виртуальный клуб Суть времени

Рост влияния Китая на море не соответствует сложившимся представлениям

Если принимать в расчёт уверенные действия Китая в своих прибрежных водах, очень заманчивым звучит заключение о том, что морской конфликт в Азии неизбежен. И действительно, если судить по запущенным в ответ на действия Китая программам военных закупок в соседних с ним странах, не говоря уже о решении Вашингтона изменить направление военных расходов на операции в Азии в рамках так называемого «стратегического поворота», становится очевидно, что США и их союзники сделали именно такой вывод.

Однако прежде чем обвинять Пекин в развязывании гонки вооружений, стоит внимательнее присмотреться к проводимой им политике. И любому, кто не поленится поступить именно так, станет ясно, что в большинстве случаев активные действия Китая проводятся без какой-либо вооружённой поддержки.

Начнём с небольшого экскурса в историю вопроса. В настоящее время в Китае происходит колоссальный стратегический сдвиг интересов в морскую сферу. Данный сдвиг следует рассматривать как естественный этап эволюции развивающейся страны, которая из сухопутного государства, занятого решением внутренних проблем, превращается в морскую державу, в центре внимания которой появляются заботы о морских границах. Например, США обратили внимание на море только после того, как было завершено расширение страны в западном направлении, утверждены южные границы по итогам Мексикано-американской войны и заключена сделка по приобретению Аляски. Схожим образом, Пекин стал увереннее чувствовать себя во внутренних вопросах и обеспечении безопасности сухопутных границ (по значительной части которых возникали споры, теперь разрешённые) и обратил внимание на уязвимые области в прибрежных водах.

Важность этого исторического сдвига интересов в сторону моря трудно переоценить. С 2008 года ВМС НОАК принимают участие в борьбе с морским пиратством. Это первые военные операции китайских военных за рубежом за более чем 600 лет. В более общем смысле Китай пришёл к пониманию того, насколько важной для него является морская торговля в части снабжения энергоносителями, сырьём и материалам, а также для экспорта, от которого в значительной степени зависят темпы экономического развития страны. В 2004 году председатель КНР Ху Цзиньтао впервые затронул вопрос о «Малаккской дилемме», отметив, что 85 процентов нефти импортируется в Китай через Малаккский пролив и Южно-Китайское море. В ноябре того же года Ху Цзиньтао в своей речи перед Всекитайским собранием народных представителей недвусмысленно дал понять, что превращение Китая в «морскую державу» является одной из главных целей развития страны. А в 2012 году Пекин создал первый государственный орган, в задачи которого входит исключительно разработка морской политики для Политбюро.

Некоторые наблюдатели истолковали новую доктрину Пекина как начало полноценной гонки вооружений. Но это, скорее, алармистская трактовка. Да, есть свидетельства китайских военных закупок, но ключом к пониманию самой важной морской политики, которая воплощается в Китае в последние годы, а именно объединение пяти морских ведомств, служит тот факт, что среди них нет военного ведомства. Эта стратегия была сформулирована именно так, чтобы оставаться в уверенности, но не идти на конфронтацию.

В действительности, реформа предполагает создание единого правоохранительного органа, по сути первой китайской единой береговой охраны. Прежде пять ведомств – Китайская служба морского наблюдения, Служба охраны рыбных ресурсов, Бюро по борьбе с контрабандистами, Береговая охрана и Управление по обеспечению безопасности на море – конкурировали друг с другом за широту полномочий и объёмы финансирования. Теперь четыре из них войдут в состав Государственного океанографического управления при министерстве землепользования и природных ресурсов (Управление по обеспечению безопасности на море остаётся независимым от новой структуры управления ведомством). В рамках нового Управления формулировать морскую политику будет Национальная океанографическая комиссия.

Стремление Китая оптимизировать работу этих ведомств совершенно естественно. До сих пор каждое из них отчитывалось отдельному министерству со своими бюрократическими процедурами и флотами. Такое положение дел было контрпродуктивным во многом потому, что флот Восточно-Китайского моря (ВКМ) и флот Службы охраны рыбных ресурсов (СОРР) сильно разрослись за последние годы (флот ВКМ получил 11 списанных военных кораблей в декабре 2012 года, а флот СОРР недавно получил несколько списанных военных кораблей, включая транспорт-заправщик водоизмещением в 15000 тонн, спасательное судно подводных лодок, бывшие сухогрузы и танкер). Единая береговая охрана в теории должна упростить взаимодействие Китая с государственными органами других стран региона и сократить вероятность непреднамеренных конфликтов. Прежде, если происходила чрезвычайная ситуация, особенно если она затрагивала полномочия сразу нескольких агентств, было непонятно, к кому обращаться. Теперь же, если страсти будут нарастать, звонить нужно будет по одному номеру.

Несмотря на всё это, у граничащих с Китаем стран есть все основания для беспокойства в связи с недавними морскими манёврами. Флоты ВКМ и СОРР утверждали влияние Пекина в Южно- и Восточно-Китайском морях. Суда именно этих ведомств перехватили разведывательный корабль «Impeccable» ВМС США в 2009 году, перерезали каротажные кабели* вьетнамских и филиппинских судов в 2011 году и вступили в противостояние с филиппинским флагманом в апреле 2012 года. Безоружные и выкрашенные в белый цвет, суда флотов СОРР и ВКМ давали возможность Китаю, не вступая в конфронтацию, заявить о своём присутствии в спорных морях, и даже де факто занять воды рядом со спорными островами.

Последним из подобных случаев стала конфронтация в апреле 2012 года из-за необитаемого рифа Скарборо, который находится примерно в 200 км к западу от Филиппин и на который претендуют и Манила, и Пекин. Суда флотов СОРР и ВКМ были посланы в ответ на попытку филиппинского флагмана арестовать китайских рыбаков. Последовавшее за этим отступление филиппинских кораблей по сути означало, что Китай успешно принудил Филиппины сдать свои позиции. До настоящего времени китайские рыбаки продолжают промысел в богатом рыбой районе под защитой гражданских судов, в то время как филиппинских рыбаков практически не видно.

Даже если пекинская объединённая береговая охрана будет ещё эффективнее утверждать морское влияние страны в регионе, соседям Китая и США следует с особой осторожностью подойти к выбору ответа на эти действия. Прежде всего, они не должны провоцировать Китай на использование ВМС для решения морских конфликтов, чего Пекину пока удавалось избегать. Соседи Китая поступили бы разумно, обозначив собственное присутствие в спорных районах невоенными судами. Возможно, даже путём использования полицейских формирований в тех районах Южно-Китайского моря, которые сейчас патрулируют военные (прецедент уже есть: в 2000 году Тайвань заменил военное присутствие у острова Тайпин (Иту-Аба) на береговую охрану).

По такому же принципу Токио рассматривает возможность использования собственной береговой охраны для борьбы с влиянием Китая на море. В январе Береговая охрана Японии объявила об увеличении морской группировки, размещённой в данный момент вдоль юго-восточного побережья страны, с 7 до 12 судов. В ближайшие три года специальная группировка сил у архипелага Сенкаку/Дяоюйдао будет пополнена десятью только что построенными сторожевыми катерами. Другие страны, участвующие в морских спорах с Китаем, включая Филиппины, также ведут работу по созданию управлений береговой охраны.

Пока что региональные конфликты всё ещё проходят на уровне правоохранительных, а не военных ведомств. Это не означает, что эти конфликты скоро будут разрешены: китайская политика по утверждению морского господства однозначно указывает, что путём переговоров в ближайшее время вряд ли что-либо удастся решить. И действительно, объединение ведомств Китая позволяет увидеть его мотивы.  Ранее Китай мог скрывать эту политику за дымовой завесой межведомственных разборок и недостаточной координации между ними. Теперь же ясно, что любые активные действия на море продиктованы из Пекина, а не каким-нибудь местечковым политиком или бюрократом. И не должно оставаться сомнений в намерениях Китая в дальнейшем использовать ВМС для достижения внешнеполитических целей. (Только в прошлом апреле китайское правительство опубликовало доклад, согласно которому впервые НОАК должна взять на себя «защиту морских прав и интересов», а также «защиту интересов на заморских территориях», лишь укрепляя стратегический сдвиг политики страны в сторону моря.)

Тем не менее, это ещё не причина для стран-соседей Китая или Вашингтона рассматривать эти действия как гонку вооружений, которой нет и в помине. Если предсказания неизбежной морской войны в Азии и подтвердятся, то причиной тому станет сам страх того, что такое пророчество может исполниться.
 
* Каротажный кабель – электрический кабель, используемый при геофизических исследованиях скважин.
 

Выступление С.Е.Кургиняна об отношениях Восточной Европы с Россией в программе "Главное", показанной 17.11.2013 в 18:00 на Пятом канале.

Ссылки:
Видео (avi, DivX, 12.3Mb): http://rusfolder.com/38828897
Аудио (mp3, 1.2Mb): http://rusfolder.com/38827648
YouTube: http://www.youtube.com/watch?v=U8-VrRal6Lw

'The National Interest', США

Иран: бомбить, принуждать или сдерживать?

Автор: Грегори Д. Кобленц 

Дата публикации: 15-05-2013

Несмотря на то, что передовицы мировых газет всецело поглощены темой гражданской войны в Сирии, в Вашингтоне, Тель-Авиве и других столицах до сих пор идёт ожесточённый спор о том, как не дать Ирану разработать ядерное оружие. Учёные и политические деятели борются над разрешением одних и тех же вопросов: Рационален ли Иран? Можно ли сдержать Иран? Каковы ядерные амбиции Ирана: удовлетворен ли он наличием возможности осуществить ядерный «прорыв» или он решил создавать и развёртывать ядерный арсенал? Насколько эффективны санкции? Насколько подходящим является военное нападение на Иран для уничтожения его ядерной программы? Каковы риски такого нападения? Каковы были бы политические и стратегические последствия получения Ираном ядерного оружия?

Появилось три направления мысли с разными ответами на эти вопросы. Эти направления я называю (за недостатком более элегантных терминов) Сторонниками бомбёжек, Сторонниками принуждения и Сторонниками сдерживания. Такие названия даны не от легкомыслия, а для установления основных взглядов и политических установок самых заметных участников нынешней дискуссии по Ирану.

Первая группа – Сторонники бомбёжек. По их мнению только военный удар положит конец ядерной программе Ирана, и чем скорее он будет, тем лучше. Они убеждены, что Иран твёрдо решил создать ядерное оружие, что он угрожающе близок к получению такого оружия и что обладающий ядерным оружием Иран будет представлять ещё большую угрозу Ближнему Востоку. Сторонники бомбёжек полагают, что санкции неэффективны, и Иран просто использует переговоры для оттягивания времени. Для них последней чертой, за которой последует удар, являются субъективные оценки вроде «точки невозврата» и «зоны невосприимчивости». Сторонники бомбёжек также склонны занижать риски ответного удара со стороны Ирана или расширения конфликта до регионального уровня.

Вторая группа – Сторонники принуждения. Эта группа полагает, что дипломатическая стратегия, сочетающая кнут и пряник, может сдержать развитие ядерной программы Ирана. По их мнению действия Ирана обусловлены рациональными подсчётами затрат и выгод, и Верховный руководитель ещё не решил создавать ядерное оружие. Оптимальный дипломатический подход – идти ли на «сделку по-крупному» или для начала отталкиваться от малого – Сторонники принуждения видят по-разному, но они разделяют мнение о важности переговоров, полезности санкций и привлекательности поощрения Ирана с целью убедить его руководителей отбросить амбиции, связанные с ядерным оружием. Они не исключают применение силы, но рассматривают его как самую крайнюю меру. Члены данной группы склонны облекать понятие последней черты в более осязаемые, чем у Сторонников бомбежек, формы: например, удаление инспекторов Международного агентства по атомной энергетике (МАГАТЭ) или извлечение обогащённого урана из хранилищ. Также они склонны иметь большее количество условий в качестве предпосылок для санкционирования применения силы.

Третья группа, Сторонники сдерживания, полагает, что наличие у Ирана ядерного оружия неизбежно, и правильным стратегическим ответом является сдерживание. Как и Сторонники бомбёжек, они считают, что Иран решительно настроен создавать ядерное оружие. Как и Сторонники бомбёжек, они не верят, что санкции нанесут достаточный вред или что поощрение будет настолько серьёзным, что поменяет расчёты Тегерана. В отличие от Сторонников бомбёжек, они не считают иранский режим иррациональным, безрассудным и склонным к суициду. Сторонники сдерживания любят акцентировать присущее логике Сторонников бомбёжек противоречие: если Иран получит бомбу, он поведёт себя безрассудно, но если мы первыми на него нападём, то его действия будут сдержанны.

От Сторонников бомбёжек и Сторонников принуждения Сторонников сдерживания отличают две важные вещи. Во-первых, по мнению Сторонников сдерживания связанные с военными действиями риски выше, чем приобретения. Относительно способности воздушных ударов устранить иранскую ядерную программу на существенный период времени без чрезмерного побочного ущерба Сторонники сдерживания настроены даже более скептически, чем Сторонники принуждения. Удары Израиля по иракскому реактору в 1981 году и по сирийскому реактору в 2007 году не могут рассматриваться в качестве наглядного примера, так как в обоих случаях целью был единичный объект, оборудование для которого было поставлено другой страной и не могло быть восстановлено с использованием местных ресурсов. Напротив, ядерная программа Ирана рассредоточена по множеству объектов, а сама страна располагает собственной сильной научной и технической базой, которую Исламская Республика может использовать для восстановления программы.

Второе важное отличие Сторонников сдерживания от Сторонников принуждения и Сторонников бомбёжек заключается в том, что они не видят в получении Ираном ядерного оружия катастрофических последствий, требующих превентивной войны. По утверждению Сторонников сдерживания, ядерное оружие хорошо лишь для устрашения, а не для принуждения. Если 1800 ядерных ракет, размещённых Соединёнными Штатами, не позволяют им в настоящий момент к чему-либо принуждать Иран, почему тогда небольшое количество ядерных ракет позволит Ирану в будущем принуждать к чему-то нас?

Для сдерживания Ирана потребуется помощь от его соседей – помощь, которую будет гораздо сложнее получить после нанесения превентивного удара. Сторонники сдерживания ожидают, что страны Ближнего Востока, которые ищут защиты от Ирана, обратятся к США за гарантиями безопасности и поддержкой обычными вооружениями; другими словами, что они поддержат США против Ирана. В этом случае Ирану будет сложно получить на международной арене какие-то осязаемые выгоды от наличия у него ядерного оружия.

Итак, что означает данный спор с точки зрения внешней политики США и нашей стратегии по Ирану? Вне зависимости от того, к какому направлению вы принадлежите, существует три политических курса, которым США могут следовать и которые усилят нашу позицию в проходящих сейчас переговорах по Ирану.

Во-первых, для того чтобы принуждение сработало, необходимо, чтобы Иран боялся усиления санкций в случае отсутствия в ближайшее время прогресса в переговорах с «Группой 5+1» (пять постоянных членов Совета Безопасности ООН плюс Германия). Для этого от администрации Обамы требуется начать совместную работу с Конгрессом и остальными членами «Группы 5+1» по выработке очередного пакета санкций. В то же время США должны дать ясно понять, что поддержат отмену санкций и поощрение Ирана в случае соблюдения требований «Группы 5+1».

Во-вторых, США также необходимо, чтобы Иран по-прежнему беспокоился о возможности нанесения ими военного удара в том случае, если Иран попытается осуществить ядерный прорыв и создать ядерное оружие. Несмотря на поворот в сторону Азии и секвестр (пропорциональное сокращение бюджетных расходов в случае превышения утверждённого уровня дефицита бюджета – прим. пер.), больший приоритет для США должна иметь готовность американских военных сил на Ближнем Востоке, а не в Азии.

В-третьих, для того чтобы сдерживание сработало, США нужна поддержка союзников в Персидском заливе и на Большом Ближнем Востоке. Сейчас не время урезать военную поддержку или экономическую помощь нашим союзникам в этом регионе.

Однако неизбежные издержки есть у каждой из этих трёх стратегий. Военные угрозы усиливают дипломатическое давление «Группы 5+1», пока Иран не рассматривает войну как неизбежность – в случае чего угрозы приведут к обратным последствиям. Наращивание обычных вооружений у соседей Ирана хорошо с точки зрения сдерживания и минимизации рисков ответного удара со стороны Ирана в том случае, если военная сила будет применяться на упреждение.

Но такое наращивание сил будет подогревать у Ирана ощущение небезопасности и снизит вероятность успешности стратегии принуждения. Использование силы, особенно в одностороннем порядке, усложнит построение региональной коалиции для сдерживания Ирана или поддержки действующего пакета санкций, что является ядром стратегии дипломатии принуждения.

Спонсировать смену режима в Иране имеет смысл, только если рассматривать его как иррациональный, не поддающийся уговорам. В свою очередь, попытки смены режима подрывают стратегию принуждения: если в Тегеране будут полагать, что Соединённые Штаты устроит только смена режима, он не пойдёт на ограничение своей ядерной программы. В рамках стратегии сдерживания в смене режима ещё меньше смысла: действительно ли мы хотим дестабилизировать государство с ядерным оружием?

Как и в случаях множества других внешнеполитических вызовов, стоящих перед Соединёнными Штатами – от Сирии до Северной Кореи, – хороших вариантов действий по Ирану нет. Понимание имеющихся альтернатив с их допущениями и компромиссами – первый шаг к тому, чтобы сделать обоснованный выбор.

Грегори Д. Кобленц – научный сотрудник Фонда Стэнтона по ядерной безопасности при Совете по международным отношениям и адъюнкт-профессор в Университете Джорджа Мейсона.

Источник: http://nationalinterest.org/commentary/bomb-coerce-or-contain-iran-8470

Выражаем свою благодарность: скауту goncharova, переводчику kyrpagar, редактору Антону Симачкову.

'Foreign Affairs', США
Кто боится крутого разворота?
Автор: Павел Свиебода
Дата публикации: 04-12-2012

В 2012 году во время президентских выборов в Соединённых Штатах президент Барак Обама обвинил своего соперника Митта Ромни во взглядах более подходящих временам холодной войны, нежели двадцать первому веку. «Звонили из восьмидесятых, — сказал президент в заключительных дебатах, обращаясь к Ромни, — просили вернуть им их внешнюю политику». Этой яркой и запоминающейся фразой Обама удачно предупредил обвинения Ромни в ошибочности политики близких отношений с Россией за счёт связей с традиционными американскими союзниками, в особенности, с Польшей. Но пока Обама готовит свою команду по внешней политике к следующим четырём годам, ему следовало бы хорошенько запомнить эти слова Ромни. Ведь сама холодная война может быть и закончилась, но уравнение безопасности в Центральной и Восточной Европе так и не было полностью решено: Россия по-прежнему является основной геополитической угрозой западным демократиям, а поддержание мощи американских союзников в этом регионе сегодня так же важно, как и всегда. Даже если администрация пытается переключить свои усилия на азиатско-тихоокеанский регион и поддерживать при этом хорошие отношения с Москвой, Соединённые Штаты не могут позволить себе отвернуться от Центральной Европы.

Близкие связи между Вашингтоном и странами Центральной Европы ведут свой отсчёт с 1999 года, когда НАТО в качестве полноправных членов приветствовало в своих рядах Чехию, Венгрию и Польшу. Расширение НАТО как по мановению волшебной палочки стабилизировало регион, обеспечив его дальнейшее продвижение по пути демократии и процветания. В то время Соединённые Штаты имели непререкаемую репутацию, и помощь Вашингтона в области политики и безопасности укрепила ощущение европейцев, что их страны движутся в верном направлении. Вскоре после этого, в основном чтобы доказать свою лояльность, Польша приняла участие в возглавляемых Америкой операциях в Ираке и Афганистане, став одним из основных поставщиков вооружённых сил в эти страны. Поэтому неудивительно, что Польша осталась одной из немногих западных стран, где президент Соединённых Штатов Джордж Буш имел положительный рейтинг, даже когда его политика в Ираке вызывала всеобщее отвращение в остальной Европе.

Но сегодня мало что осталось от этих добрых чувств. Центральная Европа стала частью Европейского Союза и вместе с этим прониклась скептицизмом восточноевропейского общества относительно целей американской внешней политики. Однако реальная перемена в настроении произошла три года назад, когда администрация Обамы инициировала так называемую перезагрузку с Россией. Этот шаг вместе с рядом других оплошностей привёл лидеров Европы к мнению, что в приоритетах Соединённых Штатов произошёл опасный сдвиг. Стратегический подход Вашингтона к России, на протяжении последних двух десятилетий направленный на укрепление зоны демократии и стабильности на западном рубеже России, оказался замещён политикой договорных отношений с Москвой с приоритетом сотрудничества по глобальным вопросам.

Храня горькие воспоминания о советском господстве, Центральная Европа всегда оценивала приверженность Соединённых Штатов своим обязательствам по их готовности физически присутствовать в регионе: либо в виде развёрнутых вооружённых соединений, либо в форме военных манёвров. «Чем больше НАТО в Польше, тем лучше для нас», — заявил бывший министр обороны Польши Богдан Клих в 2010 году, приглашая Силы быстрого реагирования НАТО провести свои первые учения в Польше.

Сегодня же Польша и её соседи обеспокоены сокращением приверженности НАТО региону. Альянс сужает свои оперативные возможности, и это означает, что в будущем он сможет проводить меньше одновременных операций, чем в прошлом. Вывод из Европы двух боевых бригад приблизительно в 7000 солдат также заставил Центральную Европу нервничать. А размещение Вашингтоном сменяемых боевых соединений в этом регионе воспринимается не многим более, чем просто жест поддержки.

Резкие изменения в проекте европейской ПРО тоже вызвали сомнения европейцев в решимости Соединённых Штатов по этому вопросу. А Обама с самого начала своего президентства отбросил планы бушевской эры по строительству противоракетной обороны в Польше, как утверждают, в надежде на поддержку Россией санкций против Ирана. Решение об этом было весьма неуклюже объявлено 17 сентября 2009 года в 70-ю годовщину вторжения Советского Союза в Польшу. Польские руководители до сих не могут опомниться от этого решения; президент Бронислав Комаровский в августе заявил, что его страна совершила «ошибку, когда согласилась на предложение американцев о [противоракетном] щите, не приняв во внимание политический риск, связанный со сменой президента. Мы заплатили за это высокую политическую цену». Сегодня Польша планирует построить свою собственную противоракетную оборону как часть более широкого щита НАТО.

Страны Центральной Европы опасались, что перезагрузка с Россией будет означать не только сокращение военной поддержки региона, но и отход от политики, основанной на принципах либерализма, в сторону реальной политики. Они поняли, что это и есть та политика, которая нужна России, и которую она изо всех сил будет использовать в своих интересах. Безжалостность, с которой Россия преследует свои интересы в Сирии, невзирая на жестокость режима Асада, только подтверждает эту точку зрения. На протяжении трёх лет с того момента, как госсекретарь США Хилари Клинтон подарила российскому министру иностранных дел Сергею Лаврову ту печально известную кнопку перезагрузки, было не ясно, оправдалась ли ставка Соединённых Штатов на потепление отношений с Россией. Бесспорно, Вашингтон и Москва смогли до некоторой степени сотрудничать по вопросу Ирана, но Россия сама уже была сильно заинтересована в недопущении распространения ядерного оружия на Ближнем Востоке и скорее всего и так бы сотрудничала с Соединёнными Штатами без подталкивания со стороны администрации Обамы.

В то же время Россия быстро и с выгодой для себя воспользовалась этой перезагрузкой. «Евразийский Союз» — концепция российского президента Владимира Путина по политическому и экономическому объединению России, Белоруссии и Казахстана с целью расширения на другие евразийские страны — явился циничным ответом на уменьшение роли Вашингтона в Восточной Европе и потерю влияния Евросоюза в этом регионе. Сейчас Россия стремится восстановить элементы своей прежней империи, вместе с автократическими режимами Белоруссии и Казахстана составив её основание и введя между ними Таможенный союз и Евразийскую экономическую комиссию для институционализации взаимных связей. В результате Центральная Европа чувствует себя брошенной Вашингтоном с обеих точек зрения: материально — из-за более умеренного участия США в регионе, и морально — поскольку Обама не является столь непоколебимым сторонником «повестки дня прав и свобод», как его предшественник. Поворот высших кругов Вашингтона в сторону Азии вместе с рвением Конгресса США к сокращению бюджета только усиливают это впечатление.

Меньшее участие в делах Центральной Европы было бы вполне оправдано, если считать, что она благополучно превратилась в процветающий и демократический регион и более не нуждается в том внимании, которое ей уделялось ранее. До некоторой степени данная точка зрения вполне обоснована: у Польши, по крайней мере, было золотое десятилетие хорошей жизни и роста уровня благосостояния.

Но в других местах ситуация не столь однозначная. Правительства Венгрии и Румынии отвернулись от демократических норм. В то же время в регионе не были решены все проблемы безопасности. Недавнее решение России установить мобильные ракетные комплексы «земля-воздух» С-400 в Калининграде рядом с польской границей является лишь одним примером вызывающего поведения Москвы. Россия показала Центральной Европе, что это цена за согласие разместить разработанную США систему противоракетной обороны, хотя эта система ещё не создана и явно направлена против Ирана, а не против России. Эстонский президент Тоомас Ильвес описал эту ситуацию следующим образом: «Нам бы хотелось, чтобы наши союзники, сделавшие это предложение [о противоракетной обороне], не оставляли наш регион в меньшей безопасности», чем раньше.

Таким образом, для лидеров Центральной Европы политика администрации Обамы выглядит как преждевременный и рискованный уход из региона, не достигшего своего геополитического баланса. Особенно остро Центральная Европа чувствует несвоевременность отступления Вашингтона на фоне грозящего Евросоюзу политического и экономического кризиса.

Разворот США от Центральной Европы следует оценивать не только по отступлению от более ранних планов наращивания здесь военного присутствия, но и по утрате политического влияния в регионе. В 1990-х Соединённые Штаты, являясь главным архитектором расширения НАТО, стали основным игроком в Центральной Европе. Расширение НАТО, представляя собой не просто увеличение зоны безопасности, показало людям, что их стремления к воссоединению с Западом скоро станут реальностью. И это укрепило их дух. Однако сегодня Вашингтон уже не является таким центральным игроком. Основной причиной этого стала успешная интеграция региона в Европейский Союз — процесс огромной преобразующей силы, поддержанный Соединёнными Штатами. Но независимо от того, насколько такие страны, как Польша, стали близки к Западной Европе, их безопасность по-прежнему непрочна и находится под угрозой таких кризисных событий, как широкомасштабное столкновение в ходе российско-грузинской войны 2008 года.

Кроме того, Польша хочет, чтобы Соединённые Штаты приняли бескомпромиссную позицию в отношении России. Что касается самой Варшавы, то она в последние годы проводила политику сближения с Москвой. Так, в 2009 году Путин во время своего визита в Гданьск в 70-летнюю годовщину начала Второй Мировой войны высказал свою приверженность сотрудничеству с Польшей. Его дружественные предложения основывались на растущей роли Польши в Евросоюзе, который в то время всё ещё считался восходящей силой в международных отношениях. Однако сегодня российские лидеры склоняются к мнению, что евроинтеграция завершилась, а Европейский Союз, как центр силы, находится в состоянии упадка. Между тем, Польша продолжает надеяться на сближение, но считает, что оно может произойти, только если Россия пересмотрит свои взгляды на мир. «Нельзя совершить "перезагрузку’ с 1000-летней историей, — сказал президент Польши Комаровский в своей речи в 2010 году. — Но мы можем инвестировать в наши отношения c Россией. ‘Перезагрузка’ произойдёт в конце процесса, но не в начале».

Лидеры Центральной Европы разделяют надежду Вашингтона на то, что Россия станет предсказуемым, дружественным и активным партнёром. Однако в геополитике чудеса редко случаются сами собой. Было бы глупо ожидать, что Россия не воспользуется своей мощью до тех пределов, которые ей отведут другие страны, в особенности Соединённые Штаты. Но по иронии судьбы Центральная Европа сегодня более всего боится не силы России, а её слабости. Экономика России и её бюджет находятся полностью во власти цен на нефть и газ, а демографическая ситуация выглядит мрачно. Эти проблемы вполне могут привести к непредсказуемому и провокационному поведению России. В конце концов, прошли какие-то четыре коротких года со времени войны России с Грузией, в которой Москва непропорционально жёстко отреагировала на провокацию Тбилиси, впервые со времён окончания холодной войны вторгшись в бывшую cоветскую республику.

Несмотря на это, Соединённые Штаты не должны оставлять надежды на потепление отношений с Россией при условии, что Москва встанет на путь реформ. Причём помощь преобразованиям в России может сочетаться с известной долей трезвости и реализма. С учётом авторитарного характера российского руководства Запад должен и контролировать намерения страны на международной арене и, в то же время, поощрять Россию к избавлению от ограничений прошлого. Это означает, что Запад должен пытаться более полно интегрировать Россию в либеральный мировой порядок, и вступление страны во Всемирную торговую организацию показывает, что по крайне мере в некоторой степени этот процесс уже идёт.

Поворот Соединённых Штатов в сторону Азии и перезагрузка с Россией не должны происходить за счёт их интересов в других частях мира. В противном случае Вашингтон будет лишь сеять семена своих будущих несчастий.

Павел Свиебода — президент Центра европейской стратегии «demosEuropa», института государственной политики в Варшаве.

Источник: http://www.foreignaffairs.com/articles/138489/pawe...

Выражаем свою благодарность: скауту goncharova, переводчику Александру Смолетту, редактору Антону Симачкову.

Два месяца назад в Сибирском центре современного искусства (СЦСИ) прошла выставка «Соединенные штаты Сибири». А вспоминаем мы о ней только сейчас. Почему? Ведь нам обычно интересна связь регионалистских тенденций и contemporary art. На гельмановской выставке «Родина» мы в своё время оттоптались от души. Да и «Соединенные штаты Сибири» добросовестно посетили, все экспонаты отсмотрели, но...

Казалось бы, всё там было в наличии: провокативное название, одиозные фигуранты и широкое медиа-освещение. Казалось бы, такие составляющие просто обязаны были смешаться в скандал, породить острую полемику или политическое противодействие. Однако выставка обернулась — ничем. Не поверите, но оказалось, что никакой необходимости реагировать на это событие нет. Ознакомившись с экспозицией, мы пожали плечами, зевнули и — забыли про неё на следующий день.

Так бы и осталась эта тема позаброшенной, если бы в 17-ом номере газеты «Суть времени» не появилась статья аналитика ЭТЦ, специалиста по сепаратизму и регионализму Эдуарда Крюкова под названием «Сибирский сепаратизм... под маской „культуры“». В статье на новосибирском материале показана связь регионалистских политических групп и арт-среды. Там же упомянута позабытая выставка. Вдобавок появилось известие, что с 19 марта «Соединенные штаты Сибири» выставляются в Москве на Винзаводе.

Так что, на правах очевидца, придётся рассказать, что же это за выставка такая на самом деле, и что именно в ней заслуживает внимания, если и художественное, и концептуальное наполнение вызывает лишь зевоту?

Начнём издалека, сделав отступление для наших маленьких читателей из «креативного класса» (а мы знаем, что такие у нашего блога есть). Известно, что среди креаклов распространён такой шаблон психологической защиты:

Все злые противники «современного искусства» тупы, невежественны, не читали ни Фуко, ни Делёза, не отличают Авдея Тер-Оганьяна от Давида и ничего не слышали про венский акционизм.

Так вот, дорогие креативные друзья, для экономии времени тему эту можно сразу замять. Такова уж специфика патриотов из «Сути времени»: мы и читали, и слышали, и различаем.

Поэтому не стоит ожидать от нас критики, так сказать, «нестандартной образной манеры» авторов выставки. Также не станем мы брать в кавычки слова «искусство» и «художники»: оставим это другим политическим наблюдателям, мыслящим сугубо прямолинейно.

В конце концов, слово «искусство» достаточно многозначно. Есть декоративно-прикладное искусство. Есть цирковое искусство. Есть кулинарное искусство. Вот и contemporary art в его сибирском варианте — тоже искусство определенного свойства.

Предложим следующую формулировку: это — искусство взаимодействия с арт-институциями и медиа-средой провинциального мегаполиса, обеспечивающее баланс между максимальной самоманифестацией, минимальными творческими издержками и приемлемым уровнем бытового комфорта. Договорившись о понятиях, мы можем сказать, что «Соединенные штаты Сибири» — типичный пример такого сибирского contemporary art.

Впрочем, сформулировать можно было бы и более ёмко, и более просто.

Внимательные читатели блога художественной группы «БПП» Артёма Лоскутова помнят манифест лохматых годов, вводящий в оборот новую концепцию: «х...евое искусство». Что под этим подразумевал автор концепции, уже не важно. Важно, что это словосочетание исчерпывающе характеризует ситуацию с современным искусством в Новосибирске.

Действительно, «contemporary art», «совриск» — подобные неологизмы звучат чуждо для настоящего сибиряка, не передают местную специфику, а она есть, конечно же есть.

Кроме того, даже самому отъявленному скептику, ретрограду и мракобесу не понадобится закавычивать слово «искусство», если оно предваряется исчерпывающим эпитетом на «Х». Такое определение успешно легитимирует деятельность новосибирских художников, кураторов и культуртрегеров в глазах «консервативного большинства». И причин обижаться на «проклятых мракобесов» у арт-тусовки станет значительно меньше.

Ведь люди занимаются искусством — теперь все с этим согласятся!
— А почему результат такой странный?
— А потому, что это такое особое искусство, «х...евое», понимаете?
— Понимаем!

«Х...евый хуждожник», «х...евый куратор», «х...евый галлерист», «СЦХИ» — терминология, адекватная содержанию, способна решить многие проблемы во взаимоотношениях творца и масс.

Перейдем к картинкам с выставки «Соединенные штаты Сибири», иллюстрирующим предложенный концепт. Взглянем на работы новосибирца Константина Ерёменко:

Что тут можно сказать? По своей сути это — лубок. Или нечто вроде «юмористических» постеров, которые наклеивают водители в салонах маршруток. Исполнение — технологично-лубковое. Механически сконструированный юмор, чтоб было «прикольно». Даже длинная разъясняющая подпись присутствует — чтобы зритель наверняка узнал героев (которых иначе трудно узнать) и правильно понял мысль автора (которую иначе трудно понять).

В своем блоге Константин Ерёменко задаётся вопросом:

«Вот если бы я сейчас рисовал бы не „Капиталистический реализм“ [это название одной из серий художника], а серию картин с названием „Унылое г...но“, о чем бы она была, кто бы стал её героями? Попы, менты, казаки, чиновники, хачики, гопота... Кого бы стоило добавить в эту гипотетическую серию?»

Освежив в памяти впечатление от работ Ерёменко с выставки «СШС», можно осмысленно подойти к диалогу с автором и ответить:

Константин, Ваш вопрос изначально не верен. Серию картин, как Вы выражаетесь, «Унылое г...но» — Вы рисуете всю жизнь. Рисуйте, что хотите, но за рамки данной серии Вам не выйти — как раз этот факт и концептуализирует Ваше творчество по-настоящему. Однако, если Вы эту заданность честно отрефлексируете, то у Вас появится и трагизм, и глубина, и выход за рамки. А иначе — сами не заметите, как Ваш приработок съест Ваше творчество. Ведь то, что Вы считаете остроумной фрондой — не более чем обывательский мейнстрим в среде креативного класса. Дело может обернуться так, что скоро Вам будут заказывать аэрографию «Патриарх и часы» на кухонные фасады или «партизана Лыкова» на капоты чиновничьих Camry.

А вот ещё картинки с выставки — на сей раз Василия Слонова из Красноярска.

Как добросовестные люди, абстрагировавшись от тематики картин, констатируем: в отличие от Ерёменко, Слонов умеет рисовать.

Сработано добротно и выразительно.

Но вот беда: ощущение вторичности и никчемности от этого не пропадает.

Что же это нам до боли напоминает? Ну конечно же!

Типичная американская пропагандистская карикатура! Пусть и выполненная на избыточном художественном уровне.

Спешим успокоить читателя из креаклов: тихо, наш маленький друг, всё хорошо. Мы по-прежнему остаёмся в ироничном дискурсе, не упрекаем художника «в связях с госдепом», а спокойно определяем жанр. Ну, американская карикатура на русского медведя, ну и ладно, ну и славно. Художник имеет право на цитирование.

Беда-то не в этом. Беда в том, что аллюзии на американскую пропаганду — не отрефлексированы! По крайней мере, такое впечатление создается от разъяснений от куратора выставки Константина Скотникова:

«...спортсменов он, разумеется, уважает, даже восхищается ими. Речь идёт об ажиотаже вокруг оного мероприятия, о процессах, сопутствующих его подготовке: переселении жителей местных окрестностей, вырубке зелени, растрате огромных финансов и многом другом. Художник может не иметь ни доказательств, ни признанных фактов коррупции, но не переживать это он не может».

Но почему же тут нет ни слова о первой возникающей ассоциации — олимпиада 1980-года, холодная война, американские карикатуры с оскалившемся чудовищем, которое выглядывает из-под маски добродушного олимпийского мишки? Неужели Слонов, «критически осмысляющий» ситуацию вокруг Сочи-2014, действительно не видит сходства нынешней антиолимпиадной истерики и той антисоветской пропагандистской кампании? И не задает в своей иронии второй слой? Неужели всё действительно так тупо и прямолинейно, как поясняет Скотников? Но тогда — такая беда, что становится даже неприятно. Ведь получается, что надписи латиницей на каждой слоновской картинке — это не ироничная отсылка к слову «Russia», выстриженному на боку типового карикатурного медведя, а нечто другое, почти подлое. Словно транспаранты на английском, которые Гарри Каспаров так любит разворачивать во время московских уличных манифестаций под камеры зарубежных телеканалов.

Здесь приходится перейти к политическому аспекту выставки, как бы мы ни старались остаться в сфере чисто художественного и концептуального. Избежать этого нельзя, поскольку художественный и концептуальный уровень, как показывают рассмотренные примеры — удручающе низок, а политика, получается, наоборот — лезет из всех щелей. Это особенно заметно именно потому, что организаторы выставки отнекиваются от любой политической составляющей.

Так, Константин Скотников сетует:

«Часть зрителей уверенно заявляет, что проект „Соединённые штаты Сибири“ имеет сепаратистский характер и политический подтекст. Ладно бы ещё „разъединённые штаты“ были, так ведь совсем наоборот! Никто не собирается отсоединять Сибирь или растаскивать регионы в разные стороны. Неужели это нужно объяснять? Не нужно провокаций и скандалов!»

Директор СЦСИ Анна Терешкова также утверждает: нет здесь сибирского сепаратизма, нет, нет, нет.

Скотникова ещё можно было бы переспросить: «Вы действительно дурачок или прикидываетесь?», поскольку образ юродивого не исключает и первый вариант. Однако Анна Терешкова — серьёзная женщина, председатель новосибирского отделения партии Михаила Прохорова и член её федерального политсовета. Если уж профессиональный политик хлопает глазками и говорит, что сепаратизма на выставке нет, сомнений не остаётся — сепаратизм составляет главный смысл экспозиции.

Так что давайте уже без этих всяких. Что, «никто не собирается отсоединять Сибирь или растаскивать регионы в разные стороны. Неужели это нужно объяснять?» Простите, а художник Ерёменко — он разве не придерживается радикально сепаратистских взглядов? Он разве не участвует постоянно в круглых столах и пресс-конференциях с чисто политической повесткой? Он разве не декларирует там свои сепаратистские воззрения совершенно открыто и без экивоков?

А титульная картина Дамира Муратова разве не тиражируется на различных сепаратистских интернет-ресурсах? Вы скажете, что те, кто тиражируют, — понимают её слишком буквально? А художник Лоскутов, плотно сидящий на регионалистской теме, — он тоже чего-то не додумал насчёт данного арт-объекта, тоже в чём-то не разобрался?

Вы, может быть, скажете, что всё, манифестирующее себя как искусство, автоматически находится вне политики? Мы уже устали цитировать откровенное высказывание активиста арт-группы «Бомбилы» Антона Николаева:

«Если раньше мы видели художника, чьи высказывания порождают социальные и политические смыслы, то теперь мы имеем дело с достаточно законспирированными командами политиков и социальных технологов, пользующихся художественными средствами. Это новое для России культурное явление предложено назвать артивизмом».

Это звучит слишком прямолинейно, слишком в лоб для изощрённого ума? Вот вам ещё высказывание, из новой статьи на colta.ru:

«...сегодня необходимо не только перестать мерить „искусство действия“ и интервенционизм как передний его край эстетическим аршином, но и самому этому „искусству действия“ и интервенционизму порвать со своей эстетической пуповиной. То есть диалектически развернуть само „искусство действия“ в „действие искусства“. И тогда та же акция Pussy Riot открывает нам целое поле новых возможностей. ...всё это подрывает коды прочтения устоявшихся образов и даже ставит под сомнение исключительное право власти на их производство. В гибридной, „ризомной“, „текучей“ среде современного мегаполиса подобные эффекты заново переконфигурируют места отправления гражданских и политических ритуалов и, более того, делают впервые возможными некоторые из них».

Достаточно ли концептуально и убедительно, чтобы больше не мямлить про «простых тружеников художественного фронта, наивных и чистосердечных»?

Вот ведь что вызывает главное удивление. Вот ведь где главный вопрос к организаторам выставки.

Почему нельзя открыто обозначить свою политическую позицию, встать в оппозиционную позу — это ведь вполне приличествует человеку искусства? Для нас сепаратистские взгляды абсолютно враждебны, однако честное заявление своих убеждений всегда заслуживает уважения. Зачем же прикрываться беспомощными отнекиваниями, которые опровергаются на раз?

Неужели только для того, чтобы сохранить карьерные позиции в филиале государственного музея, гранты и иные бонусы? Вспоминается образ из случайного разговора: «Они — как собака, которая спрятала голову за ствол дерева и думает, что её тоже никто не видит».

Вероятно, психология современного российского арт-деятеля позволяет ему вполне комфортно переживать подобную двусмысленность. Одной рукой брать деньги у власти через различные институции, а другой — расшатывать государство с помощью современных гуманитарных технологий. Кажется даже, что такая психология предполагает определенную доблесть в том, чтобы отнекиваться от возможных политических обвинений как можно более топорно и по-идиотски.

Вспоминаются строки Виктора Пелевина, по-видимому, очень точно описывающие подобное психическое состояние:

«Он сказал, что в румынском языке есть похожая идиома — „хаз барагаз“ или что-то в этом роде. Не помню точно, как звучит. Означают эти слова буквально „подземный смех“. Дело в том, что в средние века на Румынию часто нападали всякие кочевники, и поэтому их крестьяне строили огромные землянки, целые подземные дома, куда сгоняли свой скот, как только на горизонте поднималось облако пыли. Сами они прятались там же, а поскольку эти землянки были прекрасно замаскированы, кочевники ничего не могли найти. Крестьяне, натурально, вели себя под землей очень тихо, и только иногда, когда их уж совсем переполняла радость от того, что они так ловко всех обманули, они, зажимая рот рукой, тихо-тихо хохотали. Так вот, тайная свобода, сказал этот румын, — это когда ты сидишь между вонючих козлов и баранов и, тыча пальцем вверх, тихо-тихо хихикаешь».

Интересно, что эта цитата была приведена в блоге художника Артёма Лоскутова при описании одной из организованных им политических акций. Несанкционированное шествие по главной улице города было свёрнуто и как-бы перенесено в метро — после того, как обнаружилось, что на дневной поверхности проблем с милицией не избежать. Любопытно, что последнее предложение про «вонючих козлов и баранов» в цитату у Лоскутова не вошло...

Коснувшись темы «особого смехового состояния», характерного для нынешней творческой интеллигенции, нельзя не обратить внимание на знаковый отрывок из пресс-анонса выставки (за авторством всё того же Константина Скотникова):

«Проще говоря, выставка о том, как мы живем в нашем мире и разбираемся с недостатками с ироничной улыбкой. Надо не забывать, что тупая звериная серьёзность и весёлый непредвзятый взгляд на мир несовместимы».

Вроде бы, вполне безобидная фраза. Однако она вызывает в памяти другое высказывание, принадлежащее ещё одному куратору Сибирского центра современного искусства, Сергею Самойленко. В 2011 году Саймойленко отвечал «прокоммунистическому» режиссеру-документалисту Владимиру Эйснеру, рискнувшему выдать в печать критический отзыв о «Монстрации» Артёма Лоскутова:

«Главная составляющая — это всё-таки карнавал. Честное слово, я никак не могу понять, почему Эйснер и компания так возмущены именно карнавальностью. Абсурдистика, кроме почтенной традиции в искусстве нового времени, прочно укоренена и в народной смеховой культуре (сошлюсь на Бахтина, на работы Панченко). Блин, даже церковь ничего не имела против карнавала, а вот режиссёр Эйснер хочет быть святее Папы... Что дурного, кто бы сказал мне, в карнавале? Возможно, у Владимира Эйснера просто плохо с чувством юмора, возможно, он просто не умеет смеяться и даже улыбаться, но с таким утилитарным подходом, если действовать последовательно, надо запретить и все другие способы увеселений — музыкальные концерты, танцы-дискотеки, театры-варьете, далее по списку. Похоже, он воспринимает жизнь со звериной, как любят сейчас говорить, серьёзностью, но смех — как раз то немногое, что отличает нас от животных...»

Заметьте, Скотников и Самойленко не просто защищают смех и иронию, они делают её обязательным атрибутом человеческого, низводя серьёзность на животный уровень. Становится страшновато — уж не навязывают ли людям «вечный смех» тоталитарным образом? Уже сейчас, наблюдая, к примеру, за твиттером, видишь, что каждый рукопожатный пользователь обязан исполнить некий ритуал из ужимок и прыжков, чтобы сойти за своего:

«— С помощью таких тэгов можно повышать уровень доверия к своей информации, — сказал Самарцев. — Или понижать уровень доверия к чужой. Если вас в чем-то обвинят не владеющие культурной кодировкой граждане, вам достаточно будет предъявить пару правильных мемокодов, и любое обвинение в ваш адрес покажется абсурдным. Если, конечно, на вас будет правильная майка и вы в нужный момент скажете «какбе» или «хороший, годный».

Заглянем в будущее. Если продвигаемые креаклами культурные коды станут доминирующими, ни один человек уже не сможет сказать и слова в простоте, не сможет даже задуматься о чём-то на людях. Просто серьёзное лицо окажется вопиющим нарушением приличий и даже проявлением нечеловеческого. Не станет ли это оправданием очередного разделения на людей и недочеловеков, которое уже сейчас проступает в образцах «креативного» дискурса?

«Смеялся ли Христос?» — на этот вопрос, повторённый классиком постмодернизма Умберто Эко, конечно, хочется ответить «да». Но смеялся ли Христос непрерывно?

Учитывая весьма специфический смеховой модус, в котором угнездились наши арт-деятели (этот самый пелевинский «хаз барагаз»), думается, что как раз такая «смеховая культура» далека от подлинно человеческого — творческого, трансцендентирующего, преображающего.

Именно эти вопросы дают единственно оправданный повод написать о выставке «СШС», которая не имеет ни художественного, ни политического значения, а представляет лишь феноменологическую ценность.

Заинтересованного читателя, желающего продолжить размышления о современных формах смеховой культуры и карнавализации, в том числе об их политическом аспекте, отсылаем к программному циклу статей Сергея Кургиняна «Кризис и другие», а конкретно, — к части, посвящённой фигуре Михаила Бахтина.

Вчера в комментариях к заметке в нашем блоге была упомянута ссылка на портал Всемирной Организации Здравоохранения (ВОЗ) с доступом к базе данных статистики смертности. Там мы нашли интересные данные о США и России. Но начать придётся с печально известного графика.

По горизонтальной оси отложены года. По вертикальной оси — количество смертей и рождений, в миллионах человек. Видно, как около двух десятилетий у нас умирает больше людей, чем рождается. И это — не единственное свидетельство социальной катастрофы. Недавно мы обсуждали последствия внедрения беби-боксов в России, которые, как предполагается, будут способствовать уменьшению числа убийств новорожденных. Поясним, что способ избавиться от ребёнка через беби-бокс является альтернативой отказу от младенца в роддоме.

Данные ВОЗ позволяют взглянуть на проблему с иной стороны.

Статистика ВОЗ учитывает и убийства младенцев. Абсолютные значения этой трагической статистики нам мало что покажут, потому что количество рождений, как мы видим на графике «русского креста», резко сократилось. Нагляднее будет число убийств малышей за год по отношению к общему числу родившихся тогда же детей. На графике даны такие зависимости для СССР / РФ (красная) и США (зелёная) по годам. Видно, что катастрофа 90-х ударила и по младенцам. Кривая убийств в РФ делает гигантский скачок вверх и семь лет подряд превышает даже аналогичные показатели США.

Кто-нибудь ещё сомневается в том, что памятник жертвам либеральных реформ 90-х должен стоять в каждом городе России?