто не мог стать доктором наук, не защитив сначала кандидатской диссертации. При этом изначально временной интервал после защиты кандидатской был не менее пяти лет (потом снизился до трёх, а во время перестройки вообще исчез).

Как видите, система была нацелена на обеспечение высокого качества научных кадров. Сама защита работ также была двухуровневой. Сначала — на Защитном совете вуза или НИИ (их число было ограничено), а затем работа рассматривалась и утверждалась в Высшей Аттестационной Комиссии (ВАК, Москва). В Защитный Совет входило не менее 10-12 докторов наук по соответствующей дисциплине (если это медицина, то — докторов медицинских наук). До Защитного совета работу изучали два оппонента, доктора наук. Требовался отзыв независимой организации, где имелся свой Защитный совет, но ни соискатель, ни его научный руководитель (тоже доктор наук по соответствующей дисциплине) в этой организации не работали. Председателя ВАК назначает премьер-министр.

Итак, в рамках этой системы около 60 лет работала вся советская наука, а в последние 20 лет — российская наука, что называется, по инерции. Результаты эффективности нашей системы распределения и достижения научных степеней говорили сами за себя. Но сама по себе она ещё не обеспечивает неумолимого развития науки. Главное, на чем всё это держалось — на идеальной составляющей, чувстве сопричастности к спасительному для человечества научному творчеству, к касте учёных Советского Союза. Если среди научных деятелей СССР рокфеллеров и не наблюдалось, то лауреатов наград, как отечественных, так и зарубежных, — было множество.

Постсоветское обрушение и эрозия науки

Звание доктора наук было и оставалось столь престижным, что в перестроечные годы масса бизнесменов, политиков и просто проходимцев всеми силами пыталось его заполучить. Естественно, не ради доплат (от 1.5 до 8 тыс. руб. в месяц), но ради авторитета учёного, выражением которого в общественном сознании являлось — и, представьте, остаётся! — звание доктора наук. В условиях всеобщего отречения от научной и профессиональной чести это породило коррупцию. Прежде всего, в Высшей Аттестационной Комиссии (ВАК), состав которой всем известен. Увы, бездуховность, регресс и культ золотого тельца при издевательских зарплатах в науке — не давали надежд на моральную стойкость членов ВАК.

Где есть спрос — там есть и предложение. Сегодня в интернете можно легко найти объявление: докторская под ключ за соответствующую цену (порядка 2 млн.руб). Не стану описывать чувства моих коллег, возникающие при виде подобной мерзости. Как ощущает себя научное сообщества, читая периодически: «Вячеслав Володин — доктор юридических наук», «Владимир Пехтин — доктор технических наук», ... , «Владимир Жириновский — доктор философских наук». В полной мере весь позор происходящего могут оценить только «уравненные в званиях».

Сами по себе эти феномены характеризуют итоги и приватизации, и монетизации, и демократизации всего, что нас окружает. В итоге статус учёного, благодаря которому и формировался преступный спрос, катастрофически девальвируется.

Что делать?

Казалось бы — напрашивается вывод: чтобы развивать науку и делать ставку на учёных, помимо повышения выплат и создания приемлемых условий для исследований, необходимо создать атмосферу общественного уважения. Речь идёт, как минимум, о восстановлении престижности научного звания, общественном признании высокой роли науки в жизни страны вообще и уж тем более — в декларируемых стратегических начинаниях. Здесь в большей степени, чем во всех других сферах общества, наглядно проявляется очевидное: нельзя исцелить миллиардами (пусть даже чудом «нераспиленными», дошедшими до точки приложения) многолетний социокультурный регресс. Без избавления от скверны «проданного первородства», без восстановления Идеального в общественном сознании, и, конечно, в сознании людей, желающих заниматься наукой, ни о каком возрождении России речи быть не может.

Что делается

Однако, что делает власть? Приписывая Сталину изобретенную лжецом-перестройщиком А.Рыбаковым фразу «есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы», наша повсеместно окопавшаяся либеральная «элита» поступает с российской наукой точно в соответствии с этим принципом. В рамках закона об образовании предлагается привести всю имеющуюся научную структуру в точное соответствие западной. А западная система понимается весьма специфически.

За предшествующее 20-летие в России введено звание магистра, которое присваивается всем выпускникам вузов по прохождении 2-летней магистратуры со сдачей экзаменов. Фактически, это — углубленный образовательный курс, который в целом не выходит за рамки студенческого режима обучения. Так вот. Звание магистра отныне остаётся единственной ступенью к защите диссертации доктора наук. Кандидатские диссертации упраздняются. То есть фактически любой молодой человек, отучившийся 6 лет в вузе (или немолодой человек, получивший справку о «магистратуре»), может претендовать на получение научной степени доктора наук.

Сама процедура получения степени столь трансформируется, что впору говорить о собеседовании. Судите сами. ВАК — теперь уже плохой и коррумпированный — вообще ликвидируется. Создаются межвузовские научные советы в регионах РФ. В каждый из них входит определенное количество ведущих научных специалистов ... отнюдь не в той сфере, в которой трудится соискатель! Тут тебе и биологи, и агрономы, и медики, и физики, и лирики. И начинает у нас «сапоги тачать пирожник». На этом фоне Жириновский с Володиным будут выглядеть не то, что докторами наук — основателями научных школ!

Вероятно, с этого момента можно уже не беспокоиться о возрождении России, потому как будет «окончательно решён» научный вопрос, то есть вопрос нашего исторического будущего.

Высшая школа

Но если бы только это! Закон об образовании предусматривает не менее революционные — а точнее, контрреволюционные потрясения и для сферы высшей школы. Здесь вновь придётся апеллировать к советскому прошлому, чьими отголосками мы и были живы эти годы.

Преподавание в наших вузах базировалась на структуре кафедр. Каждая кафедра — небольшой научно-педагогический коллектив, который обучает студентов, готовит узких специалистов из выпускников, проводит циклы усовершенствования по определённому направлению. В зависимости от величины вуза, в нём насчитывалось от нескольких десятков до сотен кафедр. Кафедры объединялись в несколько факультетов.

Каждый факультет готовил своих специалистов. Например, для медицинского вуза на лечебном факультете проводили подготовку по специальности «Лечебное дело», на педиатрическом — «Педиатрия» и так далее. Кроме того, каждая кафедра занималась научными разработками. Сотрудниками кафедры, как правило, являлись люди с научными степенями — кандидаты и доктора наук. Для структурирования работы и распределения нагрузки, а также оценки роли специалиста в каждом конкретном направлении преподавательской деятельности существовали научные звания (не путать с научными степенями).

По сути, это были педагогические звания: ассистент кафедры (преподаватель дисциплины в группах), доцент кафедры (проведение занятий и чтение лекций студентам) и профессор (чтение лекций, разработка пособий для преподавания, занятия со специалистами, приобретающими или повышающими квалификацию). Научные звания коррелировали с научными степенями. Доцентом мог стать лишь кандидат наук со стажем преподавания и соответствующий ряду требований. Профессором мог стать доктор наук, также обладающий рядом заслуг в преподавании. С учётом научных званий оплачивался преподавательский труд на кафедрах. Возглавляли кафедры заведующие из числа работавших профессоров.

Описанная выше «перестройка» системы научных степеней неизбежно скажется и на преподавательской структуре вузов. Разработчики закона не удосужились проработать вопрос об эквивалентной замене научных званий, но при этом с осени 2013 года решено отменить все выплаты за звания и степени (далее — я не утрирую!) — ДО РАЗРАБОТКИ И ПРИНЯТИЯ НОВЫХ ПРИНЦИПОВ ОПЛАТЫ ТРУДА. То есть оплата преподавателей вузов, и без того далёкая от западных стандартов, ещё более упадёт. При этом преподаватели являются последней нитью, связующей советскую разгромленную высшую школу — с сегодняшней, требующей не конвертации, а реанимации.

А ведь вся эта «перестройка» затеяна с единственной целью — перевод образования в рамки так называемых Болонских соглашений, согласно которым наше высшее образование станет КОНВЕРТИРУЕМЫМ! То есть каждый выпускник сможет искать работу в Европе с российским дипломом, не сдавая экзаменов подтверждения, как сейчас. Ровно также могут поступить и преподаватели, которым понижают зарплату. Видимо, это первоочередная задача для РФ, правительство которой печально констатирует продолжающуюся «утечку мозгов».

Аккредитация вузов

Однако готовящаяся реформа предусматривает не только процесс обнищания преподавателей вузов. В конце концов, стремление «о-насекомить» учителей — это визитная карточка 20-летнего режима.

В законе об образовании предусматриваются регулярные «аккредитации» вузов. Новосибирские вузы столкнулись в этом году с аккредитацией, словно с приближением астероида. Что же это за процесс? В первую очередь, это перечень бюрократических требований к вузу, неукоснительное исполнение которых только и может дать путевку в завтра. Ключевым является наличие вороха бумаг и правильно заполненных электронных форм. Об объёме судите сами: только одна достаточно небольшая кафедра формирует более 12 гигабайт документов для аккредитации.

Представьте, что творится с педагогами, которые, помимо собственно работы со студентами, должны также сами разработать программы обучения, системы контроля, отчетность и планы (смешно полагать, что этим хоть отчасти занимается минобразования). Словом, кафедрам вуза, готовящегося к аккредитации, отныне вообще не до студентов. Успеть бы документы оформить... Времени мало — год-полтора максимум! И вот тут-то лежит главная мина процесса: сама проверка касается большей частью студентов, проходящих обучение за год-два до аккредитации, то есть на пике подготовки к ней. Причем путем тестирования по неизвестным программам и неведомым никому вопросам, присылаемым в вуз за 15 минут до начала тестирования по электронной почте.

Из всех возможных способов оценки вузов выбран наименее целесообразный, наиболее унизительный для преподавателей и прямо отчуждающий их от содержания деятельности — обучения и работы со студентами. Аккредитация направлена на разрушение высшей школы, и это очевидно всем моим коллегам.

Ну, а чтобы ещё более впечатлить читателя, могу рассказать о мероприятиях, так сказать, в масштабах страны. Вуз лишается аккредитации (то есть права преподавания), если по одной из так называемых укрупненных групп специальностей аккредитация не получена. Такая укрупненная группа включает в себя 6-7 десятков дисциплин, преподаваемых на разных кафедрах ВУЗа. Вероятность обнаружения проблем на одной из кафедр весьма велика. А апеллировать не к кому — только к Минобру! И главное, в состав аккредитационных комиссий входят отнюдь не профильные специалисты. Производится случайная выборка — тут могут быть и ветеринары, проверяющие медиков, и биологи, аккредитующие химиков, и агрономы, тестирующие психологов... Dura lex — sed lex.

Борьба с качеством... и количеством

Чтобы не утомлять читателя другими, не менее дикими, но более специальными подробностями, резюмирую. При анализе намечаемых изменений напрашивается вопрос — зачем же это всё? К повышению уровня преподавания в вузах это не имеет ни малейшего отношения. Скорее — наоборот. Если мы хотим повысить уровень образованности нашего народа, то при чём тут разрушение высшей школы? Напротив, качество преподавания (а не качество бюрократической отчётности!) вузов надо повышать и завлекать молодёжь учиться.

Тут стоит прочесть подробнее нормативные документы. В них всё сказано предельно ясно и цинично. В РФ — переизбыток студентов и преподавателей вузов. Оказывается, наш народ, не до конца развращённый перестройщиками, всё ещё стремится получать высшее образование — представляете? Ну, а изводимое под корень преподавательское сообщество всё ещё пытается формировать образованных людей. Поэтому пора положить этому процессу конец. До 2018 г. необходимо на 40% сократить количество студентов в ВУЗах, на 25-30% — число преподавателей вузов, и количество самих вузов — чуть не вдвое. Это реальные цифры имеющиеся в печати. Причём даже без объяснений причин сего феномена! Хотя чего их объяснять? Да и кому? Населению оккупированных территорий?

^{Е.Ф. Лахова, депутат Госдумы, кандидат политических наук, глава движения "Союз женщин России"}

Как написать письмо Президенту России от имени гражданского общества?

Способ первый (прямой и потому самый трудный): обратиться к своим согражданам непосредственно, объяснить проблему лично и предложить оставить подпись под обращением, указав адрес и другие данные. Способ второй: разрекламировать письмо в интернете для анонимных подписантов, что называется, «по клику мышки». Наконец, есть третий путь — спустить письмо «сверху», по административной линии, от имени организации, которая якобы представляет общество.

1 марта 2013 года «Союз женщин России» (СЖР) выпустил Обращение к президенту Владимиру Путину. Сам факт публичного обращения к президенту нисколько не удивителен. На то и власть, чтобы к ней можно было обратиться. В подобных обращениях пристального внимания заслуживают по существу две вещи. Во-первых, — содержание документа. А во-вторых, — от чьего имени его подают. В данном случае и то, и другое заслуживает подробного разбора. Но сначала — о самой организации,выпустившей Обращение.

Спросите любую женщину России о «Союзе женщин России» и убедитесь: абсолютное большинство опрошенных не знает, что аж с 1990 года их интересы и чаяния представляет эта влиятельная организация, да ещё под руководством Екатерины Лаховой — опытного политика 90-х, советника Бориса Ельцина по вопросам семьи, материнства и детства. Есть ли среди нас хоть один, не понимающий, что именно означает такая политическая карьера?

Итак, проанализируем письмо Владимиру Путину от «Союза женщин России». Буквально с самого начала авторы документа сетуют на то, что «российская семья уже несколько десятилетий пребывает в глубоком кризисе» и перечисляют негативные явления, характеризующие этот кризис. Что же это за явления, которые так беспокоят СЖР и его главу Екатерину Лахову?

Прежде всего, это — демографические потери: «страна ежегодно теряет полпроцента россиян, поскольку рождаемость не покрывает людской убыли». Поразительно, но в начале 90-х годов госпожу Лахову и её организацию волновала скорее обратная проблема! Ведь именно с 1991 года Екатерина Лахова (будучи депутатом Верховного совета, а затем — Государственной думы РФ) предлагала к принятию законопроект «О репродуктивных правах граждан и гарантиях их осуществления». Параллельно сама Лахова и её СЖР активнейшим образом продвигали в России международную программу «Планирование семьи». В реализации этой программы была задействована Российская Ассоциация планирования семьи (РАПС), которая к 1997 году открыла 52 филиала в России.

Что такое РАПС? Это — аккредитованный член ассоциации Международной федерации планирования семьи (МФПС). Что такое МФПС? Это — организация со штаб-квартирой в Лондоне, созданная известной дамой Маргарет Хиггинс Зангер. В 1921 году госпожа Зангер основала Американскую лигу по контролю рождаемости. Чтобы скрыть очевидную связь с фашистской идеологией, в 1942 г. Лигу по контролю рождаемости переименовывают в организацию «Планируемое родительство» (ПР). Немного позднее «контроль рождаемости» заменяют термином «планирование семьи».

Именно этим «планированием семьи» занимались Лахова и СЖР в начале 90-х на нашей земле. Первое финансирование было осуществлено из-за рубежа. После этого в 1994 году на реализацию мероприятий программы «Планирование семьи» из федерального бюджета было выделено 22 миллиарда 800 миллионов рублей. РАПС призывала обращать «особое внимание на предоставление доступа к службе планирования семьи и производству безопасного аборта». Именно так писали в журнале «Планирование семьи» в январе 1994 года. Вот перечень национальных конференций, проведенных Ассоциацией: «Проблемы планирования семьи в России» (1993 г.), «Репродуктивное здоровье и сексуальное воспитание молодежи» (1994 г.), «Право на репродуктивный выбор. Безопасный аборт и контрацепция» (1995 г.). Теперь же, в 2013 году и сама Лахова, и её коллеги по «Союзу женщин России» сожалеют о демографических потерях России.

Что же ещё тревожит авторов Обращения к президенту? Их тревожит «резкая смена ценностных ориентиров», которая «вызвала моральную деградацию, падение духовно-нравственной культуры, что пагубно сказалось на нравственном здоровье семьи, особенно молодой».

Но позвольте! Разве не сама госпожа Лахова и её «Союз женщин России» продвигали программы «Половое воспитание российских школьников» и «Репродуктивное здоровье подростков»? По некоторым оценкам, из федерального и региональных бюджетов, международных фондов и других организаций только за пять лет (1993-1998 гг.) на них было выделено не менее 75-90 млн. долларов.

О смысле этих программ Евгений Кульгавчук, врач-сексолог, психотерапевт, вице-президент Российской ассоциации сексологов, говорил следующее: «Секс ради секса. ...Ни слова о платоническом и эротическом компоненте в реализации сексуальности. Духовность, любовь, стремление создать семью, рожать детей — всё это осталось за кадром». Слова «любимый», «любимая», отмечал Кульгавчук, заменили термином «партнёр».

По мнению специалистов, данные программы формировали у школьников представление о регулярной и разнообразной половой жизни в подростковом возрасте как нормальной и даже эталонной модели социального поведения: «Разработчики большинства программ делали акцент исключительно на том, как подростку правильно пользоваться средствами контрацепции, и ребята воспринимали это как официальное одобрение школой ранней половой жизни, своего рода индульгенцию на беспорядочные связи» (RBC daily).

С тех пор прошло 10-15 лет. В программы «сексуального просвещения» вложено много сил Екатерины Лаховой и её коллег по пресловутому женскому «Союзу...». Самое время им пожаловаться на «моральную деградацию» молодых родителей! Но и это ещё не всё.

Особенно сильно тревожит авторов Обращения «нарастающее отчуждение между родителями и детьми». Видимо, именно поэтому «Союз женщин России» поддерживает конкурс социального плаката «Воспитание детей без обид и унижений», где представлены плакаты с многозначительными слоганами «Мама, я тебя боюсь» и «Осторожно, злые родители!». По-видимому, такая социальная реклама призвана искоренить отчуждение между детьми и родителями, укрепить отношения доверия и любви в российских семьях.

Итак, после 20-летней подрывной работы против российской семьи авторы документа выражают сожаление и тревогу в связи с положением института семьи в России. Далее в Обращении звучат благопожелания относительно государственной семейной политики. Тут и «реально доступное и качественное здравоохранение и образование», и «обеспечение семей с несколькими детьми домами и квартирами», и «создание развитой сети бесплатных культурных просветительских центров и спортивных комплексов». Эти общественные блага явно напоминают советские социальные стандарты, с которыми так решительно боролась госпожа Лахова в составе ельцинской команды реформаторов.

Но всё это высказывается именно как пожелания. А вот содержательная часть Обращения сводится к следующим конкретным предложениям:

• формирование в структуре государственного управления органа по координации реализации единой государственной политики в отношении Семьи, Детей, наделенного правом принимать решения обязательные для исполнения;
• создание межведомственного координационного Совета по делам семьи и детей под руководством заместителя Председателя Правительства, который должен быть наделен полномочиями координировать действия различных министерств и ведомств в вопросах семейной политики. Совет призван контролировать выполнение федеральных и региональных законов по поддержке семей; осуществлять методическое обеспечение, постоянный мониторинг и анализ положения российской семьи и эффективности семейной политики в субъектах Федерации, содействовать развитию служб семьи в регионах и распространению положительного опыта работы;
• освобождение Министерства образования от несвойственных ему функций, а именно: выработка государственной политики в сфере опеки и попечительства детей, профилактика сиротства, устройство детей в замещающие семьи, постинтернатное сопровождение; школа приемных родителей — должны быть переданы специальной структуре, отвечающей за профилактику неблагополучия в семье, реализацию семейной политики в целом;
• создание единого целостного механизма и регламента взаимодействия между всеми органами и учреждениями, отвечающими за положение семьи и детей в России (семья, школа, органы социальной защиты, опеки и попечительства, инспекторы по делам несовершеннолетних МВД, комиссия по делам несовершеннолетних, детские поликлиники);
• введение в перечень критериев деятельности субъектов федерации статистических показателей благополучия семьи.

Каждый может убедиться, что в данном обращении речь идёт о создании специальной чиновничьей структуры, которая сконцентрирует в своих руках информацию о российских семьях и контроль над ними. Слова о «профилактике неблагополучия в семье» — весьма многозначительны, не так ли? Если вспомнить, что именно Екатерина Лахова и «Союз женщин России» выступали активными лоббистами ювенальной юстиции в России, начиная с 2008 года, то к этим словам стоит присмотреться внимательнее. К тому же читатель уже, пожалуй, понял специфику языка самого «Союза женщин России» и его бессменных зарубежных партнёров — ЮНИСЕФ, ЮНЕСКО, ЮНИДО и др. Нет никаких сомнений, что данное обращение по сути своей есть очередное требование ввести ювенальную систему.

Мы рассмотрели содержание Обращения «Союза женщин России» (СЖР) к Президенту и сопоставили его с историей деятельности СЖР. Осталось сказать, кто конкретно подпишется под этим письмом. Ответ на этот вопрос могут дать подобные новости из регионов России: «21 марта в 16:00 в Малом зале администрации Московского района г. Чебоксары состоится совещание председателей женсоветов района по вопросу поддержки Обращения Союза женщин России к Президенту Российской Федерации Владимиру Путину». «Так же было принято решение ... провести 9 апреля на базе МБОУ „СОШ № 3“ в 16.00 слет советов женщин предприятий, организаций и учреждений». То есть, Обращение от имени женщин России предполагается подписывать, спуская письмо «сверху», действуя через депутатов-единороссов, школы, предприятия и т.п.

Есть какое-то изощрённое и особо пакостное унижение в том, что инициативы, разрушающие российский народ, проводятся от имени самого народа и якобы для его блага. Целенаправленно топтать и — одновременно! — истошно вопить о защите именно того, что ты топчешь с холодной жестокостью. Это одна из наиболее характерных черт современного неофашизма. «Система унижения» устроена незамысловато и предполагает три ключевых условия.

Условие первое.
Большинство — то есть народ — должно молчать. Или, в крайней случае, мычать. Оно должно состоять сплошь из пассивной дезорганизованности и тотального бессилия. И это молчащее, мычащее большинство должно быть полностью оторвано от сил, решающих его судьбу (власть) и от структур, описывающих его жизнь (СМИ).

Условие второе.
Создаются организации-ширмы, представляющие народ (или гражданское общество, как сейчас принято говорить) и при этом не имеющее к нему НИКАКОГО отношения. Они получают поддержку от государства, от отечественных и зарубежных фондов. Они могут быть связаны с чиновничеством, с международными организациями или даже с криминальными структурами. Но вот насчёт связи с демократическим большинством — чего нет, того нет! Тем яростнее их непрерывные вопли о благе народа и мнении гражданского общества.

Вглядитесь в эту стройную систему:

• Общественная палата РФ якобы представляет общество;
• Комитет Государственной Думы по вопросам семьи, женщин и детей — это народные избранники, пекущиеся о семье;
• Национальная Родительская Ассоциация вещает от имени российских родителей;
• наконец, Союз женщин России — это общественная организация, якобы действующая от лица наших женщин.

Условие третье.
Средства массовой информации должны создавать картинку, из которой реальное гражданское общество попросту выключено. Вот — власть, а вот — организации-представители общества (и не важно, что все они либо креатуры власти, либо поддерживаются из-за рубежа). Картинка меняется, словно бесконечный сериал, лишая людей всякой веры в их возможность хоть как-то повлиять на свою жизнь.

Именно в таких условиях становится возможным без массового сопротивления организовать уничтожение народа, его систематическое растление и втаптывание в грязь. Современный неофашизм, гламурный и пафосный, в отличие от своего предшественника не афиширует свои цели, а расправляется с человеком (с семьёй, с ребёнком) под бесконечные разговоры о благе, демократии и правах человека.

Три перечисленных выше условия «Суть времени» нарушила, начиная с лета 2012 года.

Активисты движения и их единомышленники обратились непосредственно к народу, к своим согражданам. Вместо молчания или мычания граждане страны ответили на попытки внедрить ювенальную мерзость — чёткими подписями с адресами и именами людей, показавших свою позицию.

Россия увидела очередь в приёмную президента с коробками подписных листов на центральных каналах телевидения. Этого удалось добиться не просто многомесячным сбором подписей, но ещё и организованными публичными выступлениями. Пробить стену медийного молчания — такова была цель гражданского протеста. Цель была достигнута.

Низовое движение против ювенальной юстиции достигло таких масштабов, что 9 февраля 2013 года состоялся учредительный съезд организации, которая с полным правом могла представлять гражданское общество. За спиной — более 220 тысяч подписей. В зале — делегаты из 60 регионов, которые сами собирали эти подписи. Так стройные ряды фальшивых «гражданских» организаций были резко нарушены появлением подлинно народного движения.

Наконец, именно к этой организации — Родительскому Всероссийскому Сопротивлению — пришла власть, выказав внимание и уважение к мнению граждан. Практически впервые за много лет власть и народ оказались лицом к лицу, настороженно вглядываясь друг в друга. Народ привык «куковать» наедине с фальшивой картинкой на экране телевизора. Власть привыкла «вращаться» в кругу фальшивых представителей общественности. На съезде было нарушено это постперестроечное табу.

Так поломана подлая игра в демократию, под маской которой неофашизм сейчас ведёт наступление во всём мире. Разумеется, в ответ нас ждут бешенство и новые атаки. Ювенальное Обращение «Союза женщин России» к Президенту России — одна из таких атак. Теперь, после создания настоящего низового движения российскому обществу предстоит трудная работа по различению фальшивых и подлинных гражданских инициатив. Помочь такому различению — наша ближайшая задача.

Система Ювенальной юстиции Франции в том виде, в каком она работает сейчас, функционирует с 1948 года. За это время вопросы социальной и воспитательной работы с детьми были рассмотрены и обсуждены множеством специалистов в этой области. В 80-х годах прошлого века гуманитарии и социологи выступали с резкой критикой изъятия детей из бедных семей, добившись определённого результата.

Во-первых, финансовая несостоятельность родителей перестала считаться профессиональным аргументом в пользу изъятия ребёнка. Бедность семьи перестали автоматически причислять к опасным для ребёнка факторам.

Во-вторых, работники социальной сферы перестали собирать данные о трудовой занятости родителей, поэтому сведения о финансовом положении и социальном статусе родителей практически исчезли из досье изъятых детей.

Следует отметить, что изъятия детей из семей при этом продолжались. Конечно же, тому находились и объективные причины: бедные семьи, неспособные содержать детей-инвалидов, или резко неблагополучные семьи. Однако накануне введения системы правосудия ЕС на самом высоком уровне пришло понимание, что с защитой детства в стране что-то неладно. Экономический кризис, диссоциация семейных ценностей и возросший уровень подростковой преступности конца 90-х во Франции потребовали чрезвычайных мер для расследования положения дел в социальной сфере детства. Расследование поручили двум высокопоставленным чиновникам: Генеральному инспектору социальных служб Пьеру Навесу и Инспектору юридической службы Бруно Катала. В 1997 году чиновники начинают работу и к июню 2000 года публикуют стостраничный отчёт, в котором среди прочих указаны следующие данные:

Количество изъятых детей в год:
1994 — 134 тыс.
1995 — 137 тыс.
1996 — 116 тыс.
1997 — 129 тыс.

В отчёте также указано, что семьи, откуда изымают детей, боятся этой процедуры и считают её глубоко несправедливой. Ведь дети — это «единственное богатство беднейших», а изъятие, как правило, навсегда разрушает семью. Страх порождает ответное насилие уже по отношению к работникам социальной сферы, воспитателям и судьям. Институт социальной помощи детям в народе называют «институтом воровства детей».

В 2007 году Пьер Навес по 2-у каналу Французского телевидения, после общения с очередными родителями, разлучёнными со своими детьми, подтверждает данные Ассоциации помощи родителям: половину изъятых детей можно было бы и не отбирать у семей!

Проходит пять лет, и в 2012 году Пьер Навес подтверждает свои слова. Однако, несмотря на то, что его высказывание получило широкую огласку, ничего не изменилось. На конец 2011 г. у французских родителей отобрано 150 тыс. детей.

Кроме трагического потрясения для родителей и изъятых из семей детей, в работе ФранцСиротПрома есть и финансовая сторона. Известно, что на ребёнка, отнятого у семьи, уходит 180 евро в день в приюте и 90 евро в день, когда он помещён в приёмную семью. Всего в 2009 году система защиты детства стоила Франции 6 млрд. евро. Специалисты жалуются на непрозрачность функционирования системы защиты детства: «никому неизвестно, кто входит в сферу внимания защиты детства, кто выходит оттуда, сколько времени там остаются под опекой, и какова их дальнейшая судьба».

Попробуем сделать свои грубые оценки на основе численных данных из рапорта 2000 года и телепередачи 2012 года. Сколько детей из тех, которые живут сейчас во Франции, изъято из родных семей? Возраст совершеннолетия там — 18 лет. За 18 лет во Франции было изъято около 2,5 млн. детей. Полное число детей во Франции — около 14-и миллионов человек (данные 2009 г.). Получается, что каждый седьмой ребёнок — изъят у родных родителей. Половина из них, по оценке инспектора Пьера Навеса, — без необходимости.

Опека Бердска вернула семилетнего Оскара в семью спустя полгода после разлуки. Вернули без малейших возражений, в считанные дни после привлечения внимания общества. Для любого наблюдателя такие действия опеки выглядят как косвенное признание своей неправоты. Именно поэтому нынешние публичные заявления опеки в защиту ювенальных технологий в России на сайте администрации Бердска вызывают некоторые вопросы.

Опека в связи с делом Низамутдиновых заявляет следующее: «...российские дети нуждаются в защите ... от собственных родителей». Читатель вправе спросить: о какой именно защите детей от родителей идёт речь?

Быть может, о защите детей от насилия в родных семьях? Тогда напомним, что по данным МВД РФ насилие над детьми со стороны членов их семей (то есть, родителей и родственников вообще) за последние годы составляет не более 5% от общего числа преступлений по отношению к детям. Так что же сильнее угрожает нашим детям — 95% или 5%? Подсчитать нетрудно. Статистика указывает на то, что нужно бороться с насилием именно вне семьи вместо того, чтобы всей чиновной мощью обрушиться на родную семью.

Возможно также, что дело не в насилии, а в угрозах для ребёнка, которые влечёт за собой бедность семьи. Но причём тут защита ребёнка от его родителей? Вдумайтесь, есть два факта: а) семья — малоимущая; б) родители опасны для своих детей. Эти факты берут и объединяют на том основании, что бедность вредит детям. Бедность — вредна, так и боритесь с бедностью. Но родители-то ребёнку необходимы! Лишиться родителей для него — катастрофа почище старых обоев, облупившейся ванны, и даже скромного питания. Так что цель защитить детей от малоимущих родителей может появиться лишь при одной установке: бедный человек хорошим родителем быть не может.

Но эта установка — не просто бесчеловечна, но и крайне спорна. Если по нечаянности мать — не бухгалтер, а медсестра, а отец — не менеджер, а слесарь, то согласно этой установке их детей надо защищать от «неудачных» родителей? Разумеется, все граждане не смогут работать бухгалтерами и менеджерами. Получается, что работникам некоторых профессий надо запретить растить детей? И всё это на фоне приближающейся демографической ямы, когда рожать будут дети 90-х, которых во время либеральных реформ родилось явно недостаточно. Особенно дико выглядит «обличительное» фото неказистого дачного домика Низамутдиновых на сайте администрации города, которым руководит «красный мэр». Разве коммунистические идеалы запрещают малоимущим семьям растить малышей?

Итак, степень опасности родителей в случае насилия — явно завышена, а в случае бедности — просто надумана, ибо вредит детям именно социальная несправедливость, а не родители. Но при этом опека Бердска пишет: «В России для родителей наступило время вседозволенности: от детей можно отказаться, детей можно бить и даже убивать. Детей можно не кормить, морить голодом. Очень лояльное российское законодательство сегодня не имеет действенных рычагов воздействия на родителей, не исполняющих своих обязанностей по воспитанию и содержанию детей».

Нас тоже волнует «лояльное российское законодательство»: действительно ли оно разрешает родителям преступления против своих детей? Открываем Семейный кодекс, Статью 69, где говорится: «Родители могут быть лишены родительских прав, если они: уклоняются от выполнения обязанностей родителей ... ; отказываются ... взять своего ребенка из родильного дома либо из иного лечебного, воспитательного учреждения...; злоупотребляют своими родительскими правами; жестоко обращаются с детьми, в том числе осуществляют физическое или психическое насилие над ними, покушаются на их половую неприкосновенность; являются больными хроническим алкоголизмом или наркоманией; совершили умышленное преступление против жизни или здоровья своих детей либо против жизни или здоровья супруга». Читатель может сделать вывод о том, насколько безнаказанно в России родители могут измываться над своим ребёнком, «бить, убивать, морить голодом», а также «отказаться» от него.

Интересно, что подробно (и в определённом ключе) излагая историю дела в своей публикации, опека не упомянула о том, что в ноябре 2012 года она подала в суд на маму Оскара с целью ограничения её в родительских правах. Между тем, Статья 73 Семейного кодекса гласит: «Ограничение родительских прав допускается, если оставление ребенка с родителями опасно для ребенка...». Заметьте, с какой лёгкостью употребляют слова «отказаться, бить, убивать, морить голодом» в комментарии по делу Оскара. А ведь в актах опеки претензии к Низамутдиновым совсем другие: «ребенок находится без законного представителя [то есть, не с бабушкой, а с матерью — прим. авт.], ненадлежащие условия проживания и содержания ребенка». Ни слова про опасность для ребёнка, не так ли?

Подведём итог. В нашем диалоге с опекой мы искренне надеялись, что с возвратом Оскара ситуация разрешится, а сама история закончится. Переговоры были конструктивными и спокойными. Поэтому трудно понять, по какой причине опека продолжает обвинять простую семью, используя прессу: ведь помимо сайта администрации Бердска, комментарии опеки перепечатаны в двух местных СМИ. Близким Оскара уже поступали анонимные звонки с обвинениями. Неужели бердчане допустят травлю пострадавшей семьи?

К сожалению, на данный момент публичная позиция бердской опеки демонстрирует саму суть ювенального подхода: детей и родителей противопоставляют друг другу. При этом подменяют первоочередную опасность насилия со стороны посторонних и реальную проблему социального расслоения — проблемой «плохих» родителей России, на которых якобы нет законодательной управы.

Опубликовано в бердской газете «Курьер-среда»

Наша прошлая публикация начала рассказ о семье Низамутдиновых, разлучённой с ребёнком. С тех пор для семьи нашли адвоката, привлечено небывалое внимание прессы. Похоже, что в отличие от семьи Борисевич, сейчас общефедеральный тренд позволяет гораздо быстрее решать локальные проблемы. По крайней мере, мы надеемся, что вчерашний день стал поворотным в судьбе мальчика, который сейчас живёт в интернате.

Вчера мы с молодой мамой Оскара ездили в другой конец города на судебную медико-психиатрическую экспертизу. В дороге Кристина заметно волновалась. Пётр вёл машину, а мы с помощью блокнота (Кристина потеряла слух вскоре после рождения сына) обсуждали перспективы и надежды последних дней. Несмотря на пробки, до психиатрической больницы № 6 доехали вовремя.

Медики встретили нас вежливо, собеседования с тремя специалистами заняли около двух с половиной часов. После окончания экспертизы врачи отделения и Кристина немного пообщались. Врачи написали Кристине: «Вы, наверное, устали от наших вопросов? Чем мы можем Вам помочь? Какие у Вас есть вопросы к нам?», на что Кристина пошутила «Да вот, приехала узнать, не дурочка ли я?» и все рассмеялись. Заключение экспертизы будет готово через 10 дней и направлено в суд.

Приехали домой в Бердск уже к обеду, побеседовали за чаем с Валентиной Федоровной. Через полчаса позвонил телеканал ТВК сообщить, что хочет приехать на съёмки. Но прямо перед прибытием съёмочной группы в дверь постучались четыре женщины в норковых шубах. Заместитель министра соцразвития области, начальница областной опеки, и ещё две представительницы опеки города Бердска. Гости попросили оператора и журналиста подождать в подъезде, а дома начался серьёзный разговор.

В беседе проговорили многое, но судьбу Оскара — в первую очередь. Внезапно оказалось, что вернуть мальчика в семью очень легко: Кристина может написать заявление с просьбой вернуть сына ей как законной представительнице с указанием на то, что сама готова справиться с воспитанием и содержанием Оскара. И тогда ребёнка немедленно отдадут маме. При этом сотрудницы опеки заявили, что проинформировали семью о порядке возвращения сына матери ещё летом. На что обе женщины — мать и дочь — гневно воскликнули «Ложь!»

Напомним, что исковое заявление было подано в адрес Кристины в ноябре прошлого года. Почему опека, собирая документы для иска, не обеспечила письменного информирования семьи или не привлекла сторонних свидетелей соответствующего разговора, — осталось неясным. Ведь надо же было опеке как-то озаботиться правовым обеспечением своих действий? Суд — дело нешуточное.

Были и другие нестыковки в словах гостей. Например, зачем ставить себе в заслугу то, что Оскара поместили в местный интернат вблизи родной семьи, а не в дальнюю даль? И одновременно признавать, что ребёнок находился в приюте и интернате без правовых оснований?

РВС-Новосибирск чётко разграничивает вопрос участи Оскара и вопрос выяснения правоты семьи и опеки. Но одно сейчас можно сказать уверенно. Не будь нас рядом, очередное общение Низамутдиновых и чиновников непременно окончилось бы конфликтом и раздором. Увы, при всей своей подкованности и культуре, женщины не могут выстроить диалог с конкретной семьёй. А ведь от успеха этого диалога зависит судьба ребёнка.

За чаем, в совместных поездках и обсуждениях мы отметили гордый и прямой характер бабушки, поняли ранимость и доброту Кристины. Поэтому мы не удивились тому, как оскорбилась Валентина Фёдоровна на замечания о даче: «Депутат вчерашний говорит про дачу нашу: Ах да, ведь у вас там коттедж!... Коттедж, говорите? Да! Трёхэтажный!» — с сарказмом восклицает она. Нам также была понятна горячность Кристины в ответ на слова о том, что Оскара забрали у неё «с улицы». «Прямо тут меня зажала одна из них!», — кричала Кристина, показывая на угол между окном и столом.

Невольно задаёшься вопросом, в чём же всё-таки состоит профессионализм людей, сопровождающих проблемную семью. В любом случае русская гуманистическая традиция учила нас, что любовь к народу предполагает не взгляд сверху вниз, а служение ему. Чем психологически отличаются ситуации помощи и контроля? Помощь невозможна без доверия помогающему, даже когда он может помочь только советом. А когда доверие разрушено, остаётся только контроль.

Однако вернёмся к сути разговора. Впереди ещё много неясных для нас вопросов. Почему нет акта об отобрании ребёнка, а факт отобрания — есть? Но главный вопрос для Низамутдиновых — это Оскар. И потому, проводив высоких гостей, Кристина поспешила с письмом к мэру. Обсудив текст заявления с адвокатом, Низамутдиновы подписали бумагу.

В мэрии близился конец рабочего дня. У главы города Ильи Потапова уже пару часов заседала рабочая группа по решению нашего вопроса. Точнее, не совсем нашего: ведь Оскара уже решено отдать. Похоже, опеку и мэра, подписавшего полгода назад злосчастные постановления, волнует ещё и другое — как выйти из неловкой ситуации и защититься от возможных правовых ловушек, попав под прицел СМИ и общественного внимания. Возможно, именно поэтому появляются в газетах некоторые поспешные публикации. Здесь стоит заметить, что одновременно с беседой у Низамутдиновых администрация Бердска пригласила на разговор наших заявителей пикета в воскресенье в центре городка. Особенно интересовало мэрию, какая тема будет затронута пикетчиками.

Спускаясь с крыльца мэрии, Кристина тревожно шепнула: «Я боюсь, что Оскара всё же не отдадут. Здесь есть какой-то подвох». Мы написали ей на последних листах её «переговорного» блокнота: «Подвох может быть только с целью обеспечить их безопасность. И потому Оскара они должны отдать в первую очередь».

СМИ теперь гораздо активнее взялись за освещение «Дела Оскара». Так за последние сутки вышли две очень разных статьи на сайте Курьер-среда.Бердск (1 , 2), публикации на Город.54, metro и Безформата.ру, видеосюжет на ТВК, а также краткие анонсы на некоторых новостных порталах.

Готовится к печати очередная статья в газете «Свидетель». В семью уже приходила съёмочная группа передачи «Специальный корреспондент» (Россия 1), журналисты также посетили Бердскую опеку и интернат, в котором находится Оскар.

^{Бабушка-опекун (слева) выиграла суд у органа опеки Искитимского района
(представители на переднем плане), где сейчас собирает бумажки,
чтобы забрать внучек домой. фото сайта kurer-sreda.ru}

Похоже, что вынужденное 4-месячное заключение девочек из семьи Борисевич в детском доме подходит к концу.

7 декабря Елена Викторовна, по направлению суда, прошла психолого-педагогическую экспертизу в детском центре «Солнечный круг». Специалисты центра подтвердили её дееспособность в качестве опекуна и убедились, что она любит внучек. Представители областной опеки четко обозначили свою позицию в суде: решение коллег из районной администрации названо грубой ошибкой, а внучек следует вернуть Елене Викторовне. По показаниям односельчан, учителей деревенской школы и психологов очевидно, что бабушка — добросовестный опекун и очень любит девочек. Соседи и добровольцы из клуба православных семей Бердска помогли отремонтировать дом Борисевичей, купили им новую мебель. Странно, что органы опеки не пытались помочь бабушке-одиночке, а только зафиксировали бедственное положение семьи:

«В квартире грязно, неприятный запах, в кухне грязная посуда, на полу мусор, мебель имеет неопрятный вид. В комнате подопечных беспорядок. Одежда разбросана, постельные принадлежности в ненадлежащем виде, постель не заправлена. Продукты питания имеются в ограниченном количестве. Отчеты о расходовании денежных средств, выплаченных на содержание подопечных, предоставляются с нарушением сроков»

О странности поведения органов опеки говорит и юрист семьи Борисевич Надежда Хохлова из фонда «Дети России — будущее мира», которая безвозмездно представляла интересы Елены Викторовны и выиграла дело в суде:

«Опека не использовала весь спектр профилактических средств работы с семьей. Не организована работа с опекунами и не должным образом выполняется законодательство».

19 декабря суд постановил вернуть 7-летнюю Фатиму и 4-летнюю Ульяну, изъятых из семьи 14 августа по распоряжению главы Искитимского района Олега Лагоды, их родной бабушке. Однако Елена Викторовна Борисевич 20 декабря не смогла оформить документы для возвращения своих внучек из приюта «Юнона» из-за отсутствия Лагоды на рабочем месте.

Заметим, в этот же день, 20 декабря, бердский приют центра помощи семье и детям «Юнона» должен был посетить омбудсмен Павел Астахов. Интересно, увиделся ли г. Астахов с Фатимой и Ульяной?

Член клуба православных семей Бердска Иван Квасницкий полагает, что произошедшее с семьёй Борисевич является примером работы ювенальной системы, которую сейчас апробируют в регионах и собираются внедрить в России. Кстати, на прошлой неделе в Новосибирской области приняли региональную стратегию действий в интересах детей на 2012-2017 годы. Основным посылом документа является приоритет прав и интересов детей в отрыве от прав их родителей с опорой на международное (европейское) право. На примере детей Фатимы и Ульяны хорошо видно, что подобный подход по существу угрожает правам детей на родную семью. Под терминами: «правосудие, дружественное к детям», «участие детей в принятии решений», «социальное партнёрство» — скрывается парадигма, которая ударит по самым насущным основам социализации наших детей: родной семье и любви к близким.

Ключевые принципы Стратегии Новосибирской области на 2012-2017 гг.: реализация основополагающего права каждого ребенка жить и воспитываться в семье.

Пропущено всего одно слово: «родной» семье. А какая большая разница!

По заявлению министра социального развития Сергея Пыхтина, стратегия разрабатывалась в строгом соответствии с концепцией федерального центра «Национальная стратегия действий в интересах детей на 2012-2017 г.г.». Позиция министра в очередной раз иллюстрирует тезис о шизофрении власти. С одной стороны, вольно или невольно, он способствует продвижению ювенальной системы, а вместе с тем утверждает, что решение по изъятию внучек из семьи Борисевич ошибочно.

Елена Викторовна Борисевич, истец, выиграла дело о восстановлении опекунства. По закону у ответчика (органа опеки Искитимского района) есть десять дней на то, чтобы обжаловать решение суда. Сделают ли чиновники опеки ответный ход?

21 декабря Елена снова едет оформлять документы в искитимскую опеку.

Пожелаем ей удачи!

Предыдущие публикации на эту тему:

• Так почему у бабушки отобрали внучек? (видео)
• Родное дело
• Право на человечность
• Семья и закон
• О простых семьях и сложных чиновниках...

Про историю семьи Борисевич написано уже столько, что нет смысла писать только для того, чтобы в очередной раз осветить дело, резюмировать его или вникнуть в подробности. К примеру, бердское издание Курьер-среда сделало это достаточно подробно, за что ему большое спасибо:

• Суд рекомендовал психологическую экспертизу бабушке-опекуну, у которой отняли внучек и поместили в приют Бердска
• Министр Пыхтин обещал вернуть бабушке-опекуну внучек, находящихся в приюте Бердска
• Бабушка-опекун, чьи внучки находятся в приюте в Бердске, судится с органами опеки за детей
• Начался суд по делу бабушки-опекуна, у которой забрали внучек в приют Бердска

На протяжении многих часов заседания в искитимском районном суде, меня не покидало чувство недоумения и непрекращающегося кошмара. Позднее я убедилась, что по крайней мере половина присутствующих на процессе разделяет моё впечатление.

При этом почему-то было трудно до конца вникнуть в суть происходящего. Разум отказывался считать людей, отбирающих внучек у родной бабушки, — сумасшедшими злодеями, которые своими руками ломают не принадлежащие им судьбы. С недоумением наблюдали мы за тем, как суд над опекой (ответчиком) всё более выглядит как суд над бабушкой (истцом). Поразительным казалось мне при этом видимое чувство правоты у обвинителей бабушки. Откуда оно берётся, недоумевала я, с каких позиций они получают возможность чувствовать себя правыми на глазах у всех нас?

Да, отняли кровных внучек у бабушки, оформившей опеку над ними после смерти дочери. Почему отняли и зачем?

Да, сельская семья не благополучна по евро-урбанистическим меркам. Таких семей у нас, что называется, — валом. В чём же дело, почему именно у Елены Борисевич? И главное, — с какой целью?

Да, бабушка подала иск, и сейчас суд над опекой почему-то выглядит судом над бабушкой Еленой. Но по каким причинам это выглядит именно так?

И только на следующий день после суда родилось предположение, в какой именно модели опека и её глава — он же глава района Олег Ладога — черпают чувство собственной правоты. Изложу эту модель прямо и без обиняков. Как говорится, — следите за руками.

Итак, Елена Викторовна Борисевич уже 4 года проживает на получаемые ею опекунские средства — около 15 000 рублей в месяц, — фактически не работая и прикрываясь воспитанием внучек. Напомним, что во время оформления опекунства ей было 49 лет. При этом она «прикрамливает» опекунскими деньгами своего сына Ивана, который не имеет постоянной работы и состоит на наркологическом учёте. Также содержит Елена Борисевич ещё одного её внука — Иванова сына. Вот так целых три человека присосались к опекунским деньгам двух девочек.

Опекунша с недостаточным вниманием относится к здоровью девочек: целый год не обследовала детей в стационаре, а также допускает нерациональные траты, выбирая платные медицинские услуги в Бердске вместо бесплатной районной поликлиники. Как видно, семья Борисевич неблагополучна, а «родительская успешность» Елены Викторовны — под сомнением. Вдобавок ко всему, она не спешит отчитываться за полученные от опеки средства, предоставляя отчёты с задержкой.

Таким образом, на государственные опекунские деньги проживает целая семья из пяти человек, из которых двое являются трудоспособными. Опекаемые дети страдают в семье по трём причинам: им не достаются все положенные деньги от государства, за их здоровьем недостаточно ответственно следят, среда воспитания не благоприятна. Права детей явно ущемлены.

Согласитесь, что в определённом состоянии сознания эта модель может быть весьма убедительна. Допустим, есть некая идея справедливости, согласно которой «кто не работает — тот не имеет права есть». Исключение при этом составляют дети и старики пенсионного возраста. Когда двое трудоспособных граждан не работают, а живут на деньги детей, выделенные государством, — складывается ситуация так называемого тунеядства или паразитарного существования. Налицо несправедливость, которую необходимо исправить.

Путь исправления такой несправедливости прост: заставить двух взрослых людей работать. Для этого надо отобрать у них возможность паразитировать на государственных средствах. Но как отобрать, если бабушка — официальный опекун и должна получать помощь? Выход прост: лишить её опекунских прав, изъять детей под опеку государства, и всё встанет на свои места. Нерадивые селяне начнут работать, справедливость будет восстановлена. Дети получат финансирование в должном объёме и за их здоровьем проследят специалисты.

Именно эту позицию я увидела на суде. Она не проговаривается вслух. Почему-то её не высказывают прямо. Но она просвечивает за всем, что происходит в ходе судебного процесса: въедливый анализ наименований лекарств в чеках, приложенных к опекунским отчётам, справки о судимости старшего сына, подсчёты купленного молока и мяса, забота о том, не покупал ли парень в магазине сигареты и пиво, требования предъявить квитанции о платном лечении трёхлетней давности и вопросы к бабушке, знает ли она, что такое лазерная физиотерапия.

Характерно, что свидетелями на суде в этот день стали двое односельчанок Борисевичей. Это — предпринимательница, помогавшая деньгами Елене Викторовне за помощь в работе по дому. И продавец магазина, вспоминавшая на суде, что именно покупала у неё бабушка три раза в неделю. Именно у них выяснялись ключевые, по мнению суда, вопросы: сколько платили за работу, какая именно работа, есть ли трудовой договор, кто выписывал чеки в магазине, брали ли продукты в долг и тому подобное.

Тем более характерно, что в качестве свидетеля не была допущена Наталья Геннадьевна Щетинкина — социальный педагог, знающий современную российскую семью не понаслышке, ибо сама она за 15 лет работы забрала более 30 детей из действительно нежизнеспособных семей.

На процессе, куда её не допустили, Наталья Геннадьевна хотела засвидетельствовать простой факт: разлучение любящих внучек и бабушки уже нанесло девочкам огромный вред, и этот вред усугубляется каждую минуту их пребывания в приюте. Дни превращаются в недели, а недели — в месяцы: психическая травма детей растёт и станет необратимой в случае, если семья будет насильственно разбита. Психическая травма не может не стать соматической, так что под вопросом — здоровье и счастье двух девочек, о благе которых так пекутся в процессе разбирательства.

Получается, что на одной чаше весов — подозреваемые в паразитизме и безответственности. На другой — две девочки, очевидно любящие бабушку-маму, с перспективой попасть в детский дом, а затем — в приёмную семью. Допустим на мгновение, что подозрения органов опеки справедливы. Тогда опека и администрация района наказывают аморальных тунеядцев за счёт ... детей?

Возможно, что изложенная выше модель — ошибочна. Но тогда, согласитесь, остаются куда более чудовищные версии причин отнятия детей: от преступного коррупционного сговора до вопиющего непрофессионализма сотрудников. Разве нет? Потому предлагаю оставить радикальные версии за рамкой обсуждения и попытаться понять проявленную на суде позицию опеки. Позицию, согласно которой отнятие детей и опекунских прав есть благо для детей, семьи и государства.

Для начала просто изложим некоторые факты.

О работе. Для ревнителя свободного рынка это может показаться невероятным, но 50-летняя Елена Викторовна и сын её Иван не нашли в селе Морозово постоянной работы. Поэтому они, что называется, «подрабатывали». Свидетельница на суде упоминала колку дров Иваном и хозяйственную работу Елены Викторовны, включая вязание. Елена Викторовна работала для соседей за 5 000 рублей в месяц ещё до того, как умерла при родах её дочь Татьяна, оставив на руках у матери новорожденную Ульяну и трёхлетнюю Фатиму. То есть, 5 человек жили уже не на 15 опекунских тысяч. Кроме того, семье регулярно помогали соседи, покупая для девочек одежду, лекарства и подарки на Новый год. Иван, кстати, сейчас работает на постоянной работе и не живёт с матерью Еленой Борисевич, лишь навещая у неё своего сына. При этом он надеется вскоре забрать сына к себе.

О заботе. Ульяна родилась 4 года назад недоношенной, весом 960 грамм, с врождёнными болезнями, среди которых катаракта и дисплазия бедренных суставов. У новорожденной определили IV-ю группу здоровья. Через два года лечения диагноз катаракты был снят, через четыре года сняли диагноз дисплазии и присвоили девочке II-ю группу здоровья. Абсолютное большинство односельчан отмечают надлежащую заботу Елены Борисевич о внучках. Свидетели указывают: девочки посещали в ДК Морозово кружок танцев и подготовительные занятия для школы, всегда чистые, опрятные и хорошо выглядят.

А вот ещё немного объективных фактов.

В селе Морозово нет ни нормального производства, ни детского сада, ни педиатра (тем более, поликлиники). Для того, чтобы добраться из Морозово до Искитима, где находится детская поликлиника, нужно минимум 1,5 часа.

Во всём Искитимском районе нет возможности провести для ребёнка бесплатные процедуры для лечения дисплазии, рекомендованные профессором из НИИТО. Удивительно ли, что лечить Ульяну пришлось за плату в бердском санатории?

Кстати, законом РФ предусмотрена возможность оформления так называемой «возмездной опеки», когда опекун, помимо средств на детей, получает дополнительные средства от государства за исполнение опекунских обязанностей. Елена Викторовна не воспользовалась такой возможностью, и это, пожалуй, не вписывается в версию об опекуне, живущем за счёт детей при халатном к ним отношении.

На суде факты перетряхиваются и так, и эдак. Выясняются различные подробности, привлекаются неожиданные свидетели. Личная жизнь людей выворачивается наизнанку, как ношенная одежда перед стиркой. Суд идёт согласно законодательству РФ, и каким будет его вердикт — пока не ясно. Но можно проследить, как формируется позиция в соответствии с нашими ценностями и представлениями о добре и зле.

Кто является главным героем судебного процесса по делу Борисевичей? Главного героя нет в зале суда, потому что это — две маленькие девочки, сейчас живущие в приюте. Из какого основного принципа надо исходить, формируя позицию по делу Борисевич? Очевидно, из блага для девочек.

Но что есть благо для детей и что есть зло?

Является ли злом для детей проживание в современном российском селе со всеми вытекающими отсюда последствиями?

Должны ли дети жить в достатке и иметь свободный доступ к медицинским специалистам?

Должны ли дети быть отгорожены от всех негативных факторов, в число которых следует включить их общение с родным дядей? Почему дядя — это зло, и как это доказать?

Должны ли девочки жить в семье, в которой они родились, с бабушкой, которую считают и зовут матерью, и которую они любят?

От чётких ответов на эти вопросы зависит и наша позиция. При этом есть ещё вопросы другого порядка.

Как получилось, что деревенские жители работают почти нелегально? Зачем успешные соседи оказывают помощь своим односельчанам, не «вписавшимся в рынок»? Почему Борисевичи, еле сводя концы с концами, смеют брать на себя ответственность за детей, а всё село их в этом поддерживает? По какой причине Борисевичам помогают казалось бы посторонние им люди? Так, что всем миром сделали ремонт в доме, а адвокат взялась вести дело бесплатно.

Вся современная массовая культура и криминализованный уклад нашей жизни — толкают человека на воровство и пьянство, на гедонизм и эгоизм, на отказ от семьи. Разрушена не просто производственная и хозяйственная система, но и система смыслов и ценностей, демонтируется социум как таковой. От здоровой семьи остаются ошмётки: одинокие женщины, безработные мужчины.

Загнанные в социальное и моральное гетто люди пытаются остаться людьми. Они стремятся реализовать почти последнее оставшееся у них человеческое достояние: любить и растить своих детей. И, по-видимому, должны понести за это наказание?